Токсикоз беременности давал о себе знать всё сильнее: по утрам Галину мутило, а днём постоянно клонило в сон. Ребёнок напоминал о себе — тихонько, настойчиво, требовал внимания и заботы. И Галина уже знала точно: что бы ни случилось дальше, она сделает всё возможное, чтобы защитить эту крошечную жизнь.
На следующее утро они с Ленкой отправились в юридическую консультацию. В приёмной пахло свежей бумагой и кофе; время словно тянулось лениво и неохотно. Молодой адвокат с внимательными карими глазами и уверенными манерами — Андрей Михайлович — выслушал Галину очень внимательно, ни разу не перебив, только иногда одобрительно кивал.
— Ситуация сложная, но не безнадёжная, — наконец произнёс он, чуть тронув рукой подбородок. — Главное, что вы не оставили ребёнка и ушли от мужа по уважительным причинам. Это обязательно будет учтено в суде.
Галина помедлила, её пальцы неловко теребили ремешок сумки.
— А если он скажет, что я психически неуравновешенная? Что я, дескать, всё бросила из-за каприза? — голос Галины дрожал.
Юрист вздохнул.
— Для таких обвинений нужны медицинские заключения, а ещё — свидетели, — чётко пояснил Андрей Михайлович. — У вас есть люди, которые могут подтвердить, что муж принуждал вас к аборту и доводил до слёз?
Галина на миг задумалась. Кто бы мог слышать их ссоры? Соседи, пожалуй, но… станут ли они давать против Виктора показания?
— Не знаю… Может, соседи и слышали наши крики, но они с Виктором вроде в хороших отношениях…
— Ничего, будем искать, — спокойно заверил адвокат. — А вам сейчас советую подать на развод самой. Это покажет суду, что вы действуете обдуманно, а не на эмоциях. Официальное обращение укрепит вашу позицию.
Выйдя из консультации, Галина впервые за долгое время ощутила лёгкую уверенность. Пускай всего лишь зыбкую, как тонкий луч на рассвете,— но всё-таки уверенность. У неё появился план. Есть работа, есть крыша над головой, есть подруга рядом. Борьба только начинается, но теперь Галина была готова. Готова ради себя. Ради этого малыша, которого уже мысленно называла своим чудом.
Через несколько дней почтальон принёс повестку: Виктор действительно подал на развод и требовал ограничить Галину в родительских правах на Максима. В документах написано: «психически неуравновешенная», «бросила семью из собственных прихотей», «оставила сына».
Галина, прочитав каждое слово, чувствовала, как внутри всё переворачивается от обиды и боли. Сердце тут же замедлило ход, а в животе разлился ледяной страх.
Ленка сразу поняла по лицу подруги, и решительно села рядом.
— Галка, не расстраивайся! Это всего лишь бумажки. Правда с тобой, а суд — он не дурак, разберётся, кто прав.
— А если нет? Если поверят ему, а не мне? — прошептала Галя, судорожно сжимая конверт.
— Тогда будем бороться дальше, — твёрдо сказала Ленка. — Ты же не можешь сдаться сейчас, когда дошла так далеко.
Работа в магазине выручала — как спасение от дурных мыслей. Конечно, покупатели бывали всякие: добрые и вздорные, нетерпеливые и капризные… но большинство относилось к новой продавщице с пониманием. Даже где-то подсмеивались: «Доброго дня, Галина! А ребёнок-то уже шевелится, да?»
Галина смеялась в ответ, угощала конфеткой ребятишек, пропускала стариков без очереди. И каждый вечер, закрыв магазин, она шла домой через зябкое, шуршащее листвой октябрьское тепло, и думала — какая же хрупкая всё-таки бывает женская сила, и как много она может вынести.
Армен Петрович оказался справедливым работодателем — не придирался по мелочам, зарплату всегда платил вовремя. Словом, с ним было спокойно. Однажды вечером, среди суеты у кассы, задержалась одна из постоянных покупательниц — пожилая учительница, Анна Семёновна. Её голос был мягким, чуть хрипловатым, словно старая пластинка:
— Девочка, а что это вы такая грустная ходите? — спросила она, перекладывая на прилавок свой неизменный набор: хлеб, молоко, творог.
Галина пожала плечами, даже улыбнуться не смогла. Как объяснишь чужому человеку то, чего сама до конца не понимаешь? Но Анна Семёновна будто почувствовала её состояние — не отставала:
— Жизнь, знаете ли, штука сложная... Но, девочка, вот что я скажу: за сорок лет работы в школе поняла одну истину. Всё, что с нами происходит... к лучшему происходит. Сразу это не ясно, но потом — обязательно становится понятно.
— Спасибо вам, — тихо ответила Галина, чувствуя, как к глазам подступают предательски тёплые слёзы от этих простых, но добрых слов.
Вечером того же дня, когда Галина шла с работы, её окликнул знакомый голос. Она вздрогнула, обернулась — возле подъезда Ленкиного дома стоял Максим, её сын. Стоял с портфелем, тщетно стараясь казаться взрослым — а сам маленький, растерянный.
— Максимка! — воскликнула она, подбегая к мальчику. Обняла его так крепко, что он охнул:
— Мам!
— Как ты меня нашёл? Как добрался?
— Я... Я подслушал, когда папа по телефону кому-то этот адрес говорил. Запомнил. Потом после школы сюда приехал, — тихо проговорил Максим, прижимаясь к матери, словно боясь, что она растает, исчезнет.
— А папа знает, где ты? — спросила Галина.
— Нет. Он думает, что я дома… уроки делаю.
— Мам, а когда ты вернёшься? — в его голосе звучала детская тоска. — Мне без тебя скучно.
Галина присела на корточки, оказалась на одном уровне с сыном и посмотрела ему прямо в глаза:
— Максимка, я не могу вернуться. Понимаешь… Между мной и папой произошло кое-что серьезное. Нам надо пожить отдельно.
Мальчик повертел в руках лямку портфеля, потом вдруг спросил неожиданно:
— Это из-за того, что у тебя ребёнок будет?
Галина вздрогнула — откуда он знает?
— Откуда ты это взял?
— Я не маленький уже, мам, — вздохнул Максим. — Я слышал, как вы ругались. И… я заметил: по утрам ты в туалет бегаешь.
Галина грустно и ласково улыбнулась:
— Да, Максик. У тебя будет братик… или сестрёнка. Ты рад?
Мальчик немного помолчал, задумался — и вдруг кивнул.
— Рад. Только чтобы ты рядом была, — выговорил он.
Галина притянула сына к себе и ещё раз крепко обняла — как будто в этот момент могла защитить его, да и себя тоже, от всех бед этого не всегда справедливого, но такого тёплого мира.
Максим стоял у подъезда, прижимая к себе портфель, и выглядел необычно взрослым — только в глазах по-прежнему читалась растерянность.
— Рад, — негромко сказал он, чуть понизив голос, — а почему папа не рад?
Галина внимательно смотрела на сына. Как объяснить ребенку взрослые сложности? Как рассказать, что отец не хочет ещё одного ребёнка — и готов требовать того, что уместно лишь оплакивать? Но мальчик смотрел открыто, ждал ответа.
— Папа... — она тяжело вздохнула, — папа считает, что нам будет трудно вдвоём с тобой и малышом. Что денег не хватит. Ему... страшно, наверное.
Максим на секунду задумался, потом упрямо покачал головой:
— А мне всё равно. Я буду помогать с малышом. И денег заработаю, когда вырасту.
Эти простые, до боли взрослые слова словно ножом резанули по сердцу Галины. В глазах защипало — и слёзы сами покатились по щекам. Она хотела сказать что-нибудь, но голос подвёл.
— Вот он, настоящий мужчина, — подумалось ей. — Уже сейчас готовый взять ответственность и защищать тех, кто слабее.
Мальчик подошёл ближе, обнял крепко.
— Максимка, тебе пора домой, — наконец, чуть дрогнувшим голосом произнесла Галина. — Папа будет волноваться.
— Можно я буду иногда к тебе приходить? Тайком?
Она улыбнулась сквозь слёзы, погладила сына по голове:
— Конечно, сынок. Только осторожно. Пусть папа не узнает.
Он ещё раз обнял её, прижался щекой к щеке, будто хотел запомнить запах, тепло, всю её — а потом быстро зашагал в сторону автобусной остановки, тяжело перебрасывая портфель с руки на руку.
Галина смотрела ему вслед, не сводя глаз, пока за углом не скрылся знакомый силуэт её сына — единственного человека, который всегда был на её стороне, несмотря ни на что. В душе разлилось странное, трепетное тепло — ведь, несмотря на всё, не всё ещё потеряно.
У неё есть сын, который любит и понимает её, есть работа и крыша над головой, подруга, готовая поддержать в трудную минуту, и новая жизнь под сердцем, которая стоит любых испытаний.
Поднимаясь по лестнице на пятый этаж к Лене, Галина на секунду остановилась — кругом поплыло, прихватило живот. Она прислонилась к холодной стене, закрыла глаза, глубоко вдохнула — и отпустило. Беременность напоминала о себе всё чаще; скоро придётся встать на учёт в женской консультации, искать хорошего врача, покупать витамины, готовиться к тому, что через несколько месяцев появится ещё один человечек, совершенно беззащитный и полностью зависящий от неё.
Но сегодня — именно сейчас, взбираясь по скрипучим ступеням к теплу и уюту в Ленкиной квартире, она чувствовала не страх, а что-то похожее на предвкушение. Да, впереди неизвестность, череда испытаний — но это была её дорога, её собственный выбор. И это стало — вдруг — самым главным.
Ноябрь стоял серый и промозглый, как будто даже небо сочувствовало напряжению, которое накапливалось в жизни Галины. Работа в магазине потихоньку вошла в привычку, но под этой внешней стабильностью бурлил настоящий ураган: приближалось первое судебное заседание, где должна была решиться её судьба, судьба брака с Виктором, да и возможность видеться с Максимом.
Андрей Михайлович — молодой адвокат из юридической консультации, всегда аккуратный, внимательный — работал не покладая рук. За две недели ему удалось найти соседей, слышавших крики и угрозы со стороны Виктора, получить справку из женской консультации о здоровье Галины.
— Дело выглядит неплохо, — говорил Андрей в своём тесном кабинете, задумчиво перебиравший бумаги. — У вас есть работа, жильё, свидетели принуждения к аборту. Всё это сильно на вашей стороне.
Галина нервно теребила край платка:
— А если судья окажется мужчиной?
Она впервые произнесла этот вопрос вслух — и сама поразилась, сколько страха, сколько неизвестности в нём было.
Волновалась Галина. Сердце с утра ёкало — что если судья вдруг встанет на сторону Виктора? Закон, конечно, один для всех. Главное — факты, а они, вроде бы, на её стороне… Но от этой мысли тревожнее становилось.
Максим приходил ещё дважды. Каждая их встреча была — как радость, так и мучение. Он, мальчишка, вроде уже и не малыш, а всё равно приходит, прижимается к ней крепко, как давным-давно в детстве, и рассказывает тихим голосом:
— Знаешь, мам, дома теперь как-то тихо. Грустно как будто. Папа почти не разговаривает. Просто сидит у телевизора с этим своим пивом… Мам, ты точно не можешь вернуться?
— Нет, мой хороший, не могу.
— Может, папа уже передумал насчёт малыша?
— Нет, сынок, не передумал…
— А что будет, если суд скажет, что я должен жить только с папой?
После таких слов Галина ещё долго смотрела в окно, закусив губу. Она пыталась представить себе самое страшное... Суд решит: мать, бросившая семью, недостойна доверия… Галина зажмуривалась — нет, нет, нельзя об этом думать.
День суда наступил 18 ноября. Галина к утру почти не спала, проснулась разбитой. Токсикоз усилился, по утрам мутило так сильно, что приходилось подолгу сидеть на холодной кафельной плитке в ванной… Сквозь распахнутую дверь однажды выглянула Ленка.
— Как самочувствие? — спросила тихо.
— Нормально, — еле слышно ответила Галина, — просто волнуюсь.
— Ты хорошо выглядишь. Строго, но не вызывающе — как надо.
Смогла только кивнуть в ответ. От этих простых слов стало теплее и спокойнее.
Здание суда — хмурое, массивное. Коридоры полны людьми, пахнет сыростью и какой-то вечной казённостью. Галина, нервно вертя в руках документы, увидела Виктора — он стоял с пожилой женщиной-адвокатом. Рядом выпрямилась во всю свою строгость его мать, Анна Семёновна: высокая, худая, взгляд — будто рентгеном простреливает.
В зале суда оказалось теснее, чем она представляла: скамьи, как в троллейбусе на час пик, дышать нечем…
За высоким столом возвышалась судья: женщина лет пятидесяти, усталое, но внимательное лицо, кабинетный костюм.
— Слушается дело о расторжении брака между Морозовыми, — откуда-то сверху прозвучал голос, твёрдый, спокойный. — Истец требует расторжения брака и ограничения ответчицы в родительских правах.
Последовавшая тишина напряжённо звенела, пока вперёд не выступила адвокат Виктора — Тамара Ивановна. Настоящая акула, сжимает портфель, как ребёнка:
— Ваша честь… — почти пропела она, — ответчица покинула семью. Оставила несовершеннолетнего сына без надлежащей заботы, мотивируя всё своим нежеланием прервать беременность.
В голосе сквозило плохо скрываемое презрение. Галина вжималась в спинку стула. Её будто облили холодной водой.
Разве можно назвать «прихотью» желание сохранить жизнь будущего ребёнка?
— Простите, ваша честь, но разве это прихоть — не хотеть убивать нерождённого малыша?
Адвокат тут же подалась вперёд, тон стал ледяным:
— А если это ставится выше благополучия уже существующего ребёнка? Как тогда?
Диалоги загудели, как улей. Судья попросила соблюдать порядок.
Ленка сжала Галинину руку — так сильно, что ногти впились в ладонь, но Галина не отдёрнула её.
Пауза повисла, с той стороны зала донёсся шёпот — то был Максим. Галина взглянула — сын сидел совсем несчастный, плечи съехались. Маленький мужчина в чужом мире взрослых.
За окном падал мокрый снег — тяжёлый, как сама эта история. Как ты думаешь, удастся ли Галине остаться с сыном? Могут ли судьи встать на сторону сердца, а не буквы закона?
Справки о доходах показывали: второй ребёнок поставил бы семью в затруднительное положение… Когда настала очередь Галины, она поднялась, чувствуя, как дрожат ноги.
— Ваша честь, я не бросала сына. Я ушла от мужа, который требовал от меня убить моего ребёнка, — хрипло выговорила она.
— Не убить, а прервать беременность по медицинским показаниям! — резко выкрикнул Виктор, не выдержав.
— Порядок в зале, — строго сказала судья, пристально глядя на супруга.
Галина глотнула слюну. — Муж угрожал выгнать меня, если я не сделаю аборт… Он называл сына спиногрызом на шее… Я не могла убить ребёнка…
Андрей, адвокат Галины, вызвал свидетелей.
Соседка Мария Петровна вошла быстро, стараясь держаться уверенно. — Я, конечно, не люблю вмешиваться... но всё по-честному. Слышала я ругань и угрозы из квартиры Морозовых не раз… Виктор очень громко ругался. Такие слова — и повторять-то неловко. А Галя всегда… тихая, не отвечала.
Когда слово взял Виктор, всё вокруг словно сжалось. Он говорил с прежней уверенностью: спокойный голос, твёрдые жесты. — Я ничего необычного не делал. Объяснял жене финансовые реалии: у нас ведь и так денег в обрез. Да, голос иногда повышал… Какой мужчина не повышает?! Мы же не о пустяках спорили…
Самым тяжелым моментом был вызов Максима. Мальчик подошел медленно, бледный, плечи поникли. Судья смягчила голос:
— Максим, скажи, ты хочешь жить с мамой или с папой?
Он долго молчал, переводя взгляд с одного родителя на другого. Склонил голову и едва слышно прошептал:
— Я хочу, чтобы мы все вместе жили…
— А если это невозможно? — спросила судья мягко.
Максим глубоко вздохнул:
— Тогда… тогда с мамой…
— Почему с мамой?
— Я боюсь папу.
— Почему?
— Он... Он кричит. Иногда бьёт меня, если я плохо учусь…
В зале повисла тишина. Галина расплакалась. Она не знала — не догадывалась даже, — что Виктор поднимает руку на сына.
Адвокат Виктора попыталась оправдать его:
— Ну, любой родитель может применить физическое наказание… — начала она, но судья тут же оборвала:
— Физическое наказание несовершеннолетних запрещено законом, — ответила она сухо, не поднимая глаз.
После показаний Максима атмосфера в зале изменилась. Судья объявила перерыв до следующей недели.
Выходя из зала, Галина бросилась к сыну, обняла его крепко:
— Максимка, ты молодец, что сказал правду.
Он всхлипнул:
— Мам, теперь папа будет злиться?
— Нет, сынок. Теперь всё будет по-другому…
Тут подошла Анна Семёновна — мать Виктора, с лицом, полным злости.
— Ты настроила ребёнка против отца… Думаешь, выиграла?
Галина подняла глаза, в голосе не было злобы, только усталость:
— Я хочу, чтобы сын был счастлив.
— Счастлив… Без отца?! — прошипела свекровь.
— С матерью, которая защитит его от насилия, — тихо отрезала Галина.
Вечером Галина разговаривала с Леной о пережитом дне.
— Мне стыдно… Не знала, что Виктор бьёт Максима…
— Не вини себя, — успокаивала Ленка. — Дети умеют скрывать. Главное — теперь всё ясно.
Ночью Галина долго не могла уснуть. В голове крутились слова Максима, собственные страхи и надежда на завтрашний день…