- Когда я вырасту большая. Глава 34.
Не прошло и трёх дней с заказа Марусей юбки, как днём в окно постучали. Переминаясь с ноги на ногу от беспощадного мороза, и похлопывая себя по бокам, под окном гарцевала старшая дочь Кати-швеи.
Маруся открыла сенные двери, крикнула на улицу:
- Заходи, Любаш!
Та заперебирала валеночками, впустила вслед за хозяйкой густое облако белого пара:
- Тёть Марусь, мамка прибегать велела. Готова юбка, - она потёрла свои красные щёки, скинув с рук вязаные варежки на резинке. - Вечером тогда, ага? - И, не дожидаясь ответа, налегла всем телом на тяжёлую дверь, чтобы вновь оказаться на холоде.
Маруся, переставшая было чистить картошку, снова взялась за дело.
«Готово, и хорошо. Какая бы ни была юбчонка, главное, по шву не разойдётся на мне, - подумала Маруся, и провела рукой по животу. - «Раздобрела,» - вспомнились слова Катерины, и женщина коротко вздохнула.
Попробуй тут не раздобрей, когда двоих детей одного за другим родишь... Несколько последних дней Маруся перестала пить чай, и пила совсем мало воды, чтобы исключить приливы молока. Во рту сохло, жгло, сухой язык прилипал к нёбу. Она со слезами на глазах терпела, когда Данила перетягивал её груди. Ей казалось, что страдают не только груди, но и всё её существо. Неудобно было двигаться, садиться, вставать. Молоко всё равно приливало, когда дочь оказывалась на руках и, как слепой котёнок, тыкалась в Марусю. Кирюша после года грудь перестал брать сам, налегая на прикорм. Мать надеялась, что и с Леной больших хлопот не будет. Так и произошло.
Вечером муж помог избавиться от повязки, и она намазала соски горчицей. Лена с недоумением посмотрела на неё, жалобно захныкала, и отвернулась. Затем попробовала ещё раз, и заревела громче. Маруся смыла горчицу, и снова перебинтовалась с помощью мужа. Ночью она не спала, а к утру поднялась температура. Женщина знала, что так бывает, и не придала этому большого значения.
Около восьми вечера она отправилась к Кате. Как и в прошлый раз, рядом с машинкой стояла тарелка с едой. Девочки, поджав под себя ноги, пялились в телевизор. То ли по причине мороза, то ли из-за ремонта, чёрно-белое изображение было отчётливым и резким. Лишь изредка одна тонкая полоса всплывала в нижней части экрана, и поднималась до верха.
- Пришла? - спросила швея. - Давай быстрее, Марусь, - она закинула в рот вилку макарон, не прожёвывая, отправила туда же солёную капусту, привычно шоркнула руками по бокам серо-бурого халата, и вытерла рот тыльной стороной ладони.
Маруся с удивлением увидела, как хозяйка подошла к дивану и откинула сложенную пополам простынь. В ней скрывалась коричневая юбка с тонкими продольными полосочками.
- Смотри. Ткань хорошая, усадку почти не даёт. Скроила поперёк, не вдоль, из-за узора. Выжимать будешь, сильно не тяни. Разложи на тряпочке или, там, на покрывалке, что б подвялилась. Потом только сушиться вешай. Да не поперёк, а за пояс к верёвке крепи, поняла?
- Поняла, - улыбнулась Маруся, надев юбку и застёгивая молнию сзади.
Она развернулась к светлому, соломенного цвета, шкафу, на одной створке которого было зеркало. Все три девочки перестали смотреть телевизор и тоже стали рассматривать её отражение в зеркале.
Катя стояла, скрестив руки на груди. По её довольному лицу было видно, как она гордиться своей работой. Ровные вытачки, тонкий поясок, аккуратная шлица сзади. Юбка сидела отлично, не торчало ни единой ниточки.
Маруся быстро переоделась, достала сложенные в несколько раз купюры.
- Спасибо, Катя. Сколько я тебе должна?
- Это, Марусь... - Она покряхтела, прочищая горло. - Там отрез приличный остался. Может, ты мне лучше его оставишь? Мне девчонкам на пару юбок хватит?
- Ладно, - быстро согласилась Маруся, пряча деньги обратно в халат. - Точно денег не надо?
- Не надо, - подтвердила швея, закидывая вилкой в рот очередную порцию холодных макарон.
***
Семён Иваныч всё не поправлялся. Не помогали ни таблетки, прописанные фельдшером, ни горячий чай то с мёдом, то с малиной. Нехороший кашель душил его, будто царапая немощную грудь изнутри. Когда Савелий решил отвезти его в больницу, отец цеплялся за дверные косяки, мычал, как раненый зверь. Сын взвалил его на спину и вынес на улицу, остановившись около открытой дверцы УАЗиКа. Тогда Семён Иваныч заревел, тихо, со слезами. Савелий, сгрузив его на сиденье, как мешок картошки, поправил неподвижные ноги в валенках, и захлопнул дверцу. Он кивнул матери, вышедшей на крыльцо проводить родных, и машина тронулась. Всю долгую дорогу сын поглядывал в зеркало заднего вида на влажное от слёз морщинистое лицо отца. Несколько раз он останавливался, надумав повернуть обратно. Но Семён Иваныч тотчас начинал надсадно кашлять, и сын, покачав головой, сильнее давил на педаль газа. Просёлочная дорога была похожа на большую стиральную доску от гусеничных следов, и блестящая от слепившего зимнего солнца. Пожилой мужчина не видел ни долгих снегов вокруг, ни редких рощиц, время от времени встававших вдоль дороги. Он видел только чёрные кудри, выглядывавшие из-под по-солдатски завязанной ушанки, и голубые глаза в зеркале, смотревшие на него с тревогой.
Прошло время, когда он был хозяином в доме. Когда его слово было главным. Теперь везут его из родного дома, даже не спросив разрешения. Семён Иваныч ругал себя за слёзы, но ничего не мог с собой поделать. Измученный, ослабевший от болезни душой и телом, смотрел он возмужавшего сына, и видел в нём себя. Молодого, отчаянного, полного сил. Потихоньку поток его слёз иссяк. Тепло от печки касалось его рук, машинными парами дурманило его голову. На середине пути он уснул и привалился к подушке, заботливо пристроенной рядом с ним на сиденье.
***
Анна Никаноровна, проводив взглядом зелёную машину до поворота, вернулась в дом. Впервые за долгое время кровать мужа пустовала.
- И хорошо, что мороз на улице, - сказала она вслух. Привычка разговаривать с собой как-то незаметно появилась в её жизни, и не собиралась больше исчезать. - Сейчас матрас вытащу, одеяло повешу. Стирку уж завтра затею, - она сняла платок с головы, причесала волосы коричневой гребёнкой, и надела его обратно.
Дверь распахнулась, и в дом вошёл Прокофий, что жил по соседству.
- Здорово, хозяюшка. Что, и ты одна осталась на старости лет? - он с сочувствием посмотрел на Анну Никаноровну.
- Чего это я тоже одна? - возмущенно спросила она. - Твою Симу на кладбище снесли, а мой Семён в больницу уехал, прости меня, Господи, - она поправила платок, и подошла к порогу, около которого топтался сосед.
- Так может, Никаноровна, чаем напоишь? - он снял поеденную молью ушанку и теперь теребил её в руках.
- Некогда мне чаи распивать. Пока хозяина дома нет, убраться надо как следует, - она стояла, уперев руки в боки. - Чего пришёл, говори давай?
Прокофий вытаращил глаза. Молчаливая на улице и в магазине соседка представлялась ему тихой и покладистой женщиной. Такого обращения он никак не ожидал.
- Так это... Я что сказать хотел... Теперь ты одна, и я один. Хозяйство у тебя крепкое, без мужских рук тяжело тебе придётся...
Вся деревня знала, что Прокофий был неплохим мужиком. Одна только крохотная черта характера портила общую картину. Любовь к горячительным напиткам просыпалась в нём раз месяц или два, и бушевала в его теле со страшной силой. Так что он мог пропить в доме всё, до последней тарелки. Потом, придя в себя, ходил по деревне и выпрашивал своё имущество обратно, заливаясь горючими слезами.
- Без рук тяжело мне придётся? - спросила Анна Никаноровна, боком двинувшись к печи. Она взяла ухват, стоявший в углу, и озлоблено ткнула в сторону двери. - Это тебе без рук тяжело придётся! Вот я тебе сейчас не только руки, но и ноги повыдёргиваю! - крикнула хозяйка. - Пёс ты шелудивый! Бесстыдник, а! Посмотрите на него только! Ишь, что удумал! При живом мужике к чужой бабе приставать!
Прокофия уже и след простыл, а Анна Никаноровна всё ходила по дому, потрясая ухватом и произнося разные ругательства в адрес негодного соседа.