Сергей привык приходить домой с ощущением тепла и покоя. Двадцать лет брака — и до сих пор скрип ключа в замке их квартиры в панельной девятиэтажке был для него самым мирным звуком на свете. Он сбрасывал немного потрепанные рабочие ботинки в прихожей, пахнущей вареной картошкой и чем-то домашним, и кричал: «Девчонки, я дома!» — хотя «девчонки» — это уже почти взрослые дочери, которые давно не носятся по коридору и не бегут навстречу.
Но в тот вечер что-то пошло не так. Была тишина, такая густая, звенящая, настораживающая. Из гостиной доносился приглушенный звук телевизора, но чувствовалось — его никто не смотрит.
— Лена? — окликнул он, проходя в комнату.
Жена сидела на диване, сгорбившись, уставившись в экран, где безликий ведущий что-то бодро вещал о погоде. Она обняла себя за плечи, будто замерзла, хотя в квартире было душно.
— Что-то случилось? — Сергей сел рядом, положил руку ей на спину. Она вздрогнула.
Лена медленно повернулась к нему. Лицо ее было странным: заплаканным, но при этом сияющим каким-то внутренним, сбивающим с толку светом. В её глазах читалась смесь вины и торжества.
— Сереж… я сделала это, — выдохнула она, и губы её дрогнули в подобии улыбки.
— Что «это»? — он почувствовал, как у него похолодело внутри.
Она отвела взгляд, начала гладить рукой подушку.
— Помнишь, я всё говорила, что после девочек… что грудь… ну… Я не у мамы была, я пошла и сделала операцию. Маммопластику.
Сергей отшатнулся, будто его ударили. Мозг отказывался складывать слова в предложение. Операция? Какая операция? Она же не болела и ни на что не жаловалась… И тут его сознание, словно заевшая пленка, перемоталось на единственную, самую важную мысль.
— Подожди… Лен… А деньги где взяла? — голос его сорвался на шепот. — Случайно не те самые деньги, из конверта на ремонт?
Она кивнула, сжавшись ещё сильнее, и этот кивок был похож на удар топора по их общему дому, по их общим мечтам.
Сергей вскочил с дивана. В ушах зашумело. Он видел перед собой не жену, а предательницу. Он видел не её новую грудь, а отваливающиеся на кухне обои, протекающий кран в ванной, старый линолеум, который они вдвоём выбирали пять лет назад, откладывая по копейке, мечтая о евроремонте. Их общую мечту. Их общий конверт, тяжелеющий с каждой зарплатой.
— Ты… Ты отдала за это наши деньги? Все? — он почти кричал, не в силах сдержать накатившую ярость. — Без единого слова! Без обсуждения! Ты просто взяла и спустила на какую-то… прихоть!
— Это не прихоть! — вспыхнула она, наконец подняв на него глаза, полные слёз и гнева. — Я заслужила это! Я родила тебе троих детей! Я двадцать лет таскала на себе этот дом! Моё тело изменилось, и я имею право сделать с ним то, что хочу! Хочу снова нравиться себе! Разве ты не понимаешь?
— Нравиться?! — Сергей захохотал, горько и зло. — А наш дом тебе нравится? Дыры в полу тебе нравятся? Мы копили на это несколько лет, Лена! Я не покупал новую машину, мы не ездили отдыхать, мы считали каждую копейку! А ты взяла и потратила всё на силикон!
Он тяжело дышал, глядя на её искаженное обидой лицо. Между ними выросла стена — высокая, холодная, сделанная предательства и силикона. Он развернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью. Ему нужно было побыть одному, иначе он скажет то, чего уже нельзя будет забрать назад.
———
Балконный пластик был холодным под ладонями. Сергей затянулся, и горький дым смешался с запахом городской пыли и осени. Каждая затяжка была будто попыткой выжечь изнутри ком горькой обиды, что встал поперёк горла.
Он смотрел на освещенные окна соседних домов. В каждом — своя жизнь, свои драмы. Кто-то ссорился, кто-то мирился, кто-то просто ужинал, обсуждая планы на выходные. А он стоял здесь, на своём старом, никогда не ремонтировавшемся балконе, и его мир рухнул из-за пары имплантов.
В голове сами собой всплывали картинки. Как они с Леной, молодые и бедные, сидели на полу в этой самой квартире сразу после новоселья, распивали дешёвое шампанское и рисовали на листе бумаги будущий ремонт. «Вот здесь будет французское окно», — мечтательно говорила она. «А здесь мы поставим камин, электрический, но очень уютный», — вторил он. Они смеялись, целовались, и будущее виделось им бесконечно светлым и общим.
Потом родилась первая дочь, потом вторая, потом третья. Конверт с деньгами то худел, то снова пополнялся, но они никогда не отступали от цели. Ремонт был их общей крепостью, символом того, что они всего добиваются вместе, несмотря ни на что.
«Я заслужила это!» — эхом отзывались в ушах её слова. Сергей сжал кулаки так, что костяшки побелели. Конечно, она заслужила! Он никогда не говорил, что она некрасива. Он обожал каждую её морщинку, каждую растяжку — ведь это были следы их любви, их детей. Для него она всегда была самой красивой. Разве он не показывал ей это каждый день? Разве его любовь была так ничтожна, что ей потребовалось подтверждение от какого-то хирурга, купленное за их общую мечту?
Он чувствовал себя не просто обманутым, он чувствова себя одиноким. Оказалось, все эти годы они жили в параллельных реальностях. Он — в мире, где они команда, где все решения, особенно такие судьбоносные, принимаются сообща. Она — в мире, где её личная потребность перевешивает годы общих усилий.
За стеклом балконной двери он увидел ее силуэт. Она стояла в гостиной, неподвижная, и смотрела на него. В её позе читались и упрямство, и растерянность. Они смотрели друг на друга через стекло — два чужака, разделённые не просто предательством, а крахом всей философии и их брака.
———
Тишина за завтраком была тяжелой и липкой, как тот молочный суп, что стоял перед Сергеем, уже покрываясь неаппетитной пенкой. Он водил ложкой по тарелке, делая вид, что ест. Лена, отвернувшись к раковине, с невероятным усердием мыла одну и ту же тарелку. Воздух был наполнен всем, что они не решались сказать друг другу.
Дочери чувствовали натянутость. Старшая, Катя, бросив взгляд на родителей, поспешно сослалась на пары в институте и сбежала. Средняя, Маша, углубилась в телефон, делая вид, что мира вокруг не существует. Младшая, Соня, семи лет от роду, смотрела на отца большими, испуганными глазами.
— Пап, а почему вы с мамой не разговариваете? — прошептала она, отодвигая свою тарелку с манной кашей.
Сергей вздрогнул. Детский, наивный вопрос прозвучал как укор. Он заставил его посмотреть на Лену. Её плечи напряглись, движения стали ещё резче.
— Мы разговариваем, солнышко, — голос Сергея прозвучал хрипло и неестественно. — Просто… устали.
Но Соня не купилась на эту ложь. Она слезла со стула, подошла к матери и обняла её за ногу.
— Мама, не грусти.
Лена замерла. Её сжатые плечи дрогнули, и она, наконец, выключила воду. Она повернулась, и Сергей увидел, что её лицо мокрое от слез. Не от тех, что были вчера — гневных и оправдывающихся, а от тихих, горьких, стекающих по щекам беззвучно.
— Я не грущу, дочка, всё хорошо, — она погладила Соню по голове, но смотрела на Сергея. Её взгляд был уже не защищающимся, а потерянным. — Папа прав, мы просто очень устали.
Сергея кольнуло в сердце. Он видел не женщину, сметавшую со своего пути все ради прихоти, а свою Ленку — уставшую, запутавшуюся, напуганную собственным поступком. Ту самую, что когда-то боялась родов, а потом трое суток не отходила от кроватки с температурной Катей. Ту, что плакала, когда у них украли первую, собранную на мебель, тысячу.
Он отодвинул тарелку.
— Соня, иди, соберись, я отвезу тебя в школу.
Когда дочь вышла из кухни, тишина снова сгустилась, но теперь в ней была трещина. Трещина, в которую прорвалась боль обоих.
— Я не хотела делать тебе больно, Сережа, — тихо, почти беззвучно, сказала Лена, глядя в пол. — Я просто… я увидела себя в зеркале и поняла, что не помню, когда последний раз себе нравилась. Только себе. Не как мама, не как жена, а как просто женщина и мне стало так страшно…
Она всхлипнула, и это был самый искренний звук за все эти сутки.
———
Он вернулся с работы, снял куртку, и замер на пороге гостиной. Лена сидела на диване, не смотря на громко работающий телевизор. На коленях у неё лежал тот самый, потрепанный по углам, альбом с фотографиями. Она медленно перелистывала страницы, и её пальцы слегка дрожали.
Сергей молча подошёл и сел рядом, не касаясь её. Он заглянул поверх её плеча. На пожелтевшей фотографии они — ему двадцать пять, ей двадцать три — они стояли на фоне ещё голых стен этой самой квартиры. Обнялись, смеющиеся, с глазами, полными абсолютной, ничем не омраченной веры в своё общее будущее.
Лена перевернула страницу. Вот она, беременная Соней, с огромным животом, а он с дурацкой улыбкой прикладывает ухо к её животу. Вот они все на даче, за столом, покрытым клеенкой в цветочек. Вот он с дочкой на плечах, а Лена смотрит на них с такой любовью, что от этой одной только фотографии становилось тепло.
— Помнишь? — её голос прозвучал тихо, прерывисто. — Как мы ночевали тут на матрасе, потому что кровать ещё не привезли? А ты пел мне песни под гитару, чтобы я не боялась.
— Помню, — хрипло отозвался Сергей. — Ты сказала, что главное — чтобы мы были вместе, а всё остальное приложится.
Она закрыла альбом и повернулась к нему. Глаза ее были красными от слез, но в них не было вчерашнего вызова. Была только усталость и раскаяние.
— Прости меня, Сережа. Я поступила ужасно. Не потому что сделала операцию, а потому что украла у нас обоих нашу мечту. Я была эгоисткой. Я видела только свою боль, свою неуверенность… а на твои чувства, на наши годы труда — мне стало наплевать. — Она говорила тихо, но каждое слово било точно в цель.
Сергей взял её руку. Холодную, нервную.
— Я тоже не прав. Наверное, я перестал замечать, что тебе тяжело. Что ты не просто жена и мать, а ты — Лена. А мне казалось, что любви и заботы достаточно.
— Достаточно, — она сжала его пальцы. — Это я забыла. Мне показалось, что нужно что-то грандиозное, чтобы это доказать… себе. А доказательство было вот тут. — Она положила его ладонь себе на сердце. — Все эти годы. И вот в этом альбоме.
Он обнял её, и она прижалась к его плечу, наконец-то позволив себе заплакать без гнева и оправданий. Они сидели так долго, пока вечерние тени не начали удлиняться в комнате.
— Ремонт… — начала она, всхлипывая. —Подождет, — перебил он её. — Никуда мы не денемся. Будем копить заново. Вместе. Только давай договоримся… — он отстранился и посмотрел ей в глаза. — Больше никаких сюрпризов. Все решения — вместе. Даже самые глупые.
Она кивнула, вытирая щеки.
— Вместе.
Она посмотрела на альбом, на их молодые, счастливые лица.
— Знаешь, а он того стоил, — тихо сказала она. — Наш общий путь. Каждый его год. И этот… этот кризис, наверное, тоже, чтобы мы вспомнили, что у нас есть мы.
Сергей вздохнул. Обида уходила, оседая на дно, уступая место чему-то старому и прочному, что они когда-то построили и что теперь предстояло заново отстроить, кирпичик за кирпичиком. Они потеряли кучу денег, но они не потеряли друг друга и это, в конечном счете, и был тот самый главный, единственный ремонт, который имел значение.
