— Да, мама... Нет, она не слышит, в ванной... Не кричи, я всё понял. Бумагу спрятал. Нет, не покажу. Сказал же, сделаю, как договорились. Всё, не могу говорить.
Рустам поспешно сбросил звонок и сунул телефон в карман. Сердце колотилось где-то в горле. Он обернулся. Татьяна стояла в дверях комнаты, глядя на него долгим, нечитаемым взглядом.
— Что-то случилось? — спросила она слишком спокойно.
— Да нет, мамка звонила, — Рустам постарался улыбнуться как можно беззаботнее. — Волнуется, как мы тут после их... отъезда. Спрашивает, помирились ли.
— И что ты ей ответил?
— Сказал, что у нас всё хорошо. Что я тебя люблю и никому в обиду не дам, — он подошёл и попытался обнять её, но Татьяна мягко отстранилась.
— Я устала, Рустам. Пойду спать.
Она ушла в комнату, оставив его одного посреди кухни. Рустам провёл рукой по лицу. Ложь давалась ему тяжело, она липла к языку, как противная патока. Но что он мог сделать? Сказать правду? Рассказать, что мать звонит ему каждый день, рыдает в трубку, проклинает его и требует «вернуть долг семье»? Он выбрал Татьяну. Да, выбрал. Та бумага, та расписка... это была просто формальность, чтобы они от него отстали. Он порвёт её. Потом. Когда всё уляжется.
Прошла неделя. Потом вторая. Жизнь, казалось, возвращалась в привычное русло. Рустам был подчёркнуто нежен и заботлив. Он приносил Татьяне её любимые пирожные, встречал с работы, сам мыл посуду. Он клялся ей в любви, говорил, что она — единственное, что есть у него в жизни, и что он больше никогда не позволит своей родне встать между ними. И Татьяна почти поверила. Она хотела верить. Ей так отчаянно хотелось верить, что тот твёрдый выбор, который он сделал в кабинете нотариуса, был окончательным.
Но червячок сомнения точил её изнутри. Она замечала, как муж вздрагивает от каждого телефонного звонка. Как он выходит разговаривать на лестничную клетку, а возвращается с серым, измученным лицом. Она видела, как он тайком пересчитывает свою дневную выручку и что-то записывает в маленький блокнот.
— Копишь на что-то? — спросила она однажды.
— Нам на отпуск, родная! — тут же нашёлся он. — На море поедем, вдвоём. Ты ведь никогда на море не была.
Это была правда. Она не была. И от этих слов в груди разлилось тепло. Может, она зря себя накручивает? Может, он действительно изменился?
Развязка наступила, как это часто бывает, совершенно буднично. В субботу Татьяна затеяла большую стирку. Собирая вещи, она машинально проверила карманы рабочей куртки Рустама. Пальцы наткнулись на сложенный вчетверо лист бумаги. Обычный тетрадный лист в клеточку. Развернув его, она пробежала глазами по корявому, торопливому почерку. И мир рухнул.
«Расписка. Я, Фаттахов Рустам Ильясович, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, обязуюсь выплатить своей матери, Фаттаховой Зульфие Азатовне, денежную сумму в размере двух миллионов рублей в качестве добровольной материальной помощи. Срок возврата — один год. В случае невыплаты в указанный срок, даю согласие на взыскание долга всеми законными способами, в том числе за счёт принадлежащего мне имущества или будущих доходов.
Дата стояла на следующий день после их визита к нотариусу.
Татьяна несколько раз перечитала текст, но смысл не менялся. Два миллиона. Сумма, сопоставимая со стоимостью половины её квартиры. «Посредством принадлежащего мне имущества». У Рустама не было никакого имущества. Прописка не являлась собственностью и не могла быть предметом взыскания.
Она села на диван, держа в руках этот листок. Он жёг ей пальцы. Это было не просто предательство. Это был смертный приговор их браку, вынесенный им же, её мужем. Все его клятвы, все его нежные слова, все пирожные и обещания моря — всё это было ложью. Гнусной, продуманной ложью. Пока она пыталась склеить разбитую чашку их семьи, он за её спиной копал под эту семью могилу.
Слёз не было. Была только ледяная, звенящая пустота. Она вспомнила, как бабушка учила её разбирать лекарства по действующему веществу, а не по красивой упаковке. «Смотри в корень, Танюша, — говорила она. — Смотри на состав. Оболочка может быть любой, а суть одна». Суть Рустама была в его слабости. В его неспособности противостоять матери. Он был красивой упаковкой, за которой скрывалась ядовитая пустышка.
Когда вечером Рустам вернулся с работы, уставший, но с букетом ромашек, она ждала его на кухне. Расписка лежала на столе.
— Что это, Тань? — он не сразу понял, проследив за её взглядом. А когда понял, лицо его стало белым, как полотно. — Откуда?..
— Из твоей куртки. Хотела постирать, — её голос был ровным и безжизненным.
— Таня, это не то, что ты думаешь! Я могу всё объяснить! — он бросился к ней, но наткнулся на непроницаемую стену её взгляда.
— Объясни. Я слушаю. Объясни мне, как ты, поклявшись быть со мной, на следующий же день подписал им этот... документ. Объясни, где ты собирался взять два миллиона.
— Я не собирался! — почти кричал он. — Я подписал, чтобы они уехали! Чтобы они дали нам жить! Мать вцепилась в меня, говорила, что проклянёт! Гулька орала, что я их бросил! Это просто бумажка, Таня! Она ничего не значит! Я бы никогда не отдал им твои деньги!
— Тогда чьи? — она не повышала голоса, и от этого её спокойствия становилось страшно. — Ты собирался отдавать им всю свою выручку? Всю жизнь работать на них, пока я бы нас содержала? Или ты думал, что я всё-таки сломаюсь и продам квартиру, чтобы спасти любимого мужа от долговой ямы? На это был расчёт?
Он молчал, и это молчание было ответом. Он и сам не знал. Он просто плыл по течению, надеясь, что как-нибудь само рассосётся.
— Ты продал меня, Рустам, — тихо сказала она. — Ты продал нас. За мамины слёзы и сестрин крик. В тот день у нотариуса я дала тебе шанс. Я поверила, что ты выбрал нас. А ты просто испугался и выбрал путь наименьшего сопротивления. Предал и их, и меня. Только они — твоя кровь, они тебя, может, и простят. А я — нет.
Он рухнул на колени, обхватил её ноги.
— Танечка, родная, не надо! Прости! Я порву её! Прямо сейчас порву! Я всё для тебя сделаю! Только не бросай меня!
И в этот момент ей стало его невыносимо жаль. Как жалеют слабого, больного ребёнка. Она положила руку ему на голову. Его волосы были жёсткими, пахли дымом от мангала и специями. Запах её рухнувшей жизни.
— Встань, Рустам. Не унижайся. Уже всё поздно. Ты сам всё решил.
На следующий день она снова сидела в кабинете у Анны Викторовны. Нотариус, выслушав её и внимательно изучив расписку, тяжело вздохнула.
— М-да, дела... С юридической точки зрения, расписка составлена грамотно. И если ваша свекровь подаст в суд, с него взыщут эту сумму.
— Но у него нет ни денег, ни имущества! — воскликнула Татьяна.
— Пока нет. Но долг может висеть на нём годами. И если, например, вы в браке продадите эту квартиру и купите другую, то новая квартира уже будет считаться совместно нажитым имуществом. И на его долю могут обратить взыскание. Они очень хитро всё продумали.
— Что же мне делать?
— Татьяна Павловна, — нотариус посмотрела на неё прямо и сочувственно. — Я не психолог, я юрист. И как юрист, я вижу только один способ полностью себя обезопасить. Развод. И прекращение его права пользования вашим жилым помещением. По-простому — выписать его.
Татьяна закрыла глаза. Развод. Слово, которого она всегда боялась. Оно казалось ей клеймом, признанием собственной неудачи. Но сейчас оно звучало как спасение.
— Вы можете мне помочь с документами?
— Конечно. Иск о прекращении права пользования подаётся в районный суд. Поскольку он не является собственником, а семейные отношения с вами будут прекращены, суд, скорее всего, встанет на вашу сторону. Это небыстрый процесс, но он необходимый. Нужно защищать свои границы, Татьяна Павловна. Если вы сами их не выстроите, их всегда будут нарушать.
Домой Татьяна шла, как в тумане. Решение было принято. Болезненное, страшное, но единственно верное. Она не будет больше ни за кого бороться. Она будет бороться за себя.
Вечером она сказала всё Рустаму. Спокойно, без криков и слёз. Просто констатировала факт: она подаёт на развод и просит его добровольно выписаться из квартиры и съехать.
Он сначала не поверил. Потом начал кричать, что она рушит семью, что она такая же, как его мать, — бессердечная и властная. Потом снова плакал и умолял дать ему ещё один шанс.
— Я давала тебе шанс, Рустам. Ты его использовал, когда подписал ту бумагу. Собирай вещи. Можешь пожить у меня, пока не найдёшь себе жильё. Неделю. Больше не могу.
Всю неделю он ходил за ней тенью, с глазами побитой собаки. Он не верил, что это конец. В воскресенье он собрал сумку. Уходя, он остановился в дверях.
— Я люблю тебя, Тань. И я докажу тебе, что они для меня ничего не значат.
Она ничего не ответила. Просто закрыла за ним дверь. И только тогда, оставшись в звенящей тишине своей квартиры, своего дома, который она отстояла, она позволила себе заплакать. Она плакала долго, горько, навзрыд. Оплакивала свою любовь, свои надежды, свою разрушенную семью. Это были слёзы прощания.
Жизнь после ухода Рустама стала тихой и пустой. Тишина в квартире давила. По вечерам Татьяна машинально готовила ужин на двоих и только потом вспоминала, что есть его больше некому. На работе она была тихой и отрешённой. Коллеги понимающе перешёптывались за спиной, но в душу не лезли.
Единственным, кто вёл себя как обычно, был Андрей Петрович, врач-терапевт, пожилой, интеллигентный мужчина, кабинет которого находился рядом с регистратурой. Он всегда здоровался с ней с тёплой, доброй улыбкой, иногда приносил ей шоколадку или яблоко из своего сада. Он был из тех редких людей, рядом с которыми становилось спокойно.
Однажды вечером, когда Татьяна, закончив смену, уже накидывала пальто, он подошёл к ней.
— Татьяна Павловна, вы домой? Позвольте вас провожу. Погода какая-то неприятная.
Она хотела отказаться, но почему-то согласилась. Они шли молча под мелким, моросящим дождём.
— Тяжело вам сейчас, — вдруг сказал он, не спрашивая, а утверждая.
Татьяна вздрогнула.
— Заметно?
— У вас глаза грустные, — просто ответил он. — Я сам через это прошёл. Жена умерла десять лет назад. Я думал, жизнь кончилась. Дочку надо было поднимать. Знаете, что мне тогда помогло? Работа. И осознание того, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается. И она одна. Другой не будет. И тратить её на страдания — непозволительная роскошь.
Они дошли до её дома.
— Спасибо, Андрей Петрович, — искренне сказала она. — Спасибо, что проводили.
С этого дня он стал провожать её почти каждый вечер. Они разговаривали. О работе, о книгах, о погоде. Он рассказывал о своей взрослой дочери, которая работала дизайнером в другом городе. Она, сама того не замечая, начала рассказывать ему о себе. О бабушке, о любви к старым фильмам, о мечте съездить на море. О Рустаме она не говорила. Это была ещё слишком свежая рана.
Суд по разводу прошёл быстро. Их развели. Рустам на заседание не пришёл. Но с иском о выписке всё оказалось сложнее. Он отказался выписываться добровольно, и дело затягивалось. Зульфия и Гульнара звонили ей, угрожали, требовали не лишать «единственного сына и брата крыши над головой». Татьяна молча клала трубку.
Однажды, после особенно неприятного звонка от бывшей свекрови, она пришла на работу совершенно разбитая. Андрей Петрович, увидев её лицо, молча заварил ей в своём кабинете крепкий чай с мятой.
— Рассказывайте, — мягко попросил он.
И она рассказала. Всё. Про незваный визит, про требование продать квартиру, про расписку, про развод, про суд. Он слушал молча, не перебивая, только иногда сочувственно качал головой.
Когда она закончила, он немного помолчал, а потом сказал:
— Вы очень сильная женщина, Татьяна. Не каждая бы так смогла. Вы всё правильно сделали.
— Да какая я сильная, — горько усмехнулась она. — Я просто уставшая. И одинокая.
Он посмотрел на неё очень внимательно.
— Одиночество — это не приговор. Это временное состояние. Татьяна... Таня. Я знаю, что сейчас, наверное, худшее время, чтобы говорить об этом. Сердце ваше болит, и доверие к мужчинам подорвано. Но я смотрю на вас... на тебя... и вижу невероятно сильную, честную и добрую женщину. Я не хочу торопить события, но я хочу, чтобы ты знала... Я был бы самым счастливым человеком, если бы ты позволила мне быть рядом. Не для того, чтобы решать твои проблемы — ты с ними и сама великолепно справляешься. А просто чтобы быть рядом. Чтобы заваривать тебе чай по вечерам и спрашивать, как прошёл твой день.
Он взял её руку в свою. Его ладонь была тёплой и надёжной.
— Я не жду ответа сейчас. Подумай. Просто знай, что ты не одна.
Татьяна смотрела на него, и по щекам её текли слёзы. Но это были уже не горькие слёзы потери. Это были слёзы удивления и робкой, зарождающейся надежды. Неужели так бывает? Неужели после всей этой грязи, предательства и боли может прийти что-то светлое?
Она не знала, что ответить. Она не знала, готова ли она к новым отношениям. Но она точно знала одно: в её жизни перевернулась ещё одна страница. И на чистом, белом листе следующей страницы кто-то очень добрый и мудрый уже начал выводить первые строчки новой, совсем другой истории. Истории, где её будут ценить не за квадратные метры, а за грустную улыбку и силу духа. И, возможно, в этой истории наконец-то будет море.