- Когда я вырасту большая. Глава 1.
Маруся была длинноногой фигуристой девушкой. С юности она носила короткие юбки и платья, по тогдашней моде, несмотря на то, что жила в деревне. Её загорелые под летним солнцем ноги в аккуратных туфельках мелькали быстро. Подол критической длины покачивался в такт её шагам, едва прикрывая то, что необходимо прикрывать любой особе женского пола. Светлая ткань платьишка подчёркивала южный коричневатый загар на руках и ногах, манил к слегка выпирающим косточкам ниже шеи и яремной ямке. Высоко задрав голову вышагивала Маруся, покачивая крутыми бёдрами. Девушка знала, что красивая. Что фигура её напоминает песочные часы, а из-под соболиных бровей глядят голубые глаза с тёмными искорками, вспыхивающими в моменты радости или злости. Белые, словно сахарные, зубы виднеются из-под полных розовых губ, когда она заливисто смеётся. Ямочки под её округлыми коленками были аккуратными и плавными. Эти ямочки и свели с ума её будущего мужа, Данилу.
Парень был высок, широк в плечах. Тёмные, почти чёрные волосы, кольцами вились над упрямым лбом, на висках и на шее. Его голубые глаза свели с ума не одну дивчину в округе, а насмешливый нрав и бычья сила, проглядывающая в движениях мощного тела, делали его первым парнем на деревне. И он с удовольствием пользовался щедрыми девичьими дарами, никому ничего не обещая и ничего не прося. Пока не встретил Марусю с её коленками.
Они провстречались около четырёх месяцев. Внезапная весна с головокружительным запахом сиреней, черёмух, и нежных ландышей превратилась в одуванчиково-липовое лето. Оно, томное и тягучее, как вишнёвое вино, переродилось одним ранним утром в нарядную жёлто-красную осень. Сизый дымок от сжигаемых листьев и картофельной ботвы плыл над самой, нехотя остывающей, землёй. Сладко-горький запах смешивался с сыростью реки, ограждавшей с одного бока деревню. То и дело раздавались вспышки смеха. Грудного и низкого, бархатистого, плавного, как течение той самой реки. Или высокого, резкого, быстрого, прерываемого лаем местных дворняг. Где-то затянули песню на два голоса, и жалобное «Не для тебя...» поплыло по улочкам, выбивая суровую слезу у стариков.
Свадьба была весёлой. Столы ломились от жареной домашней птицы, копчёного и жареного мяса. Солёные огурчики, помидорчики, хрустящая капустка чередовались с холодцом и нарезанным тонкими ломтиками, салом. Красно-белая хреновина дожидалась пельмешков, маленьких и распухших в густом костном бульоне.
От топота танцующих в деревенской столовой поднималась пыль до самых подоконников, уставленных белыми, как платье невесты, геранями. Короткие шторы начинали покачиваться, стоило красноносому гармонисту в круглой фуражке пробежаться по клавишам, зазывая гостей поддаться плясовой. Девушки и женщины плыли по залу, выпятив крупные груди, горделиво подняв головы и плавно поводя руками в такт музыке. Старшее поколение сидело за столами, снисходительно перебрасываясь фразами «В наше-то время». Но вот в сердце отозвалась быстрая песня, самогон добавил жару в кровь, и почтенные старики вышли в центр зала, чтобы показать молодым достойный пример.
Какая деревенская свадьба обходится без драки? Никакая. Вот и наша не обошлась. Данила, не разбирая, кто прав, кто виноват, ринулся в центр свары. Кулаки, как кувалды, обрушивались направо и налево. Взлетел и упал на деревянный пол чей-то зуб. Брызнула струйка крови из сломанного носа, оставив длинный след на белоснежной рубахе жениха. Парни дрались сосредоточенно, молча, изредка издавая короткие охи и гыканья. Драка закончилась так же внезапно, как и началась. И вот уже парни сидят рядом друг с другом, чокаются попавшимися под руку гранёными стопками. Закусывают сальцом, закидывая его в рот разбитыми пальцами. Кряхтят от прикосновения холодного стекла к разбитым губам. У двоих беспомощно висят оторванные от плеч рубашечные рукава, и одного оторван остроконечный воротник с левой стороны. Свидетель сидит боком, съёжившись и держась за рёбра. На его лице цветёт счастливая улыбка, опухший рот будто остался размазанным после внезапного удара.
- Вот кто-то с горочки спустился.
Наверно милый мой идёт.
На нём защитна гимнастёрка,
Она с ума меня сведёт...
Гости покачивались в такт напевным словам, переглядываясь, и стараясь вытянуть последнюю ноту дольше других. Некоторые сидели с закрытыми глазами, предаваясь одним им очевидным видениям. Расходились далеко за полночь, стайками, компаниями, парочками.
Недавние жених и невеста, а теперь муж и жена, уходили последними, поблагодарив друзей и родственников за подарки и оказанную честь. Туман, густыми белыми клочьями наползающий с реки, холодил их разгорячённые тела. Дышалось легко, глубоко и спокойно. В большом доме Данилы укладывались спать родители и младший брат Савка. Бабке Глафире было под восемьдесят, и затяжной сухой кашель уже не будил домашних, что привыкли к её ночным страданиям.
Молодые отправились ночевать в баню, истопленную матерью с утра. Так и повелось в новой семье. Быстрая кровь ударяла им в голову, окрашивая пунцовым щёки и шею молодухи, заставляя мужа подходить к жене близко, сгребать её огромными ручищами в охапку и тащить то на сеновал, то в баню, а то и попросту в сарай.
Свекровь недовольно поглядывала на короткие наряды Маруси, но, видя счастливые глаза сына, только молча отворачивалась, когда молодые собирались в клуб. Свёкру было не до того. Немолодой мужчина не щадил себя. Он пахал из последних сил, оставаясь во дворе после того, как уйдут домой сыновья. То брёвнышко распилить, то досочку на заборе заменить. Ему казалось, что дети пошли не в него, а в торопливую мать. Не видят они работы так, как видит он. Нет в них старания вести хозяйство, сделать побольше сегодня, не откладывая на завтра. Сам же он, подвязывая крашеную серебрянкой оградку куском проволоки, привязал второй такой же кусок рядом, перекрутил концы несколько раз, подогнул вовнутрь, чтобы не торчала.
- А это, бать, зачем? - спросил Данила, глядя, как отец возится с оградкой.
- Это, Данька, чтобы когда я умру, она здесь висела. Ты ведь с собой не принесёшь. Знаю я тебя...
Старший сын ссутулился, точно как отец. Нижняя губа чуть выпятилась вперёд. Недоволен батя. С самого рождения им недоволен, что ни делай. Хоть в лепёшку расшибись, ни толку, ни проку не будет.
- Устала я со стариками жить, - шептала на ухо Маруся мужу. Огромная луна печальным светлым глазом смотрела на молодых. - У нас бы с тобой всё по-другому было, - она мягко положила руку на мужнину волосатую грудь, принялась поглаживать её по-кошачьи мягко. Пальцы рисовали круги, чертили невидимые полосы, будто ненарочно спускаясь всё ниже. Тело Данилы напряглось, грудь выгнулась и стала высоко и часто вздыматься.
Ох как Маруся хотела бы рассказать мужу, как выводят её из себя гляделки свекрови. Могла бы, поганой метлой выгнала бы сноху из дома. Да не может, души не чает в своём Данечке мать.
«- Ничего, - щурила глаза молодуха, - гляди-гляди. Строиться начнём, все свои заначки, небось, вытрясешь. Тайком от свёкра вытрясешь!»
- Мама, борщ готов. Пойду мужиков к столу позову, - приторно-сладко говорила она, и с кажущейся небрежностью поправляла халат на высокой молодой груди.
- Продолжение следует 11.08.25г.