— Ты что, совсем с катушек съехала?!
Эти слова прозвучали у него в голове. Громко, четко, ядовито. Он их не произнес вслух, нет. Вася мастерски владел собой. Но Ксения прочитала их по напряженным линиям скул, по едва заметному сужению зрачков. Молчаливый укор, который бил больнее крика.
Она всего лишь отодвинула тарелку с пастой.
— Прости, я не голодна. Голова раскалывается.
— Но я старался, — он сделал то самое лицо обиженного мальчика. Это обычно срабатывало. — Готовил. Ты же знаешь, как я не люблю возиться у плиты.
Знала. Еще она знала, что его «готовил» — это разогреть купленный в кулинарии соус и отварить макароны. Но она кивнула, из последних сил подцепила вилкой один завиток.
— Вкусно. Просто мигрень. Пойду прилягу.
Он не стал удерживать. Смотрел ей вслед тяжелым, обиженным взглядом. Ксения ушла в спальню, прикрыла глаза, пытаясь загнать тупую боль куда-то глубоко, под череп. Не получалось. Был ли виной стресс на работе или это предчувствие? Такое с ней бывало. Тело всегда знало раньше разума.
Она уснула, а проснулась от его руки на плече.
— Ксюш. Эй, проспишь все самое интересное.
Он сидел на краю кровати, улыбался во всю ширину своего лица. Такой неестественно-радостный. Словно включил внутри себя лампу накаливания.
— У меня для тебя сюрприз.
Он протянул ей не конверт, а целую папку. Внутри — распечатанные брони отелей, билеты, и на самом верху — красивый кремовый конверт с тиснением. «Спа-отель „Imperial“. Карловы Вары».
Ксения села на кровать, сонно тыча пальцем в бумаги.
— Что это?
— Это твой отпуск. Неделя райской неги. Для тебя одной. Ты же так мечтала отдохнуть.
Она мечтала. Но… одна? Они всегда ездили вместе. Вернее, она всегда ездила с ним, подстраиваясь под его график и интересы.
— А работа? — растерянно спросила она. — У меня проект…
— Я все уладил! — перебил он ее, сияя. — Звонил твоему Артему. Сказал, что у тебя выгорание, что доктор велел срочно отдыхать. Он все понял. Мужик же.
Ее поразила не наглость этого поступка — звонка ее начальнику за ее спиной. Ее поразила та легкость, с которой он это произнес. Я все уладил. Как будто он прихлопнул муху.
— Вась… Я не понимаю. Это так внезапно. И дорого.
— Пустяки! — он махнул рукой. — Я премию получил. Наконец-то ту самую, крупную. Решил — потрачу на самое дорогое. На твое здоровье.
Он гладил ее по руке, а его пальцы были сухими и горячими. Слишком горячими.
— Вылет завтра утром, — продолжал он, не глядя в глаза. — Так вышло, что билеты по акции были, только на это число. Я тебя отвезу, помогу с багажом.
Она чувствовала подвох. Щекотку тревоги где-то под ложечкой. Но его напор, его сияние, эта лавина «заботы» сметали все сомнения. Он ведь старался. Да, неуклюже, да, странно, но — старался. Она же всегда ругала его за невнимательность. А теперь он внимателен — и она ищет подвох. Чувство вины — ее верный спутник — тут же подняло голову.
— Спасибо, — прошептала она. — Это очень мило.
— Вот и умница! — Он расцвел, наклонился и чмокнул ее в лоб. — Тебе надо собираться! У тебя еще целый вечер.
Он буквально выпорхнул из спальни, напевая что-то под нос. А она сидела на кровати, сжимая в руках красивый конверт, и пыталась загнать обратно назойливую, ядовитую мысль: Почему он так хочет меня от себя отправить?
***
Утро было суматошным. Вася нервничал, подгонял ее, хотя до вылета было еще три часа.
— Давай-давай, дорогая, а то попадем в пробку.
Он настойчиво повез ее на самой ранней электричке, хотя всегда ездили на такси.
В аэропорту он был неестественно деятельным: взял ее паспорт и распечатал посадочный сам, отволок чемодан к стойке регистрации, не дав ей и глянуть на табло. Суетился, как мальчик-рассыльный.
— Все, — выдохнул он, когда чемодан пополз по ленте. — Теперь ты официально на отдыхе. Лети, не мучайся тут. Звони, как прилетишь.
Он поцеловал ее в щеку, сухо, по-деловому, и буквально развернул за плечи к зоне контроля.
— Вась, а ты как?
— Я? — он сделал удивленное лицо. — Да я на такси назад, на работу. Все у меня распланировано. Не волнуйся.
Он помахал ей рукой и почти побежал к выходу, не оглядываясь. Она смотрела ему вслед, и тот самый холодок под ложечкой снова дал о себе знать.
Она прошла контроль, купила воду, села у гейта. До посадки оставался час. Она пыталась читать, но буквы расплывались. Голова снова начала ныть. Таблетки были в косметичке. А косметичка… в сумочке. Она похлопала себя по карманам куртки. Нет. Черт. Она открыла рюкзак — нет. Сердце упало. Она же положила ее в карман чемодана в последний момент! Идиотизм.
Паника — тихая, свинцовая. Мигрень вдали от дома без лекарств — это ад. Она схватила телефон, стала звонить Васе. Абонент временно недоступен. Видимо, в метро. Она послала сообщение: «Вась, я забыла таблетки в чемодане. Встреть меня у выхода, пожалуйста, очень нужно».
Ответа не было. Минута. Пять. Десять. Голова раскалывалась на части. Она смотрела на табло — до посадки еще минут сорок. Она могла успеть. Взять такси, домчаться до дома, схватить таблетки и вернуться.
Решение пришло мгновенно. Она вскочила, почти побежала к выходу, показывая охране посадочный талон и что-то бессвязно объясняя про лекарства.
Такси мчалось по обочине, она кусала губы, глядя в окно. Боль пульсировала за левым глазом. Ей было плохо. И одиноко.
Она приехала домой, сунула ключ в замок. Он не проворачивался. Странно. Она попробовала еще раз — щелк. Замок был открыт. Дверь была не заперта.
Ксения толкнула ее и замерла на пороге.
В прихожей стояли незнакомые туфли на высоком каблуке. Из гостиной доносился женский голос:
— …да, планировку, конечно, менять. Эту стену точно снесем. Чтобы было единое пространство.
Ксения сделала шаг. Еще один. Полуоткрытая дверь в гостиную.
В центре комнаты стояла высокая женщина в деловом костюме. В руках у нее была мерная лента и планшет. И она смотрела на стены ее дома оценивающим, чужим взглядом.
А из спальни, громко и четко, раздался хорошо знакомый голос. Голос Васи.
— …да, мебель всю вывезем. Это все старье, мамин гарнитур семидесятых годов. Главное — чтобы после замеров все было готово к сделке. Да, мама уже одобрила тех покупателей, что вы нашли…
Он вышел из спальни, улыбаясь своей новой, деловой, чужой улыбкой. И увидел ее.
Улыбка сползла с его лица, как маска. Глаза округлились. В них мелькнул не испуг. Нет. Досада. Быстрая, яростная досада сорвавшегося плана.
Он не спросил «что ты здесь делаешь?». Не испугался. Он обреченно вздохнул и произнес совсем другое. Тихо, с непереносимым укором:
— Ксения… Ну почему ты всегда все портишь?
И в этот миг она все поняла. Все. Подарок. Спешку. Заботу. Всю эту дурацкую комедию.
Ее квартира. Ее бабушкина квартира с трещинкой на потолке в форме сердца. Он уже продавал ее. Прямо сейчас. Пока она, дура, летела в свой «рай».
Она не сказала ни слова. Она просто стояла. Смотря на него. И боль в голове вдруг прошла. Ее сменила абсолютная, оглушающая тишина.
***
Тишина.
Она длилась, наверное, всего секунду. Но в ней поместилась целая вечность. Вечность, в которой рухнуло все: доверие, будущее, общая жизнь, сложенная как пазл из тысяч мелких деталей. И теперь эти детали с грохотом разлетались по углам.
Вася первый нарушил это хрупкое, стеклянное молчание. Он не стал оправдываться. Не стал врать. Его лицо из маски досады снова превратилось в привычную маску уверенности. Он вздохнул, как усталый отец, разбирающий детскую шалость.
— Ксюш, не смотри так. Все не так страшно, как тебе кажется.
Он сделал шаг вперед, но она инстинктивно отступила. Ее спина уперлась в косяк двери. Бежать? Некуда. Это же ее дом.
— Я тебе сейчас все объясню, — он говорил мягко, с той самой интонацией, которой усыплял ее бдительность годами. — Это большая возможность. Для нас. Для нашей будущей семьи.
Женщина-риэлтор, почуяв неладное, старалась стать невидимкой, листая что-то на планшете.
— Какая возможность? — голос Ксении прозвучал хрипло, чужим голосом. — Продать МОЙ дом? Без МОЕГО ведома?
— Ну вот, начинается, — он закатил глаза и обернулся к риэлтору. — Извините, Марина Сергеевна, у нас небольшой семейный спор. Минутку.
Он снова посмотрел на Ксению, и в его глазах вспыхнул уже неподдельный гнев.
— Перестань истерить. Я не продаю. Я беру под него кредит. Очень выгодный. На развитие бизнеса.
— Какого бизнеса? — прошептала она.
— Моего! — он ударил себя кулаком в грудь. — Я же рассказывал про проект с арт-пространством? Это он и есть. Нужны первоначальные вложения. А где я возьму деньги? С неба упадут?
Он говорил громко, уверенно, заполняя пространство своими доводами, не оставляя ей места для ее собственных.
— Но… это же моя квартира. Ты не мог даже спросить?
— Спросить? — он фыркнул. — Чтобы ты опять начала ныть про риски, про «страшно», про «давай не будем»? Я устал, Ксения, слышишь? Я устал постоянно тормозить из-за твоих страхов! Мы могли бы уже давно жить по-другому!
Он снова перешел на укор. Его любимое оружие. Он всегда умел сделать так, что виноватой чувствовала себя она.
— Я все продумал, — его голос снова стал медовым. — Мы на полгода возьмем квартиру попроще, подальше от центра. А на эти деньги я раскручу проект. Через полгода мы вернем все втройне и купим что-то получше. Новостройку. Ты же хочешь новостройку?
Он смотрел на нее с таким простодушием, словно предлагал выбрать мороженое в парке. Но она видела. Видела быстрый взгляд, который он бросил на риэлторшу. Видела ее едва заметный кивок. Это была ложь. Циничная и отточенная.
— А почему она здесь? — тихо спросила Ксения, кивая на женщину. — Если ты просто берешь кредит, зачем риэлтор и замеры?
Вася на секунду сбился. Его веки дернулись.
— Для… оценки. Банку же нужен отчет о стоимости залога. Марина Сергеевна просто составляет описание.
Ложь. Он лгал ей в лицо, глядя прямо в глаза. И делал это легко.
И тут в голове у Ксении что-то щелкнуло. Тот самый тихий, спокойный голос, который всегда тонул в грохоте его уверенности и ее собственных сомнений. Но на этот раз он прозвучал четко.
Он не спрашивал. Он не советовался. Он привел чужого человека в твой дом и отдал его на растерзание. Пока ты улетала в Карловы Вары.
Она выпрямилась. Отодвинулась от косяка. Боль ушла. Осталась только легкая, почти невесомая пустота и эта кристальная, ледяная ясность.
— Уходите, — сказала она тихо, обращаясь к риэлторше.
Та подняла брови.
— Простите?
— Я сказала, уходите из моего дома. Сейчас же.
Вася аж подпрыгнул.
— Ксения! Что ты позволяешь себе?!
— Я позволяю себе выгонять из своей квартиры посторонних людей, — ее голос окреп. Он не дрожал. Он звучал ровно и неоспоримо. — Или вы хотите, чтобы я вызвала полицию и объяснила, как вы пытаетесь оформить сделку с имуществом без ведома и согласия собственника?
Риэлторша побледнела. Она быстро сунула планшет в сумку, бросила Василию испуганный взгляд.
— Василий Николаевич, нам надо… э-э… перенести. Когда вы разберетесь с семейными вопросами.
Она почти бегом направилась к выходу, ловко проскользнула мимо Ксении и скрылась за дверью.
Хлопок входной двери прозвучал как выстрел.
Вася стоял посреди комнаты, пунцовый от ярости. Его сцена рухнула. Его план был разрушен. И он остался один на один с той, кого всегда считал слабой. Считал фоном.
— Ну поздравляю, — он прошипел. — Ты довольна? Только что своими руками похоронила наше будущее! Ты унизила меня перед партнером!
— Это не партнер, Вася. Это риэлтор. Который пришел оценить мою квартиру для продажи.
— Для кредита! — закричал он.
— Врешь! — впервые за все время она повысила голос. И он замолчал, пораженный. — Ты врешь мне прямо в глаза. Ты сказал ей: «мама уже одобрила покупателей». Я все слышала.
Он замер. Его уверенность дала трещину. Но ненадолго. Злость оказалась сильнее.
— А! Так ты еще и подслушивала! — он язвительно улыбнулся. — Ну конечно. Маленькая жертва. Вся такая несчастная. Ты просто не хочешь ничего делать для нашей семьи! Сидишь тут, в своей хрущевке, как… как селедка в банке! И не даешь мне двигаться вперед!
Он кричал. Слюна брызгала из уголков его рта. Он был страшен и жалок одновременно.
А Ксения слушала и смотрела на него. Смотрела на этого человека, которого любила. С которым делила кровать, еду, планы. И не чувствовала ничего. Ни боли, ни обиды. Ни страха.
Только тихий, холодный ужас от осознания того, сколько лет она прожила с незнакомцем. С врагом, который притворялся союзником.
Она дождалась, когда он выдохнется, когда его крик сменится тяжелым, хриплым дыханием.
И тогда она сказала всего три слова. Тихо-тихо. Но так, что он услышал.
— Выйди из комнаты.
Он не двинулся с места, смотря на нее выпученными глазами.
— Что?
— Выйди из моей гостиной. Или я позвоню не только в полицию, но и твоей маме. Расскажу, как ее мальчик провалил сделку из-за своей истерики.
Он побледнел. Слово «мама» подействовало на него сильнее, чем угроза полицией. Он сглотнул, поправил воротник рубашки, пытаясь вернуть себе хоть каплю достоинства.
— Ты об этом пожалеешь, — бросил он ей уже на прощание, шаркая к выходу. — Очень пожалеешь.
Она не ответила. Она повернулась к окну, глядя на знакомый двор, на голые ветки деревьев.
Она слышала, как он хлопнул дверью. Как замок щелкнул.
Тишина снова заполнила дом. Но теперь это была другая тишина. Не пугающая. А целительная.
Она была одна. Совершенно одна.
И это было страшно.
Но это было ее.
***
Она не стала его искать. Не стала звонить. Не стала устраивать истерик. Истерика — это тоже диалог, а диалог с этим человеком был окончен. Все, что ей было нужно, она уже услышала. Слова «тормоз», «селедка в банке» и грохот разбитого пульта висели в воздухе комнаты, как ядовитый газ. Она открыла окно. Выпустить его. Выпустить все.
Первым делом Ксения подняла с пола осколки пластика, смела их в совок и выбросила. Мелочь. Акт почти что гигиенический. Потом подошла к книжной полке, взяла в руки тот самый блокнот с его чертежами. Он был тяжелый, от него пахло бумажной пылью и чужими амбициями. Она на мгновение задержалась, листая страницы. Вот он — ее эркер, ее библиотека, ее мечта, которую он так и не отстоял. Не ее. Его. Он тоже этого хотел, когда-то. Пока не пришла мама.
Она не стала рвать листы. Она просто отнесла блокнот в мусорный пакет вместе с осколками. Не из злости. Просто это больше не было нужно.
Потом она села на пол, спиной к дивану, достала телефон. Не для того, чтобы кому-то жаловаться или советоваться. Она нашла номер в истории звонков. Тот самый, что был на визитке, валявшейся на полу после бегства риэлторши.
Набрала. Сердце не колотилось. Руки не дрожали. В горле стоял странный, холодный комок ясности.
— Алло? Марина Сергеевна? Это Ксения. Та самая… собственница квартиры на улице Грина.
В трубке повисло напряженное молчание. Потом голос, вымученно-вежливый:
— Здравствуйте… Я… не уверена… слушаю вас.
— Вы хотели продать мою квартиру. Я готова ее продать. Но теперь — на моих условиях. По рыночной цене. И ваша комиссия будет не стандартные пять, а два с половиной процента. Поскольку вы уже провели предпродажную подготовку и… ознакомились с объектом. В обход меня.
Она говорила ровно, без пауз, без эмоций. Как бухгалтер, объявляющий условия контракта.
— Ксения… это… я не знаю… — женщина замялась.
— Это не обсуждение, — мягко, но не оставляя пространства для маневра, парировала Ксения. — Это мое предложение. Вы согласны — начинаем работу. Нет — я звоню в крупное агентство, рассказываю эту историю. Думаю, им будет интересно узнать о ваших методах работы. Выбор за вами.
Пауза. Слышно было, как на том конце вздохнули. Сдавленно.
— Я… согласна. Два с половиной. Договорились.
— Прекрасно. Жду от вас эксклюзивный договор и план маркетинга до вечера. И, Марина Сергеевна?
— Да?
— Все коммуникации только со мной. Со мной одной. Понятно?
Она положила трубку. Встала. Подошла к окну. Глубоко вдохнула. И впервые за много лет ее дыхание не споткнулось о комок тревоги.
***
Она не виделась с ним до самого дня сделки. Он слал сообщения — то злые, то виноватые, то умоляющие. Она не читала. Удалила чат. Он звонил — она отправляла звонки в игнор. Ее мир сузился до размеров квартиры, которую нужно было подготовить к показу, и до экрана ноутбука, где она искала себе… не новое жилье. Новую жизнь.
Квартира ушла за три недели. Молодой паре врачей. Они восторженно смотрели на тот самый эркер и радовались библиотечным полкам. Ксения улыбнулась. Какая ирония судьбы.
В день расчета у нотариуса Вася был помятым и жалким. Он пытался поймать ее взгляд, что-то сказать. Она подписывала бумаги, глядя в них, а не в него. Ее подпись — твердая, быстрая. Его — нервная, с кляксой.
Когда все было кончено, и деньги легли на ее счет, он наконец перегородил ей путь у выхода.
— Ксюш… что же мы наделали?
— Мы? — она впервые посмотрела на него. Прямо в глаза. И не увидела там ничего. Ни боли, ни любви. Пустоту. — Я продала свою квартиру. А ты… ты остался ни с чем. Впрочем, как всегда.
Она обошла его и вышла на улицу. Светило солнце. Она не оглянулась.
В ее сумке лежал не паспорт и не документы на квартиру. Лежал один-единственный билет. В один конец. До самого моря. До той самой «дыры», которую он так презирал.
Она приехала на вокзал на такси. Сдала чемодан в камеру хранения. У нее было три часа до поезда. Она бродила по улицам, уже чужим, и зашла в маленький антикварный магазинчик. На полке стояла старая банка для чая — синяя жестяная, с красными цветочками. Та самая, в которой когда-то был индийский чай со слоном. Та, которую он когда-то презрительно назвал хламом.
Ксения купила ее. Запрошенная цена показалась ей смешной. Она положила покупку в сумку и пошла дальше.
На перроне она стояла одна. Никто не провожал. Поезд уже подали. Он был длинный, уставший, пах металлом и дорогой.
Она отыскала свое купе, закинула чемодан на верхнюю полку, села у окна. До отправления оставались минуты. Она достала из сумки ту самую банку. Открыла ее. Она была пуста.
Ксения засунула руку в карман куртки, вытащила смятый чек из магазина, несколько монет, старую конфету. Закинула все это в банку. Потом достала из внутреннего кармана пачку ключей. От квартиры. От почтового ящика. От гаража, которым они не пользовались. От двери подъезда.
Она перебрала их, холодные, знакомые до боли, и один за другим… бросила в банку. Они звякнули о жесть, о монеты, и замолкли.
Она закрыла банку крышкой. Плотно. Поставила ее на столик у окна.
Поезд тронулся. Первый толчок, и банка качнулась. Ключи звякнули внутри. Ее бывшая жизнь, ее крепость, ее тюрьма — теперь просто погремушка в жестяной коробке.
Ксения прислонилась лбом к холодному стеклу. За окном поплыли назад улочки города, который когда-то был всем ее миром. Он уменьшался, съеживался, превращался в игрушечный.
Она не плакала. Она смотрела. И чувствовала, как на душе становится легко. Пусто и легко.
Она обменяла каменную коробку на билет в неизвестность. И этот торг был самым выгодным в ее жизни.
В кармане у нее лежали лишь новые, пока еще ни к чему не привязанные ключи — от чемодана, от камеры хранения. И один-единственный ключик от съемной комнатки у моря, которую она сняла по фото за три дня до этого.
Она не знала, что будет завтра. Не знала, чем будет заниматься. Знала только одно.
Теперь ее жизнь помещалась в одну жестяную банку. И это было не страшно. Это было — свободно.