А потом катастрофа началась с жара. Вечером, когда Алиса вернулась с прогулки — красная, уставшая, не по-детски молчаливая — Марина сразу что-то почувствовала. Она подошла, положила ладонь на лоб и замерла.
— Ты вся горишь, — сказала она. Голос был не тревожный, а деловой, как у фельдшера: конкретно, без лишних эмоций.
— Мне не очень... — тихо пробормотала Алиса и сжалась в кресле, натягивая на себя плед. — Можно я тут посижу?
Марина кивнула. Уже через минуту в чайнике кипела вода, в аптечке лежали парацетамол и градусник, а в голове — тревожный рой мыслей. Алиса была не просто ребенком — она была ее ответственностью. Не раздражающим фактором. Не временным хаосом. А живым человеком, доверившим ей свои сопли, страх и сон.
Температура — 38,6. Марина сбивала жар обтираниями, поила водой с медом и лимоном, укладывала под два одеяла. И все это — без графика. Без бумажки. Без инструкции.
— Тетя Марина, — шепнула Алиса, когда та поправляла подушку, — ты рядом?
— Рядом.
— А ты останешься, пока я не усну?
Марина села на краешек дивана, а через минуту поняла, что не может уйти. Ни на кухню, ни даже в коридор. Она осталась. Сидела тихо. Смотрела, как поднимается и опускается одеяло. Слушала неровное дыхание.
А потом вдруг вспомнила: когда ей было восемь, она тоже болела. С температурой, с жаром, и с лихорадочной дрожью. И тогда... мать поставила термос с чаем на тумбочку и ушла на работу. Сказала: «Ты у меня самостоятельная». И Марина действительно была самостоятельной. И одинокой. Уже тогда.
Эта щель в памяти, забитая годами и системой, вдруг снова разверзлась. И в нее ворвался свет.
Позже, уже глубокой ночью, Алиса уснула. Но Марина осталась рядом. Не уходила. Не ложилась. Просто сидела, поглаживая ее по волосам. На душе было странное чувство — то ли боль, то ли благодарность. Что-то текло внутри, но не выливалось наружу.
Рано утром Алиса проснулась бледная, но с улыбкой:
— Мне снилось, что ты меня не оставила.
— Это не сон, — просто сказала Марина. — Я и правда рядом.
— А можно... можно потом ты меня научишь жарить сырники?
Марина улыбнулась. Не по-взрослому, а по-настоящему.
— Можно. Только ты мне расскажешь, какие тебе нравятся.
— С изюмом! И со сметаной!
— Хорошо. У нас будет план сырников.
Алиса рассмеялась, слабо, но искренне. А Марина почувствовала, как внутри нее выросло что-то... теплое. Новое, противоречивое, неконтролируемое и такое живое. А самое главное — приятное.
* * *
После болезни Алиса немного угомонилась. Она по-прежнему путалась в расписаниях и рисовала на салфетках, но в ее действиях стало меньше беспокойства, как будто жар вместе с вирусом выжег в ней тревогу. А в Марине будто что-то отпустило.
Она начала видеть не только беспорядок, но и смысл. Где раньше были только пятна — теперь узоры. Где был шум — музыка.
На кухне они стали готовить вдвоем. Алиса стояла на табуретке и разбивала яйца с торжественным выражением лица, как будто вручала себе медаль за победы в кулинарии.
— Только не забудь — сахар нужен! — напоминала она. — И сметану в тесто, не только на сырники! Так мама делала.
— У меня другой рецепт, — пыталась спорить Марина.
— Тогда давай оба сделаем. И сравним! Устроим дегустацию!
Марина не возражала. Она и сама не понимала, как дошла до того, что позволила ей импровизировать. Ее кухня, ее порядок — теперь это было не поле битвы, а место сотрудничества.
Однажды утром Марина заметила, что не проснулась по будильнику. На часах было 7:02. Целых семнадцать минут вне графика.
Она удивленно села на кровати, а потом... ничего не случилось. Мир не рухнул. Документы не испарились. Даже кофе получился как обычно.
— Я тебя разбудила? — спросила Алиса, уже сидя за столом и рисуя фломастерами новую серию «Кошек в космосе» ― ее комикса.
— Нет. Я проснулась сама. Случайно.
— Класс! А можно сегодня не завтракать кашей? Давай оладушки?
Марина посмотрела на нее и подумала, что планы — это хорошо, но живые лица — лучше.
— Давай. Только ты сама все мешаешь.
— Договорились!
Иногда они гуляли в парке. Алиса шла вперед, размахивая руками, а Марина — чуть позади, с пакетом с бутербродами и термосом. В какой-то момент Алиса подбежала к клумбе и вернулась с желтым цветком.
— Он как ты. Солнечный.
— Я? Солнечная?
— Ага. Ну, ты такая... светлая. И у тебя всегда порядок.
— Это не солнце. Это уборка.
— Нет, это ты просто думаешь так.
Марина спрятала цветок в карман. И потом долго смотрела на него дома, прежде чем выбросить. Почти не хотела — но выбросила. Пока не готова была собирать сентиментальное.
Иногда по вечерам они устраивали «пижамные кино-ночи». Алиса заворачивалась в одеяло, как в кокон, и выбирала мультфильмы по настроению. Один раз они посмотрели «Вверх» — и Марина плакала. Совсем беззвучно. Алиса ничего не сказала, только подала ей салфетку и села ближе.
— А ты была когда-нибудь в путешествии? — спросила потом.
— Только в санатории. Там сосны, процедуры и очень соленая вода.
— А хочешь — мы потом вместе куда-нибудь поедем? Вон хоть в соседний город! На электричке!
Марина улыбнулась. Почему-то это показалось отличной идеей.
— Хочу.
С каждой неделей Марина менялась. Незаметно. Не радикально. Но уверенно.
Она купила себе новую губку для ванны, не белую, а зеленую — «свежего цвета», как выразилась Алиса. Позволила оставить магнит с совой на холодильнике. Разрешила есть мороженое в пятницу вечером, потому что «иногда пятницы нужно праздновать».
И, главное, она перестала бояться пустоты между делами. В ее жизни появилась тишина, в которой можно просто сидеть рядом с Алисой и молчать, не думая о завтрашней смете, о грязных окнах, о правилах.
Алиса продолжала задавать дурацкие вопросы. И эти вопросы, как капли, точили ледяную скорлупу Марины.
— А у тебя было детство? Или ты сразу с папками родилась?
— Было.
— А ты смеялась когда-нибудь?
— Иногда.
— А хочешь, я научу тебя хохотать?
— Попробуй.
И Алиса щекотала ее, кричала, скакала, устраивала концерт на ложках и кастрюлях. И Марина, к своему ужасу, сначала ругалась, потом молчала, а в конце — смеялась до слез.
Она вдруг поняла, что жизнь — это не таблица. Это не график, не белая скатерть и не идеально ровная простыня. Жизнь — это грязная кружка на столе, если в ней был вкусный чай и веселый разговор. Это рисунок фломастером на холодильнике. Это оладушки в форме кошачьей морды.
И если в этом всем есть шум — то это не катастрофа. Это просто... тепло.
* * *
Вечером в пятницу, за ужином, когда они доедали пирог с яблоками (в который Алиса упрямо добавила корицу, несмотря на Маринины «я не уверена, что мне это понравится»), раздался звонок. Ирина.
Марина взяла трубку в прихожей, будто интуитивно отделяя разговор от кухонного света и запаха печеных яблок.
— Привет! Как вы там? — голос сестры звучал бодро и весело.
— Нормально. Алиса здорова, все спокойно.
— Супер. Мы уже на финишной прямой. Во вторник утром прилетаем. Думаю, днем уже будем у тебя. Так соскучились! Можешь готовить нам торжественное чаепитие!
— Во вторник? — переспросила Марина. Голос стал тише. Как будто слова вязли в горле.
— Да. Все раньше получилось. Мы быстро управились. Соскучились! Обнимем нашу звездочку.
Когда Марина вернулась на кухню, Алиса уже мыла руки. На лице — шоколад и радость.
— Мама скоро? — спросила, будто почувствовала.
— Скоро. Во вторник.
— Ура! Я им все расскажу. Как мы тут жили, что готовили, как ты меня учила порядок наводить.
Марина кивнула. Улыбнулась. И вдруг поняла: ей не хочется вторника. Ей не хочется пустой квартиры. Не хочется тишины, в которой снова зазвучит только порядок. Не хочется каши без соли.
Суббота прошла, как последняя серия хорошего сериала — с ощущением, что ты пытаешься не замечать близкие титры. Алиса рисовала открытку маме. Марина вытирала пыль — но не педантично, а просто, без напряжения.
В воскресенье они пекли печенье. На каждом — по первой букве: А, М, И, Д... Алиса в восторге, Марина — будто в замедленной киносъемке.
— Можно, я завтра колонку в рюкзак положу? Хочу в машине включить маме наш «гимн оладушек».
— Конечно. Только не забудь зарядить.
— Я не забуду ничего, тетя Марина! Обещаю!
Марина молчала. Она уже знала: забудет. Все дети забывают. И рисунки, и корицу в пироге, и зеленую губку. Но она, Марина, не забудет. Потому что в нее эти недели вросли, как корни. И если Алиса уедет, Марина останется другой. Но теперь без нее.
Вечером, за час до сна, Алиса подошла:
— Тетя Марина, а давай мы как-нибудь еще поживем вместе? Ну, просто так. Чтобы без командировки.
Марина вдруг почувствовала, как внутри колется что-то, похожее на счастье и на боль одновременно.
— Можно. Когда-нибудь обязательно.
— А ты будешь скучать?
— Очень.
— Я тоже.
Они обнялись. Долго, без лишних слов и шуток. И в этом объятии не было паники, только тишина и признание: они уже стали семьей. Пусть на короткое время, пусть случайно, но определенно настоящей.
* * *
Во вторник вечером, когда дверь за Ирой, Димой и Алисой закрылась, в квартире стало слишком тихо. Даже не привычно — пусто. Как будто все звуки вынесли вместе с рюкзаком и рисунками.
Марина стояла в коридоре минут десять. Не двигалась. Не думала. Только слушала тишину.
Прошлась по комнатам. На кровати — смятый плед с кошками. В кружке на столе — недопитое какао. На подоконнике — та самая сова на магните. Все — как после спектакля, где герои ушли, а декорации остались.
В спальне она разложила одеяло, как обычно. Под прямым углом. Натянула простынь. Ванну протерла спиртовой салфеткой. Автоматически. Как будто пыталась восстановить систему, вернуть старую программу.
Но когда зашла на кухню — что-то сломалось.
Она достала кастрюлю, вскипятила воду, насыпала овсянку, размешала. Поставила на стол привычную белую тарелку. Села.
Первая ложка была, как всегда, — ни вкуса, ни запаха.
Она посмотрела на баночку с солью. Долго. Потом взяла щепотку — и бросила в кашу.
Размешала.
Попробовала.
Вкус был… странный. Словно кто-то снял фильтр с ее восприятия. Мир — чуть ярче. Каша — не лучше, не хуже. Просто немножечко живее.
И тогда Марина вдруг поняла: она не хочет обратно. Не хочет стерильности, не хочет возвращаться в ту точку, откуда начала. Система — не спасение. А вот хаос дал ей главное — смысл.
Она съела все. Без отвращения. Без ритуала. Просто — по вкусу.
А потом достала из шкафа коробку фломастеров, села за стол — и нарисовала собачку. Улыбающуюся. С кривыми ушами.
Прошел месяц.
Квартира Марины Петровны Жилкиной все еще оставалась чистой — но уже не идеальной. На холодильнике теперь висело целых три магнита: сова, мышонок с сыром и смешная пчела с глазами на пружинках. Под ними — список покупок, написанный цветными маркерами.
На подоконнике стояли два горшочка с зеленью — Алиса настояла, чтобы «было как на даче». Семена взошли неровно, но Марина заботливо подсыпала землю и поворачивала горшки к свету.
По выходным она ходила на курсы рисования акварелью для взрослых. Первое занятие было странным — вокруг шумные, яркие люди, обсуждавшие краски и бумагу, а не отчеты и налоги. Но ей понравилось. Особенно момент, когда преподаватель сказал: «Не бойтесь промахнуться. Самое живое рождается в ошибке».
По утрам она по-прежнему варила кашу. Но теперь — с солью. Иногда добавляла изюм. Иногда клала сливочное масло. По настроению.
На работу Марина стала надевать не только серые костюмы. Один раз — голубую рубашку. Другой — зеленый шарф. Подчиненные сначала удивились. Кто-то пошутил. Но быстро привыкли. Уважение к ней не исчезло — наоборот, стало теплее.
Она больше не жила в расписании. Но и не стала хаотичной. Просто перестала бояться отступлений от намеченных планов.
Однажды она вышла на прогулку вечером. Просто так, без определенной цели.
На соседней улице, в витрине зоомагазина, она увидела котенка в коробке — белого, пушистого, с черным пятном на носу. Он зевал и разминал лапы.
Внутри у нее что-то дрогнуло.
— Он ждет своего человека, — сказала девушка-продавец. — Очень добрый. Уже приучен к лотку. Хотите взять на руки?
Марина кивнула. Котенок оказался легким, как облако, и тут же прижался к ее груди, затих.
— А как его зовут?
— Пока никак. Придумайте вы.
Марина подумала и прошептала:
— Рис.
Через несколько дней она получила письмо. Бумажное. Внутри — рисунок: две фигурки держатся за руки. Слева — девочка с котом в рюкзаке. Справа — женщина в очках и с шарфом цвета неба. Внизу — подпись: «Тетя Маришка, ты теперь не скучная».
Марина прижала лист к груди.
И вдруг захотела сделать себе чай — не зеленый, а черный, ароматный, крепкий. Будоражащий. Будящий.
И выйти на балкон. И просто сидеть.
Без плана. Без нужды быть кем-то правильным.
Просто — собой.
---
Автор: Наталья Трушкина
---
---
Несерьезная мать
— Наташа?! А ты что здесь делаешь?!
— Павлик, ну это уже перебор! — Наталья нахмурилась. — Я всегда была уверена, что ты вполне адекватный человек, и в шпионов играть уж точно не будешь.
— Да в каких шпионов?! Я тебя не выслеживал! Да и пришел вовсе не к тебе! — Павел, наконец, справился с первым удивлением.
— А тогда к кому же?! Это моя квартира! — поинтересовалась Наташа.
Пока они разговаривали, за спиной Натальи послышались шаги...
***
Наталья втайне гордилась и радовалась, что в свои сорок пять выглядит очень молодо. Во всяком случае, ей так казалось... Пока однажды в очереди к кассе магазина она не услышала:
— Женщина, я отойду на минутку. Если что, я перед вами, — Наталья сначала даже не поняла, что обращаются к ней. Но паренек, стоявший перед Наташей, смотрел ей прямо в глаза. Так что...
«Женщина?! А почему не тетенька?! Или еще как-нибудь... Лучше бы просто пнул ногой! — пронеслось в голове у Натальи, которую до этого в очередях иначе как «девушкой» не величали. — Неужели я старею?! Не может быть! Еще рано!»
Эту мысль она мусолила в голове всю дорогу от магазина до дома и, уже открывая дверь квартиры, наконец решила: «Нытьем делу не поможешь! Надо действовать! Пластика — не наш метод. Поэтому: диета, спортзал, смена гардероба! Посмотрим, кто тут «женщина»!»
Сказано — сделано: Наталья взялась за себя с недюжинной энергией.
***
Домашние очень по-разному отнеслись к переменам в ее жизни.
— Мам, ну ты совсем, что ли?! Выглядишь смешно! Джинсики эти в облипочку, хвостик на голове... Эдакая престарелая девочка-подросток! — говорила дочь Маринка.
— Ну спасибо! — обижалась Наташа. — Не понимаю, чего ты здесь такого смешного увидела? Джинсы — одежда универсальная. Все в них ходят: от малышни до стариков! А хвостик — это просто удобно!
— Отстань от матери! Завидуешь, что ли?! — подшучивал муж Натальи и отец Маринки, Николай.
— Было бы чему! — злилась Марина.
— Так ведь в том-то и дело, что есть! — гнул свою линию Николай. — Стройная, подтянутая, симпатичная, молодая! Я лично нашу маму целиком и полностью одобряю!
— Доодобряешься! Заведет себе юнца вместо тебя! Под стать своему новому имиджу. Будешь знать! Вот почему она тебя на свои тренировки не берет?! Может, у нее там уже какой-нибудь молодой тренер есть на примете... — не сдавалась Марина. . .
. . . дочитать >>