Душный воздух в квартире был густым, как кисель, и состоял из двух совершенно несовместимых компонентов: сладковатого запаха тёщиных духов и едкого дыма от его собственной сигареты, которую он курил, высунувшись в кухонное окно. Оттуда, с четвертого этажа, доносился уютный гул субботнего вечера — чьи-то смешки, сигнал машины, далёкая музыка. А здесь, внутри, царила своя, особая атмосфера.
Из гостиной уже третий час подряд доносился ровный, наставительный голос тёщи – Анны Степановны. Она анализировала политическую ситуацию, давала советы по ремонту кранов, которые, по её мнению, давно пора было выбросить, и вспоминала, как в молодости носила воду на коромысле. Игорь затянулся так, что запершило в горле. Он поймал себя на том, что мысленно повторяет каждое слово тёщи, хотя мозг уже давно отказался их воспринимать, превратив в сплошной монотонный гул.
Он посмотрел на дверь, за которой была его жена, Лена. Она, как всегда, в такие визиты превращалась в идеальную дочь — соглашалась, поддакивала, подносила чай с лимоном. Их с Игорем взгляды за весь вечер встретились лишь пару раз, и в них он прочитал одно: «Потерпи. Скоро она уйдет». Но терпение было на исходе.
Сигарета догорела. Игорь швырнул окурок в ночную прохладу и резко развернулся.
— Пойду в баню схожу, — объявил он, появляясь в дверном проеме гостиной. — Погрею кости.
Лена подняла на него удивлённые глаза. «Сейчас?» — молча спросили они. Анна Степановна же нахмурилась, оценивая его словно бракованный товар.
— В такую-то погоду? Сквозняки, простыть можно! В ваши годы здоровье беречь надо, а не по баням шляться, — отрезала она.
«Вот именно, что в наши годы», — подумал Игорь, но вслух лишь буркнул: «Там жарко». Он уже натягивал куртку, чувствуя, как спасительный порыв вырывает его из этого уютного, но невыносимого плена.
Лена молча кивнула, и в этом кивке он почувствовал легкую обиду и усталость. Но дверь уже закрылась за ним, и он, сделав глубокий вдох холодного свободного воздуха, зашагал к гаражу, где в старом ящике с инструментами ждали заветные веники.
Щелчок ручки двери общественной бани прозвучал как приговор. Игорь дёрнул её ещё раз, потом с силой нажал на ржавую створку, но она лишь глухо звякнула, не поддаваясь. На стекле висел криво приклеенный листок, отпечатанный на матричном принтере: «ЗАКРЫТО НА СРОЧНЫЙ РЕМОНТ. ВОДЫ НЕТ.»
— Прекрасно. Просто замечательно, — проворчал он себе под нос, с досадой пиная носком ботинка брошенную на дорогу крышку от люка.
Возвращаться домой, к нравоучениям Анны Степановны и молчаливым, полным упрёка глазам Лены, не было ни малейшего желания. Игорь повернул в противоположную сторону и зашагал по опустевшим вечерним улицам, засунув руки в карманы. Осенний ветер гнал по асфальту оранжевые кленовые листья, и они шуршали, словно шепчась о чём-то своём. В этом шорохе было что-то одинокое, созвучное его настроению.
Он дошёл до маленького сквера с парой ржавых скамеек и остановился, чтобы закурить. И тут его внимание привлекла пожилая пара. Они сидели на дальней скамейке, тесно прижавшись друг к другу, словно спасаясь от холода, который, впрочем, был ещё не таким сильным. Мужчина, лет восьмидесяти, в стареньком, но аккуратном пальто, что-то рассказывал, размахивая руками. А женщина в пуховом платочке смотрела на него не отрываясь, и на её морщинистом лице светилась такая тёплая, живая улыбка, что Игорь невольно застыл с сигаретой в руке.
Он не слышал слов, но видел, как она положила свою руку, в тонких перчатках, на его прохудившийся рукав, и как он тут же накрыл её своей ладонью. Это был жест до боли знакомый и в то же время невероятно далёкий. Так они сидели, абсолютно счастливые в своём маленьком мире, в своём пузыре тепла, посреди осеннего вечера.
Игорь отвёл взгляд. В горле застрял ком. Внезапно он с отчетливой ясностью вспомнил, как они с Леной, пятнадцать лет назад, тоже сидели на скамейке, правда летним вечером, и он, тогда ещё молодой и горячий, держал её руку точно так же, а она смеялась, запрокинув голову, а в её глазах отражались звезды. Куда всё это делось? Куда ушло то тепло, та легкость? Оно растворилось в быте, в кредитах, в молчаливых ужинах перед телевизором, в её вечном «Игорь, у тебя опять носки на полу» и его раздражённом «Отстань, я устал».
Он резко затушил сигарету. Внезапное, острое чувство вины и тоски ударило в грудь. Ему вдруг до смерти захотелось вернуть тот свет, который он только что увидел в глазах незнакомой старушки. Вернуть его в глаза своей жены.
Ноги сами понесли его к знакомому круглосуточному ларьку, что у метро. Витрина, засиженная мухами, тускло светилась под лампами дневного света, выхватывая из полумрака плотные бутоны и растрёпанные головки хризантем. Внутри, под курткой, грелась на небольшом обогревателе девушка-продавец, уткнувшись в телефон.
Игорь растерянно замер перед выбором. Что брать? Алые, страстные? Слишком пафосно, будто он в чём-то виноват (а он, пожалуй, и был виноват). Белые? Похороны или свадьба, не вариант. Его взгляд упал на корзинку с небольшими, но сочными розовыми розами. Нежные, без вычурности, какие-то домашние. Именно такие Лена ставила когда-то в вазу на кухне, говоря, что они дарят уют.
— Мне вот эти, — хрипло сказал он, указывая пальцем. — Пять штук. Можно?
Девушка лениво оторвалась от экрана, взяла цветы и ловко, одним движением, обернула в крафтовую бумагу и пленку. Игорь сунул ей купюру, не глядя на сдачу, и вышел, сжимая в руке неожиданно колючий и живой сверток.
Холодный стебель под крафтом казался единственной реальной опорой в этом внезапно поплывшем мире. С каждой минутой сомнения накатывали всё сильнее. А что, если она подумает, что он сошёл с ума? Или, что хуже, — что у него появилась другая, и это жалкая попытка загладить вину? Пятнадцать лет они жили без этих сантиментов. Последний раз он дарил ей цветы лет… семь назад? На юбилей свадьбы. И то по настоянию коллег, купив стандартный букет «лишь бы было».
Он замедлил шаг у подъезда, чувствуя себя нелепо — взрослый мужик, заместитель начальника отдела, стоит с цветами и боится войти в собственную квартиру. Из окна кухни горел свет. Там была его жена. Женщина, с которой он когда-то не мог насмотреться, а теперь боялся лишнего разговора.
Сделав глубокий вдох, Игорь решительно толкнул дверь. В прихожей пахло вареной картошкой и тещиными духами, но самого визитера уже не было — тишина стояла звенящая, прибранная. Из гостиной доносились звуки телевизора.
Лена стояла в дверном проёме, вытирая руки о полотенце. На лице её читалась усталость, та самая, привычная, что копилась годами. Взгляд скользнул по его пустым рукам — он всегда оставлял куртку в прихожей — и задержался на свертке в его руках. На тонкой зелёной ножке, торчащей из бумаги, и на тёмно-розовом бутоне.
— Ты что это? — голос её прозвучал глухо, настороженно. Не «привет» и не «где ты был». Просто — «что это?». Как будто он принёс в дом нечто странное и необъяснимое.
Игорь почувствовал, как горит лицо. Он протянул ей цветы, неуклюже, почти тыча ей в руки.
— Это... ну... купил. По пути, — он откашлялся, не в силах поднять на неё глаза. — Мама твоя уже ушла?
Лена автоматически взяла сверток. Пальцы её, привыкшие к шершавой поверхности губок и кастрюль, нежно прикоснулись к прохладным лепесткам. —Ушла, — ответила она, всё ещё глядя то на цветы, то на него. — Говорит, ты от неё сбежал, а баня — это просто предлог.
Она развернула бумагу, и розы, освобожденные, расправили бутоны, наполняя узкое пространство прихожей тонким, едва уловимым ароматом. Лена поднесла их к лицу, закрыла на мгновение глаза. И в этом жесте было что-то до боли знакомое, девичье, что ли. То, что он не видел много-много лет.
— Розовые... — тихо произнесла она, и голос её дрогнул. — Я их... я их всегда любила.
Она подняла на него глаза и там, в глубине, где обычно пряталась усталая жизнь, что-то дрогнуло, прорезался луч чистого удивления и радости. В нём не было былого восторга, нет. Но была какая-то оттепель. Первая капля.
— Спасибо, — выдохнула она, и это было уже не вопрос, а признание. Признание того, что он увидел в ней не просто «жену», с которой делят быт, а ту самую Лену. Ту, что любит розовые розы.
Игорь почувствовал, как камень свалился с души. Неловкость куда-то ушла, осталась только тихая, щемящая нежность. —Да ладно... пустяки, — пробормотал он, но сам не поверил своим словам. Это не было пустяком. Это было самое важное, что он делал за последние годы.
Тишина висела между ними, но теперь она была иной — не ледяной пустотой, а теплым, звенящим пространством, полным невысказанного. Аромат роз, тонкий и сладкий, смешивался с запахом домашнего ужина, и это уже не казалось диссонансом. Это было… цельно.
Лена всё ещё держала цветы, словно боялась, что они исчезнут, если она выпустит их из рук.
— Поставлю в воду, — наконец прошептала она, и голос её звучал мягче. — А то завянут.
Она повернулась к кухне, и Игорь, не раздумывая, последовал за ней. Он смотрел, как она наливает воду в самую красивую, высокую вазу, доставшуюся им ещё от её бабушки, как бережно расправляет каждый стебель, погружая его в прохладную влагу. Каждое её движение было наполнено какой-то новой, забытой грацией. Он видел, как дрожит у неё рука, и понимал, что его жест тронул нечто глубоко запрятанное.
— Знаешь, — сказал он тихо, опершись о косяк двери, — я сегодня видел одну пару. Пожилую. В сквере. Они сидели и… просто смотрели друг на друга. Как мы раньше.
Лена замерла с вазой в руках, собираясь нести её в гостиную. Она обернулась, и в её глазах стояла влага. —А я думала, ты в бане, — призналась она. — Сидела тут с мамой и думала… Господи, опять этот бег по кругу. Одни и те же разговоры, одни и те же взгляды в пол.
Она поставила вазу на стол, и розы, будто королевы, заняли своё законное место в центре комнаты, тут же преобразив все вокруг.
— Прости, что я… что мы как-то… — он не нашёл нужного слова, развёл руками.
— Да я тоже, — быстро ответила она, не давая ему договорить. — Я тоже во всем этом растворилась. В готовке, в уборке, в «надень шапку». Забыла просто… посмотреть на тебя.
Она сделала шаг к ней и обняв за плечи. Она прижалась щекой к его груди, к грубой ткани куртки, которая пахла ветром и осенью. Он почувствовал, как она вздрогнула от глубокого, сдерживаемого вздоха. Он прижал её крепче, и пятнадцать лет размолвок, обид и молчания вдруг показались просто мигом. Где-то там, под слоем будничной пыли, все это время тлели угли, и сейчас один неловкий, искренний порыв раздул их снова.
Они не целовались страстно, не давали громких обещаний. Они просто стояли в обнимку посреди своей кухни, глядя на розовые розы в старой бабушкиной вазе, и слушали, как в тишине снова рождается их общее, почти забытое тепло. И этого было достаточно. Больше, чем достаточно. Это было начало.