Из петербургских салонов в вихрь перемен
В суматошном XX веке, когда рушились империи и перекраивались судьбы, некоторые личности казались выкованными из самой стали этой эпохи. Одной из таких была Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф-Будберг, женщина, чье имя шепотом произносили в дипломатических салонах, литературных кружках и разведывательных управлениях от Москвы до Лондона. Ей приписывали романы с британским дипломатом Робертом Локкартом, писателями Максимом Горьким и Гербертом Уэллсом. Горький посвятил ей свой magnum opus, «Жизнь Клима Самгина», а Уэллс вписал ее в завещание. За спиной ее называли агентом трех разведок, подручной Ягоды и Ежова, а то и вовсе виновницей загадочной смерти самого «буревестника революции». Ее обаянию, казалось, поддавались все — от Фрейда и Ницше до Петерса и даже, как поговаривали, Сталина. Вокруг нее клубились слухи, которые она никогда не спешила развеивать. То ли действительно было что скрывать, то ли суровая школа жизни научила ее простому правилу: чем гуще туман, тем безопаснее путь.
Для придания ей веса и романтического флера современники упорно величали ее праправнучкой знаменитой Аграфены Закревской, той самой «медной Венеры», которой посвящали стихи Пушкин и Вяземский. В действительности же все было куда прозаичнее. Ее отец был обычным, хотя и состоятельным, черниговским помещиком, предводителем уездного дворянства, не имевшим к знаменитой красавице пушкинской эпохи ровным счетом никакого отношения. Но легенда была красивой, и Мура, как ее все звали, не возражала. Она получила блестящее по тем временам образование в петербургском Институте благородных девиц, а для окончательной шлифовки манер и языков была отправлена в Лондон. Там, в здании русского посольства, где служил ее сводный брат, она с головой окунулась в жизнь высшего света. В этом вихре приемов и балов она и встретила своего будущего мужа — Ивана Александровича Бенкендорфа, потомка того самого шефа жандармов, но человека совершенно иного склада: блестящего дипломата, умного и обаятельного.
Они обвенчались в 1911 году, и жизнь молодой пары потекла по накатанной колее аристократического благополучия. Уже через год Иван Александрович получил назначение на пост секретаря русского посольства в Берлине. Германия в те годы была центром европейской жизни, и Бенкендорфы оказались в самой гуще событий. В 1913 году у них родился сын Павел. Казалось, впереди их ждет безоблачное будущее, полное дипломатических успехов и светских раутов. Но в августе 1914 года прозвучали выстрелы в Сараево, и мир рухнул. Как и все русские дипломаты, Бенкендорфы были вынуждены в спешке покинуть Германию и вернуться в Россию, которая уже погружалась в военный угар. В 1915 году, после рождения дочери Татьяны, Мура, как и многие светские дамы, начала работать в военном госпитале в Петрограде, а ее муж получил должность в военной цензуре. Летом 1917 года, когда столицу уже лихорадило от революционных волнений, семья, спасаясь от голода и хаоса, уехала в свое родовое поместье, замок Йендель, под Ревелем (нынешний Таллин). Но и там покой был недолгим. В октябре, почувствовав, что надвигается нечто страшное, Мура вернулась в Петроград, чтобы оценить обстановку и, возможно, найти пути к отступлению. И в этот момент пришло известие, оборвавшее ее прежнюю жизнь: ее муж, Иван Александрович, трагически погиб в собственном имении во время крестьянских волнений. Поместье было уничтожено огнем. Гувернантке с детьми чудом удалось спастись, но Мура оказалась отрезана от них. Между ней и ее прошлой жизнью пролегла линия фронта. Поезда не ходили. В двадцать шесть лет она осталась одна, вдовой, без денег, без теплых вещей, в городе, охваченном пламенем революции.
Роман с британским дипломатом и диалог с новой властью
Оказавшись в огненном кольце революционного Петрограда, Мария Бенкендорф продемонстрировала то качество, которое впоследствии станет ее визитной карточкой — умение выживать. Оставшись без средств к существованию, она не впала в отчаяние, а обратилась за помощью туда, где у нее еще оставались связи — в английское посольство. Там работали ее старые друзья, и именно там судьба свела ее с человеком, который определил ее дальнейший путь. Это был Роберт Брюс Локкарт, формально — глава особой британской миссии, а по сути — резидент английской разведки в России. Он не был похож на стереотипного шпиона: веселый, общительный, блестяще образованный, он вращался в самых высоких большевистских кругах, пытаясь наладить неофициальные контакты и понять, куда движется Россия. В своих знаменитых «Мемуарах британского агента» Локкарт опишет их первую встречу одной фразой: «Это было сильнее, чем сама жизнь». Для Муры, пережившей страшную трагедию, этот роман стал спасательным кругом, возможностью снова почувствовать себя живой. Для Локкарта она была не просто красивой аристократкой, но и бесценным источником информации, ключом к пониманию загадочной русской души. С апреля 1918 года они жили вместе, не скрывая своих отношений.
Их романтический анклав в самом сердце пылающей революции просуществовал недолго. Большевистское правительство, отчаянно боровшееся за выживание, видело шпионов в каждом иностранце. В ночь с 31 августа на 1 сентября 1918 года в их квартиру нагрянул отряд чекистов. Обыск, арест. Эти действия были частью масштабной операции по ликвидации так называемого «заговора трех послов», или «заговора Локкарта». Как позже выяснилось, заговор действительно существовал, но его идейным вдохновителем и организатором был не Локкарт, а другой легендарный ас шпионажа, Сидней Рейли. Тем не менее, удар был нанесен именно по Локкарту. По российским источникам, его арестовали в ту же ночь, но вскоре отпустили. Британские авторы утверждают, что в момент ареста Муры его вообще не было в квартире. Как бы то ни было, через три дня, поняв, что его возлюбленная находится в заключении, Локкарт отправился в Комиссариат по иностранным делам требовать ее освобождения. Получив отказ, он совершил отчаянный шаг — пошел прямо к заместителю Дзержинского, всесильному Якову Петерсу. Он пытался убедить чекиста в невиновности Марии, но в итоге был арестован сам. Газеты тут же раструбили о поимке главного британского шпиона, а в Лондоне в ответ был взят под стражу первый советский посланник Максим Литвинов.
Началась сложная дипломатическая игра, и Мура оказалась в самом ее центре. Вскоре ее неожиданно освободили. А 22 сентября она, в сопровождении самого Петерса, появилась в камере Локкарта на Лубянке. Его заключение продлилось месяц. Все это время Мура ежедневно навещала его, приносила еду, книги. В одной из книг, между страницами, он нашел записку: «Ничего не говори. Все будет хорошо». Что же произошло в кабинетах Лубянки? Почему ее так быстро отпустили и позволили видеться с арестованным главой вражеской разведки? Литературовед Роман Якобсон, хорошо знавший Муру, рассказывал, что однажды он прямо спросил ее, была ли у нее связь с Петерсом, и та, не моргнув глазом, ответила: «Конечно». Вероятно, она заключила сделку. Сделку, ценой которой была ее свобода, а возможно, и жизнь. Локкарта в итоге выслали из России в обмен на освобождение Литвинова, а затем заочно приговорили к расстрелу. А Мура осталась. Ряд исследователей полагает, что ее освобождение не было бескорыстным. От нее потребовали определенных обязательств, которые превратились для нее в пожизненную службу. Она сама однажды проговорилась, что всю жизнь передавала информацию: в Москву — о том, что происходит в Европе, а в Лондон — о том, что видела в СССР. Так родилась легенда о двойном агенте, о «слуге двух господ». Но кем она была на самом деле? Циничной предательницей или женщиной, которая пошла на все, чтобы выжить и, возможно, однажды вернуть своих детей?
Двенадцать лет в тени Горького
В 1919 году, после высылки Локкарта, перед Мурой во всей своей неприглядности встал вопрос: как жить дальше? Она была одна, без денег, без прописки и продовольственных карточек, с клеймом «бывшей» аристократки и подруги британского шпиона. На последние деньги она добралась до Петрограда. Впервые в жизни ей, привыкшей к роскоши, пришлось задуматься о заработке. Кто-то подсказал ей, что недавно основанному Максимом Горьким издательству «Всемирная литература» требуются переводчики со знанием европейских языков. Это был ее шанс. Корней Чуковский, заведовавший в издательстве англо-американским отделом, не только дал ей работу, но и помог выхлопотать новые документы на ее девичью фамилию — Закревская. А затем повел ее знакомить с самим Алексеем Максимовичем.
Эта встреча стала для нее вторым спасательным кругом. Горький, живой классик и «буревестник революции», был в то время фигурой колоссального масштаба. Он жил в огромной квартире на Кронверкском проспекте, которая превратилась в некий культурный штаб, ковчег, где находили приют и работу голодающие петроградские интеллигенты. Мура с ее умом, образованностью, знанием шести языков и врожденным тактом моментально вписалась в этот мир. Уже через неделю она стала в доме писателя незаменимым человеком. Она взяла на себя обязанности его личного секретаря, переводчика, машинистки. Она разбирала его почту, вела переписку, организовывала встречи. Но главное — она умела слушать. Внимательно, не перебивая, всегда готовая высказать свое мнение, если его спрашивали. Она обладала редким даром казаться осведомленной в любом вопросе, будь то литература, политика или финансы. Горький, уставший от лести и подобострастия окружающих, был покорён. Их отношения очень быстро переросли в нечто большее, чем просто сотрудничество. Но этот союз никогда не афишировался. В советском литературоведении ее роль скромно определялась как «секретарь и переводчица Горького». В действительности же она прожила с писателем двенадцать лет, из которых около десяти была его гражданской женой, самым близким и доверенным человеком.
В 1920 году в их петроградском доме появился еще один знаменитый гость — давний друг Горького, английский писатель-фантаст Герберт Уэллс. Он приехал в Россию, чтобы своими глазами увидеть «большевистский эксперимент». Долгими вечерами два титана мировой литературы вели откровенные беседы о будущем человечества, а Мура, с которой Уэллс был шапочно знаком еще по Лондону, выступала в роли переводчицы. Эта встреча положила начало их многолетней переписке, которая со временем перерастет в глубокое чувство.
Но пока все мысли Муры были заняты детьми. В декабре 1920 года она предприняла отчаянную попытку нелегально пробраться в Эстонию, чтобы увидеться с ними, но была задержана на границе. От неминуемого ареста ее спасло только заступничество Горького. Он выхлопотал для нее официальное разрешение на выезд. В конце января 1921 года она приехала в Таллинн, где ее тут же арестовали уже эстонские власти. На первом же допросе ей предъявили целый букет обвинений: работа на ВЧК, связь с Петерсом и «большевиком Горьким», шпионаж в пользу Советов. Одновременно родственники ее покойного мужа через суд добились запрета на ее общение с детьми. Ситуация казалась безвыходной. Ее спас хороший адвокат, который не только добился ее освобождения, но и дал ей дельный совет: чтобы разом решить все проблемы с гражданством и свободой передвижения по Европе, ей нужно выйти замуж за эстонского подданного.
Мура переехала в старый особняк, где жили ее дети. Но виза заканчивалась, а Горький, которому врачи настоятельно советовали ехать лечиться за границу, собирался покидать Россию. Чтобы встретиться с ним, ей нужна была полная свобода. И жених нашелся. Им стал барон Николай Будберг, бездельник и шалопай, отпрыск известного аристократического рода, лишенный семьей наследства. Все, что у него было — это громкий титул, которым он был готов поделиться за скромное материальное вознаграждение. Деньги на эту сделку дал Горький. В начале 1922 года Мария Игнатьевна стала баронессой Будберг. Ее новоиспеченный муж, получив деньги, в тот же день уехал в Берлин, а затем затерялся где-то в Аргентине. Мура же, получив баронский титул и эстонский паспорт, обрела то, к чему стремилась — свободу.
Между любовью Уэллса и тайнами кремлевского архива
Жизнь Муры Будберг с Горьким за границей, в Сорренто, была наполнена не только литературной работой, но и постоянными интригами. Многие исследователи полагают, что задание, которое она получила от советских спецслужб, заключалось в сборе информации о писателе и его окружении. Во второй половине 1920-х годов она, как и многие близкие к Горькому люди, начала настойчиво убеждать его вернуться на родину. Причины, которые она приводила, были вполне прагматичными: тиражи его книг на иностранных языках падали, в России его начали забывать, и если он не вернется, его просто перестанут читать и издавать. Сама Мура, однако, ехать в Москву не собиралась, объясняя это тем, что не хочет «ставить его в неловкое положение». Возможно, у нее были и другие, более веские причины не возвращаться в СССР. Она перевезла детей с гувернанткой на постоянное место жительства в Лондон, подальше от всех политических бурь.
Самая темная и загадочная страница в ее биографии связана с архивом Горького. Этот архив состоял из двух частей. Одну, официальную, включавшую рукописи и около тысячи книг, писатель в 1924–1927 годах сам переслал в Москву. Но была и другая, тайная часть. В ней хранились письма от эмигрантов и невозвращенцев, послания знакомых, в которых в нелицеприятных тонах описывались советские порядки и сам Сталин, а также корреспонденция от деятелей оппозиции — Рыкова, Красина, Троцкого, которые умоляли писателя поднять свой голос против сталинской тирании. Этот компромат колоссальной силы Горький доверил самому близкому человеку — Муре. Дальнейшая судьба этой части архива туманна. Существует версия, что Будберг, по просьбе своего близкого знакомого, наркома НКВД Генриха Ягоды, привезла эти бумаги Сталину, который использовал их для подготовки процессов над Рыковым и Бухариным.
Факты таковы: в 1936 году, когда Горький уже был тяжело болен, к Муре в Лондон приехал человек с письмом от него. Писатель хотел проститься с ней перед смертью и просил привезти его переписку. Приехав в Москву, Мура вместе с Ягодой отправилась на дачу к Горькому. Ягода зашел на несколько минут и вышел, а Мура осталась с писателем наедине минут на сорок. Затем она быстро удалилась вместе с наркомом и его людьми. А еще через двадцать минут Алексей Максимович скончался. Эта последовательность событий породила самые мрачные домыслы. Однако недавние архивные находки, свидетельствующие о том, что за Горьким велось тщательное наблюдение и что Сталин действительно хотел «своевременно» его устранить, не дают оснований считать Муру причастной к его уходу. Большинство исследователей сегодня склоняются к тому, что тайный архив так и не попал в руки Сталина. Сама Мура до конца жизни утверждала, что чемодан с рукописями и письмами бесследно пропал где-то в Эстонии.
После окончательного возвращения Горького в СССР в 1931 году в жизни Муры на первый план выходит Герберт Уэллс. С 1933 года их многолетняя дружба перерастает в полноценный роман. «Я явно попал под чары Муры», — писал Уэллс Бернарду Шоу в октябре 1934 года. Он был без ума от нее, звал ее замуж. «Она проводит со мной время, ест, спит со мной, но не хочет выходить за меня замуж», — жаловался он друзьям. Мура же ценила свою независимость и баронский титул превыше всего. «Я не собираюсь выходить за него замуж, я не настолько глупа», — говорила она. Тем не менее, она была очень привязана к Уэллсу, и они даже сыграли символическую свадьбу. Но и в этих отношениях была своя тайна. Уэллса ставили в тупик ее загадочные поездки. Она говорила, что едет в Эстонию к детям, а сама оказывалась в Москве, где ее видели общие знакомые. При этом она упорно отрицала, что была в СССР. Это косвенно подтверждает версию о том, что Мура продолжала свою тайную деятельность и не имела права посвящать в нее даже самых близких людей. Для Уэллса она так и осталась «человеком-невидимкой». Ей было пятьдесят четыре года, когда он скончался, упомянув ее в своем завещании как одну из главных наследниц.
Последняя глава: лондонский салон и огонь, унесший тайны
После смерти Герберта Уэллса в 1946 году Мария Будберг осталась одной из самых влиятельных и загадочных фигур в интеллектуальной жизни Лондона. Она не была ни писательницей, ни политиком, но ее салон был местом притяжения для элиты. Она дружила с Грэмом Грином, Ивлином Во, ее мнением дорожили режиссеры и издатели. Она была консультантом по русским темам для знаменитого фильма Лоуренса Оливье «Гамлет», работала экспертом по рукописям на шести языках для крупнейших издательств. Лондонская «Таймс» в некрологе 1974 года назовет ее «интеллектуальным вождем», воздав должное женщине, которая сорок лет находилась в центре английской культурной жизни и при этом всегда оставалась настоящей русской леди.
Но за фасадом респектабельной светской дамы продолжала жить другая Мура — объект пристального внимания спецслужб. Долгое время считалось, что ее разведывательная деятельность возобновилась в 1960-х годах, когда ее неожиданно пригласили в Москву. В то время на Западе гремело имя Александра Солженицына, и, возможно, кому-то в советском руководстве понадобился свой человек в его окружении. Однако, по имеющимся данным, установить контакт с автором «Архипелага ГУЛАГ» ей так и не удалось. Из рассекреченных архивов британской и российской разведок всплывают самые противоречивые сведения. На Западе ее называли «красной Мата Хари» и «русской миледи». В шифровках агентов MI5 ее характеризовали как «шпионку, лесбиянку, выпивоху» и «очень опасную для Запада женщину». Под наблюдением спецслужб она находилась с 1927 года. Ходили слухи, что она пользуется личным покровительством Сталина. Информаторов поражала ее способность выпить огромное количество алкоголя и при этом сохранять ясную голову. В донесениях утверждалось, что она неоднократно подвергалась арестам, отсидела три года в тюрьме. И при всем этом ей без особых проблем разрешили стать британской подданной.
В последние годы она вела уединенный образ жизни, общаясь с миром в основном по телефону. По свидетельствам немногих, знавших ее в тот период, неизменной спутницей ее уединения была бутылка водки. Летом 1974 года сын Павел забрал ее к себе в Италию. Осенью того же года в предместье Флоренции автомобильный трейлер, в котором она жила, погиб в огне. Пожилая женщина, по словам очевидцев, спокойно и даже с какой-то грустью наблюдала за пламенем. Ее вид был умиротворенным, как будто огонь снимал с ее плеч невыносимую тяжесть. В этом огне навсегда исчезли ее рукописи и личный архив — письма, дневники, документы, за которые дорого заплатили бы историки, литературоведы и, конечно, сразу несколько мировых разведок. Похоже, почувствовав приближение конца, баронесса сама решила судьбу своих тайн. Два месяца спустя, 1 ноября 1974 года, она умерла.
Так кем же она была на самом деле, эта «железная женщина», как называл ее Горький? Была ли она циничным двойным агентом, продававшим секреты направо и налево? Или аристократкой, выброшенной революцией на обочину жизни, которая использовала свой ум и обаяние как единственное оружие в борьбе за выживание? Справки, наведенные в архивах Лубянки уже в наше время, показали, что официальным агентом НКВД она никогда не числилась. Но это мало что доказывает. Она всю жизнь балансировала на лезвии ножа, оставаясь в тени великих мужчин и никогда не рассказывая о них ничего лишнего. Как, впрочем, и о себе. На все вопросы она отшучивалась или демонстративно лгала, создавая вокруг себя непроницаемый кокон таинственности. Она обладала редким талантом не сжигать мосты — она никогда не теряла друзей и до конца поддерживала отношения со своими бывшими возлюбленными. Выше всего она ставила личную свободу, которую ей удалось отстоять в самую жестокую эпоху. Возможно, в этом и кроется главная разгадка ее личности. Она была не агентом какой-то страны, а агентом своей собственной жизни, которую она прожила по своим правилам, забрав все свои секреты с собой в могилу.
Понравилось - поставь лайк и напиши комментарий! Это поможет продвижению статьи!
Подписывайся на премиум и читай дополнительные статьи!
Тематические подборки статей - ищи интересные тебе темы!
Поддержать автора и посодействовать покупке нового компьютера