- Когда я вырасту большая. Глава 35.
Семён Иваныч лежал в чистой просторной палате на восемь человек. Четыре койки пустовали, матрацы на них были свёрнуты валиком, из середины торчали грязно-розовые подушечные «ушки». очевидно по причине второго этажа, штор на окнах не было, и по ночам грустная луна мешала спать старику, пристально вглядываясь в его лицо.
У него болело всё тело. Кости жёсткими крючьями впивались в тело, будто пытаясь прорвать его насквозь. Хоть медсёстры переворачивали его чаще, чем это делала дома жена, облегчения не наступало. Болела и кожа, то морщась потеющими у горячей батареи складками, то натягивалась, как на большом барабане. Всё время хотелось поёрзать, чтобы хоть как-то успокоить свою немощь.
Кормили плохо. Каша на воде, суп без единой жиринки и куска мяса. Зачастую и вовсе из консервы, о чём Семён Иваныч догадывался по характерному запаху, а не по наличию кусочка рыбы между двух ломтиков белой сладковатой картошки. Чай был желтоватый, несладкий. От стакана разило плохо вымытой посудой, и пить приходилось, чуть не затыкая нос и преодолевая отвращение.
Старику с первого дня ставили капельницы. Медсестра с равнодушным лицом вошла в палату, катя рядом с собой штатив. Не глядя на Семёна Иваныча, приткнула устройство к кровати. Села на самый край, как большая белая птица.
- Кулачком работаем, - привычно сказала она, и в первый раз посмотрела на пациента. Её лицо было широким, глаза широко расставленными, от чего небольшой нос казался приплюснутым и будто растянутым между впалыми скулами.
Старик невольно сморщился, и неприязнь отразилась на его лице. Медсестра чуть заметно усмехнулась, стянув руку выше локтя резиновым жгутом. Семён Иваныч стал смотреть на свои вены. Несмотря на его усилия, они едва проступали под бледной кожей. Медсестра склонилась над его рукой и тёплым указательным пальцем начала мягко трогать вену. Игла вошла почти без боли. Женщина, чуть введя её, загнула куда-то внутрь, и развязала жгут. Капли начали падать одна за другой, завораживая своим непрерывным движением. Медсестра немного приподняла локоть Семёна Ивановича, и опустила снова, глядя на иглу.
- Так удобно? - спросила она, вставая с края его постели.
Он кивнул, и стал медленно погружаться в сон. Перед глазами плыли летние стога. Садок, которым он рыбачил по весне. Ненавистные цветы, которые мешали глядеть на улицу. Последним видением было лицо медсестры с широко расставленными глазами, всё приближающееся и наконец, превратившееся в лунный лик. Спросонья он хотел повернуться набок, и тихо охнул, снова не почувствовав свои ноги. В палате было темно. Сухой воздух с тонким свистом проникал в его лёгкие, давно уже не работавшие в полную силу. Сосед справа храпел громко, артистично, вдыхая шумно и заливаясь на выдохе невиданной трелью. Семён Иваныч потрогал живот. Ничего не почувствовал. Ноги. Тоже ничего. Он повернул голову и уставился в черноту невидимой стены, чтобы дожидаться очередного утра.
Семён снова был мальчишкой. Скакал на папкином коне без седла, туго сжимая колени, чтобы не свалиться в ржаное поле. Он чувствовал запах зёрен, нагретых под солнцем. Видел редкие васильки, послушно ложащиеся под копыта. Даже слышал лошадиное дыхание и чувствовал тёплую шкуру, ходившую ходуном.
- Вставайте! Ой, то есть, просыпайтесь, - кто-то тряс его за плечо. - Укольчик.
Наверное, с него стянули штаны, и сделали укол, потому что в воздухе разнёсся резкий запах спирта.
- После завтрака капельница, - улыбнулся молодой голос, довольный тем, что пациент при уколе даже не пискнул.
Медсестра поставила на тумбочку тарелку с манной кашей и куском хлеба. Хлеб, не раздумывая, нырнул в молочную жижу. Семён Иваныч равнодушно посмотрел на этот заплыв, и решил не останавливать беглеца. Аппетита не было, но нужно было есть. Тонкий ломтик сливочного масла окружил хлеб. Старик стал отламывать от него куски большой ложкой, баландать в тарелке и неторопливо есть, прихлёбывая жижей. Очевидно сегодня в алюминиевые чайники положили двойную норму заварки, напрочь забыв о сахаре. Семёну Иванычу показалось даже, что чай сегодня похож на домашний. И пил он тоже не спеша, раздумывая, приедет ли навестить его Савелька. Потому что старший, Данила, точно не приедет.
«Ладно, если на похороны придёт, - подумал старик. - Ладно я в сердцах ему хоть это не залепил. Про похороны-то!»
Толстый сосед уплетал четверть курицы, принесённой супругой с вечера. Откусывая помногу, жадно, он успевал между делом облизывать пальцы. Оставляя жирные следы на термосе, наливал чёрный чай и дул, и прихлёбывал, заставляя всех находящихся в палате невольно оглядываться на него.
Семён Иваныч закончил завтракать, и его сосед с отменным аппетитом тоже. По характерному позвякиванию стеклянной бутылки, заряженной в капельницу, её было слышно из другого конца коридора. Старик разочарованно приготовился встретить вчерашнюю медсестру с некрасивым лицом. Но, вопреки его ожиданиям, капельницу в палату вкатила молодая девчушка в хрустящем от новизны белом халатике. Её волосы были спрятаны под головным убором, голубые глаза смотрели ласково. За ней Семён Иваныч увидел другую медсестру, не вчерашнюю. Сегодняшняя была чернявенькая, вертлявая, будто внутри её что-то сильно беспокоило, и не давало спокойно стоять на месте.
- Капельница, - сказала молоденькая медсестра и коснувшись ладонью края кровати, тихонечко села.
По голосу он сразу узнал её, девчушку, что ставила укол. Она взяла его руку, закатала рукав и начала завязывать бледно-оранжевый жгут. Едва заметно она поглядывала на чернявую медсестру. Та одобрительно кивала головой, наблюдая за старательными и одновременно неуверенными движениями. Вот холодная влажная вата поездила по чернеющим точкам на вене. Вот игла, чуть подрагивающая в тонких пальцах подобралась к вене. Молодая медсестра с сочувствием посмотрела в глаза Семёна Иваныча. Он на секунду прикрыл веки, пытаясь вселить в неё уверенность. Девушка воткнула иглу, закусив от волнения левый край нижней губы. Старик нехотя опустил глаза. Игла продолжала вонзаться и шевелиться в узкой и кривой вене. Он зажмурился. Из его глаз потекли слёзы. Из глаз молоденькой медсестры тоже. Стоявшая за её спиной медсестра положила ей руку на плечо. Та без лишних слов встала с кровати, шмыгнув носом. Черноволосая женщина в белом халате быстро поставила капельницу, и вышла из палаты.
«Капельница», как прозвал её Семён Иваныч, приходила ещё пару раз. Она заколола до синяков и вторую руку тоже, и старик с нетерпением ждал смены некрасивой круглолицей медсестры.
Новый год он встретил в больнице. Окна украсили бумажные резные снежинки, которые не шли ни в какое сравнение с настоящими кружевными узорами, созданные Искусницей -Зимой. Меню было всё таким же диетическим. Правда, досталось немного домашних салатов и незабываемые пятьдесят грамм, разлитые за закрытыми дверями в палате в то время, когда медсёстры затянули вполголоса «Ой, то не вечер, то не вечер...».
***
Празднество для Анны Никаноровны прошло, вопреки ожиданиям, прошло скучно. Раньше она могла только мечтать о том, чтобы спокойно посидеть за накрытым столом, не прислуживая ни мужу, ни детям. Савка посидел полчаса, поел пельменей и любимую «Селёдку под шубой», да и был таков.
- Я, мам, к Димке схожу, - заявил он и торопливо накинул полушубок, будто боясь, что мать сейчас начнёт отговаривать его.
- Ну, к Димке, так к Димке. Ступай, сыночек. В пьяную драку не лезь. Много людей через это дело пострадали, - она исподлобья посмотрела на него, повторив за отсутствующим мужем его напутственные слова.
Вот и пришло её время в одиночестве сидеть. Маруся, конечно, звала в гости. И Анна Никаноровна обязательно пошла бы. Если б не пришлось возвращаться потом в пустой равнодушный дом, где её никто не ждал.
***
Марусины же родители в гости пришли вдвоём, хотя и их женщина пригласила только из вежливости. Мать блистала в новом платье и бисере, стекавшем с шеи почти до пояса. Новые массивные пластиковые серьги не добавляли ей шарма. Однако, Ирине Степановне такие мысли в голову не приходили. Больше она переживала о другом. Соседки, так интересовавшей её мужа, не было близко на пушечный выстрел. Можно было не бояться, что при первых звуках Кремлёвских курантов её благоверный Егор не понесётся сломя башку поздравлять дорогую Наташеньку. Жена за столом была сама любезность. Ухаживала за мужем, как год назад он ухаживал за ней. Что самое интересное, и спиртного не жалела, и тостами сыпала, как из рога изобилия. В её улыбке проскальзывало что-то ехидное, что-то хитрое, но маскируемое под праздничную радость. Усыплённый её обходительностью, Егор Антонович начал пить с Данилой наравне, перестав оглядываться на жену при каждом отправлении рюмки в сторону рта.
Маруся поглядывала по очереди то на мужа, то на мать. От её спесивости, казалось, не осталось и следа.
«Да, - подумалось ей, - вот что ревность делает! Какая мама молодец, как изменилась в последнее время...»
Руки Ирины Степановны с остро заточенными ногтями порхали над столом, то подкладывая мужу салат, то торопливо наполняя рюмку. Часовая стрелка едва перевалила за одиннадцать, когда Егор Антонович изрядно осоловел.
- Спасибо, Данила, спасибо, Маруся, за приятную компанию, - произнося эти слова, она ни капли не покривила душой. - Мы, пожалуй, пойдём.
Её муж икнул, и принялся извиняться, прикрывая рот правой рукой.
- Да, дочка, мы пойдём. Что-то я, похоже, перебрал... Да уж... Вот... Брал - брал, - он изобразил рукой характерный жест, и перебрал, - он кивнул, соглашаясь сам с собой.
- Марусь, я, наверное, провожу? - спросил жену Данила.
- Не-не-не, - замахала руками тёща. - Нам с Егорушкой полезно будет пройтись. Вы не волнуйтесь, отдыхайте сами, пока детки спят.
Маруся помогла одеться матери, Данила - тестю. Долго не поддавались ему высокие валенки, так что пришлось принести стул и усадить его, чтобы обуться.
По улице они шли, опираясь друг на друга и болтая, как самые верные друзья.
Дома мужчина, не успев раздеться, упал на ещё заправленную кровать. Ирина с торжествующей улыбкой посмотрела на него, и достала из холодильника торт и шампанское. С удовольствием потягивала она напиток с мириадами радостных жёлтый пузырей и отламывала крохотные кусочки от масляно-шоколадной «Маски». Когда через пару минут после наступления двенадцати в окно постучали, Ирина, не раздумывая, сняла халат и осталась в одной комбинации. Задумавшись на мгновение, она помогла тонкой розовой лямке соскользнуть с плеча.
***
Наташа очень рассчитывала на этот Новый год. Она устала жить в одиночестве, когда потребность заботиться о другом человеке становится настолько необходимой, что перекрывает здравый смысл. Женщина чувствовала, что сосед почти «готов». Тяжёлый камень его супружества стоит только чуть-чуть подтолкнуть, и он кубарем покатится вниз, не заботясь о масштабе разрушений. Она то и дело поглядывала в окно. Каких трудов стоило накрыть стол, который обязан был произвести впечатление на соседа! Потом, утомила возня с тортом. Электрическая печь никак не хотела смиряться. Два коржа подгорели, и Наташе пришлось отскабливать ножом горький привкус гари. Сливочное масло для крема она в целях экономии разбавила с маргарином, и крем ни в какую не обретал однородную консистенцию. Мерзкие безвкусные крупинки насмешливо проглядывали из миски. Она продолжила взбивать крем до такой степени, что пот заструился вдоль её позвоночника, и кое-каких результатов добилась.
«И вот она нарядная на праздник к нам пришла», - вспомнила Ирина строки, увидев на пороге тщательно накрашенную соседку с ровными, как песчаные барханы, локонами. В руках у соседки были бокал с шампанским и блюдце с обломанным краем, в котором обретал скользкий крен бледный кусок торта.
Жена уснувшего в бессознательном состоянии мужа застенчиво вернула лямку на положенное ей место и ласково улыбнулась:
- Ах, Наташенька, как мило, что Вы зашли нас поздравить! Я бы обязательно пригласила Вас к столу, - она игриво повела плечиком, и лямка снова соскользнула. - Только мы, сами понимаете, не за столом сейчас.
Она улыбнулась и старательно захлопала накрашенными ресницами, изображая томный взгляд.
Наташа молча развернулась и вышла вон. Хозяйка, продолжая улыбаться, долила бокал до краёв и положила на блюдце из любимого чешского сервиза третий кусок вкуснейшего торта.
- Продолжение следует.