- Когда я вырасту большая. Глава 47.
Лена сидела на кровати с джинсами в руках. Штанины между ног протёрлись, чёрная ткань выглядела блекло-серой. Вырезав кусочек тёмного сатина, она приметала его с изнанки. И теперь игла с чёрной ниткой сновала, делая мелкие стежки туда и обратно. Девушка вывернула штаны на лицо и придирчиво посмотрела на свою работу.
- Заметно, конечно, - подумала она. - Хорошо, что олимпийка длинная, прикрывает «интересное место».
Закончив штопку, она срезала излишки заплатки и включила утюг. Теперь нужно было отпарить как следует, чтобы подновлённая штанина не морщила и не тянула. Мокрая марля возмущённо шипела, пыхая облачками обманчиво безобидного пара. Как ни старалась Лена, пальцы на левой руке всё-таки резко обожгло, и она схватилась ими за ухо. Она несколько раз подряд вздохнула, чтобы слёзы не выступили на глазах. Утюг занял своё место на белом, крашеной масляной краской, подоконнике рядом с низкой прозрачной вазой. Эта ваза с круглешками, похожими на странно выпученные глаза диковинного чудовища, давно не видела цветов. Давно мамины ласковые руки не доставали её из-за тюлевой занавески. Не ставили с праздничной гордостью на крупный ящик телевизора. Не смахивали влажной тряпочкой расстроенные и опавшие хвостики васильков и белые, как промокашки, лепестки ромашек.
Девушка-подросток провела указательным пальцем по гладкому краю, описав круг. Ваза издала мягкий беспомощный «ух», зная, что скоро снова останется вдвоём в компании быстро остывающего утюга.
Лена поправила штору, блестящие «крокодильчики» нехотя тронулись и вновь замерли. Девушка пошла в прихожую. Чёрные дермантиновые ботинки снова порвались по краю. Отец больше не брался их чинить, потому что ткань, отдалённо походившая на натуральную кожу, рвалась под натяжением нити. Лене приходилось частенько подклеивать обувь китайским клеем. Хорошо, что этого легкомысленного ремонта хватало, чтобы дойти до школы и отсидеть в ней пять или шесть уроков.
Она опустила плечи. Подошла к своей тумбочке и, оглянувшись, достала толстую детскую потрёпанную книжку. Страницы по краям, как диковинной каймой, были неровно окрашены жёлтыми пятнами. Книга сама открылась на заветной картинке, где принц в прекрасных одеждах, стоя на коленях, вручал букет скромно опустившей взор принцессе. На дальнем плане виднелся дворец, на шпилях которого гордо реяли флаги, а на подъезде цвели и благоухали диковинные сады.
Лена провела ладонью по картинке, будто её тепло могло согреть грустное сердце девушки.
- Когда я вырасту большая, - привычно подумала она, и уже с лёгкой улыбкой посмотрела на не раз штопанные джинсы, бессовестно свесившие длинные штанины со спинки деревянного стула. На разинувший рот правый башмак, угрюмо завалившийся со стоптанной подошвы на бок.
У Лены не было никакого сомнения, что все её беды временные. Ведь каждой Золушке или простой девушке, впоследствии ставшей принцессой, предстояло пройти не одно испытание, чтобы жить долго и счастливо с любимым и любящим принцем. Хорошо, что её мать - не злая мачеха. Да, она бывает без настроения. Конечно, и Лене, и Кирюшке попадает с её горячей руки. Но ведь всё понятно и объяснимо: нужно преодолеть множество трудностей, чтобы добиться цели. Выйти замуж за настоящего принца, а уж там будет всё, как в сказке.
Кирилл догадывался, что мечтательность сестры сыграет с ней злую шутку. В отличие от Лены он рано понял, что внешность может дать кое-какую выгоду, и вовсю пользовался этим. По воскресеньям он то и дело ездил в районный центр. Добираться до остановки автобуса приходилось пешком, и в дождь он мог вымокнуть до нитки, а в мороз промёрзнуть до костей. Но и это было на руку сорванцу.
Приехав в город, он приходил в кафе. Вставал в нескольких шагах от стеклянной витрине с пирожными, пончиками и булками и не отрываясь, пялился на них. В очереди неизбежно находилась сердобольные бабульки или женщины средних лет, обращавшие на него внимание.
- Сынок, ты маму ждёшь?
Он поворачивал блестящие то ли от азарта, то ли от слёз глаза, и начинал заунывное повествование:
- Мамки-и-и нету у меня. Я с папкой живу-у-у. Он всю зарплату пропивает... Тётенька, купи пироженку-у-у... Я такой пироженки с роду не е-е-ел...
Вскоре он выходил с неприлично счастливым лицом и пакетом сладостей. Уплетал за обе щёки пончики с повидлом, булки с мелкими сахарными россыпями. И настоящие пирожные с белым масляным кремом, сладко таящим во рту, если очень повезёт.
Вскоре пацан понял, что жалость присуща не только представительницам женского пола. Небритые мужики, весело разговаривающие друг с другом в длинной очереди у пивного ларька, могли предложить и си_гаретку, и хлебнуть соломенно-жёлтой жидкости из тяжёлой литровой кружки.
Когда Кирюшка в первый раз явился домой, благоухая сигаретно-пивным перегаром, мать стояла чуть не на коленях перед ним.
- Скажи, сынок, кто тебя напоил? - она готова была заплакать, видя ребёнка в таком виде. - Я тебя ругать не буду. Ты только правду скажи!
Кирилл смотрел на неё мутноватыми глазами и криво ухмылялся. Какой жалкой он сейчас видел мать, горбатившуюся за копейки на толстомордую Вальку с утра до вечера. Приносившую домой высохшие баранки и пряники, которыми можно было гвозди заколачивать. Скрюченную, как пальцы старика, сосиски и колбасу. Сыр, с которого она срезала плесень, прежде чем нарезать тонкими, почти прозрачными, ломтиками.
- Никто, - парнишка равнодушно пожал плечами. - Правда, мам, никто, - он рассмеялся матери в лицо. - Да никто, я тебе правду говорю!
Данила войдя в дом, сразу почувствовал неладное. Жена ходила по кухне, как привидение. Её опухшие глаза с покрасневшими веками избегали смотреть на мужа.
- Марусь! - он повесил фуфайку на вешалку и одним движением сунул вязаную шапке в рукав. - Что случилось?
Маруся повернулась, её нижняя губа не переставая подрагивала.
- Кирюшка... Он выпивший пришёл..
Данила, не раздумывая, расстегнул кожаный ремень и решительно шагнул из кухни. Жена повисла на нём, крепко обхватив руками за шею:
- Не надо, не надо, Данюшка. С кем не бывает...
Данила отшвырнул её в сторону одной рукой, в другой зажав ремень.
- Иди сюда, - последние ругательные слова лились непрерывным потоком.- Уб_ью, засранец!
Он видел сына, спросонья протирающего глаза, только что севшего на кровати. Отец толкнул его, и с размаху нанёс удар. Ремень рассёк воздух и опустился, заставив парня взвизгнуть от неожиданности.
- Я тебе покажу, как пьянствовать! Ты у меня кровью с_сать будешь! - каждое слово сопровождалось ударом, и вскоре парень перестал дёргаться и взвизгивать.
Маруся с побледневшим лицом и рассечённым от удара о печь виском стояла в дверях, не веря в происходящее.
Лена, закончившая мыть картошку для скотины, помешивая её в ведре короткой палкой, вбежала в маленькую комнату. Она вытянулась в полный рост перед отцом, закрывая своим телом брата. Данила, не успев опомниться, нанёс очередной удар по дочери, полоснув её по плечу.
В глазах Лены не было страха, и это привело в чувство отца, как отважный тореадор может заставить отступить разъярённого быка.
- Прости меня, доченька. Прости, - приговаривал Данила, пытаясь трясущимися руками вдеть ремень в тонкие хлястики брюк.