Часть 9. Глава 69
Я стояла в гулком коридоре отделения неотложной помощи, всё ещё слыша затихающие отголоски грязных угроз Черняховского, которые он выкрикивал, пока его, сопротивляющегося, выволакивали на улицу. Ледяной холод ярости сковал мои руки, заставляя их мелко дрожать, но я усилием воли заставила себя дышать ровно и глубоко, пытаясь унять бешено колотящееся сердце.
Этот человек, отвратительный, наглый, самодовольный тип с его лоснящимся от сытости лицом и дорогим парфюмом, привыкший к тому, что его власть и удостоверение в кармане пиджака прикрывают любое, даже самое отвратительное безобразие, перешёл сегодня все мыслимые и немыслимые границы. Он не просто ворвался в наше отделение, перепугав медперсонал и пациентов, грубо оттолкнув хрупкую медсестру и изрыгая угрозы всем, кто попадался на его пути, – он поднял руку и ударил доктора Звягинцева, нашего хирурга, человека, который в тот самый момент, рискуя своей карьерой, пытался спасти жизнь его же собственной жене.
В моей голове пронеслась ясная, обжигающая мысль: если сейчас промолчать, если позволить этому сойти ему с рук, чувство безнаказанности депутата Черняховского только окрепнет и пустит более глубокие корни. А я не могла позволить, чтобы липкий, парализующий страх перед властью снова одержал победу.
Сделав ещё один глубокий вдох, я решительно направилась в палату, куда поместили Петра Андреевича после того, как ему наложили швы. Он лежал на высокой больничной койке, неестественно бледный, с белоснежной повязкой на голове, закрывающей глубокую, рваную рану. Воздух в палате был тяжёлым, пахнущим антисептиками и чужой болью.
Катя Скворцова, наша старшая медсестра, с сосредоточенным лицом проверяла его пульс, а Сауле, склонившись над столиком, торопливо готовила документы для его перевода в нейрохирургию. Я бесшумно присела на жёсткий стул рядом, стараясь говорить спокойно и уверенно, хотя внутри всё клокотало от негодования.
– Пётр Андреевич, как вы себя чувствуете? – спросила, внимательно всматриваясь в его глаза, ища в них ответ.
Он попытался слабо улыбнуться, но в его потемневшем взгляде была лишь бездонная усталость, смешанная с унизительным стыдом и животным страхом.
– Нормально, Эллина Родионовна. Голова немного кружится, но жить буду. Коллеги сказали, сотрясение, десять швов наложили, – он на мгновение замолчал, подбирая слова, потом с трудом добавил: – Не надо было вам полицию вызывать. Это только хуже для всех сделает.
Я до боли стиснула зубы. Его слова, полные обречённости, были горьким эхом того, что слышала уже десятки раз от других в подобных ситуациях: «это бесполезно», «ему всё равно ничего не будет» и тому подобное. Как же я устала от этой рабской покорности, от этого въевшегося в подкорку страха перед облечённым властью человеком, который заставляет людей молчать, даже когда их унижают и бьют.
– Пётр Андреевич, послушайте меня внимательно, – начала я, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо, но без излишнего нажима. – Если мы сейчас не добьёмся справедливости, Черняховский и дальше будет вести себя так же. Сегодня он ударил вас, а завтра – кого-то ещё. Вы же сами видели, как он ворвался сюда, как угрожал коллегам. Мы врачи, наш долг – спасать жизни, но это совершенно не значит, что должны безропотно терпеть насилие. Вы не один, я буду с вами до конца и не позволю, чтобы этот вопиющий случай замяли.
Доктор Звягинцев отвёл взгляд в сторону, его пальцы нервно теребили край простыни.
– Эллина Родионовна, вы просто не понимаете, – тихо, почти шёпотом, произнёс он. – У него связи абсолютно везде. В полиции, в судах, в Смольном. Даже если я напишу заявление, оно просто затеряется в ворохе бумаг. А вот проблем у меня и у моего дяди, который меня сюда устроил, будет выше крыши. Вы же прекрасно знаете нашего Вежновца – он скорее уволит меня одним днём, чем пойдёт против такого влиятельного человека, как Черняховский.
Я почувствовала, как кровь гневно прилила к лицу. Да, я слишком хорошо знала Ивана Валерьевича. Наш главный врач был непревзойдённым мастером лавировать между властью и совестью, всегда безошибочно выбирая первое. Но я не собиралась отступать и на этот раз.
– Пётр Андреевич, прекрасно понимаю, что вы боитесь. Но молчание – это не выход, а тупик. Если мы все будем молчать, такие, как Черняховский, будут чувствовать себя настоящими королями жизни. Вы не один, я вам обещаю. Мы пройдём этот путь вместе, – я сделала небольшую паузу, давая ему возможность осознать мои слова. – Подумайте, пожалуйста. Я не буду вас заставлять, но и сама не остановлюсь.
Доктор Звягинцев медленно поднял на меня глаза, и на мгновение в его взгляде мелькнула слабая искра надежды, но тут же погасла, утонув в привычном страхе.
– Дайте мне немного времени подумать, – едва слышно пробормотал он. – Я… я сейчас не готов.
Я разочарованно кивнула, отчётливо понимая, что давить на него дальше не просто бесполезно, но и жестоко. Он был сломлен, и никто не имел права его осуждать. Но я не собиралась сдаваться и отступать. Если коллега Звягинцев не готов бороться за себя, сделаю это за него. И за жену Черняховского, чьё хрупкое, нестабильное состояние всё ещё вызывало у меня серьёзную тревогу.
Я направилась по тихому коридору к палате Виолетты Аркадьевны. Она пришла в себя после сложной операции, и мне хотелось не только проверить её физические показатели, но и попытаться понять, что же на самом деле с ней произошло. Когда я бесшумно вошла, она лежала на высокой больничной кровати, неестественно бледная, с плотно закрытыми глазами. Тонкие, прозрачные трубки капельниц тянулись к её руке, а кардиомонитор у изголовья кровати тихо и монотонно пищал, показывая на удивление стабильный сердечный ритм.
Я осторожно присела на стул рядом, стараясь не потревожить пациентку, но она тут же открыла глаза и посмотрела на меня. В её расширенных зрачках была мучительная смесь боли, усталости и всепоглощающего страха.
– Доброе утро, Виолетта Аркадьевна. Меня зовут Эллина Родионовна Печерская. Вы в клинике имени Земского. Я заведующая отделением неотложной помощи. Как вы себя чувствуете? – мягко, почти шёпотом спросила я.
Она попыталась изобразить улыбку, но та вышла слабой, вымученной гримасой.
– Спасибо, доктор… жива, – её голос был едва слышен, как шелест сухих листьев. – Это ведь вы меня спасли?
– Это работа всей нашей бригады, – ответила я, стараясь говорить ободряюще. – Но мне хотелось поговорить с вами о другом. Мы зафиксировали у вас множественные побои. Синяки, гематомы, переломы рёбер. Это совершенно не похоже на случайное падение, например, с лестницы. Уж мы-то всякое здесь повидали. Расскажите, пожалуйста, что случилось.
Черняховская резко отвела взгляд в сторону, её губы мелко задрожали. Я видела, как она отчаянно борется с собой, как слова рвутся наружу, но животный страх перевешивает всё остальное. Наконец, женщина не выдержала и беззвучно разрыдалась, закрыв лицо худыми, дрожащими руками.
– Я… я не могу… – прошептала она сквозь слёзы. – Ничего не получится. Ему за это ничего не будет.
– Кому? – тихо спросила я, хотя ответ уже начал ледяной змеёй обвивать моё сердце.
Она с усилием посмотрела на меня глазами, полными слёз и безнадёжности.
– Лёня… мой муж, – выдавила, и голос сорвался. – Он… он давно так себя ведёт.
Я почувствовала, как холод пробежал по спине. Ожидала чего-то подобного, но услышать это от Черняховской было, как… получить удар под дых.
– Расскажите, прошу вас, – тихо призвала я.
Виолетта Аркадьевна, всхлипывая, начала свой страшный рассказ. Они женаты восемнадцать лет, у них двое детей – сын семнадцати лет и дочь десяти. Когда впервые узнала, что муж ей изменяет, и попыталась поговорить с ним, он избил её так жестоко, что неделю не могла выйти из дома, выдумывая для всех нелепые оправдания. С тех пор она боялась его тяжёлого взгляда, ледяного гнева и кулаков.
Недавно Леонид Максимович пришёл домой в ярости, заявил, что суп тёплый, а должен быть горячим, с порога уволил прислугу, а жену избил за то, что попросила не шуметь, чтобы не разбудить детей. Вчера она не выдержала – увидела в интернете ролик, где врач «Скорой помощи» снял девушку в квартире, которую она сразу узнала как место тайных встреч Черняховского с любовницами: когда-то это жильё они покупали вместе в расчёте, что там после наступления совершеннолетия станет жить их старший сын. Виолетта бросила телефон с этим видео на стол мужа в его кабинете, и он снова её избил, на этот раз почти до смерти.
– Я не могу подать на него заявление, – прошептала она, вцепившись в мою руку. – Муж влиятельный депутат. Уничтожит меня, отберёт детей… останусь ни с чем и совершенно одна.
Я крепко сжала её холодную руку, стараясь передать хоть крупицу своей уверенности.
– Виолетта Аркадьевна, вы не одна. Мы можем и хотим помочь вам. Но для этого нужно, чтобы вы решились. Он не должен остаться безнаказанным.
Черняховская отчаянно покачала головой, новые слёзы покатились по её щекам.
– Вы не понимаете… он всегда, всегда выходит сухим из воды. Всегда.
Дальше разговаривать пациентка не захотела. Я вышла из палаты с тяжёлым, как камень, сердцем. Её слова, животный страх и горькие слёзы – всё это только укрепило мою решимость. Черняховский не просто хулиган с удостоверением, он – настоящий монстр, который годами калечит и ломает жизни самых близких ему людей. Его безупречный образ примерного семьянина и влиятельного человека, который он так тщательно выстраивал на публике, был отвратительной, циничной ложью. И я поклялась себе, что сделаю всё, чтобы сорвать с него эту маску и разоблачить его истинное лицо.
Поздним вечером я сидела в оглушающей тишине своего кабинета, тусклый свет настольной лампы выхватывал из полумрака лишь стол и руки. Я неотрывно смотрела на маленький пластиковый прямоугольник – флэшку с видеозаписью, которую мне днём передал начальник службы безопасности клиники Аристарх Всеволодович Грозовой. Она казалась тяжёлой, словно была отлита из свинца. На ней было всё, до последней отвратительной секунды: как Черняховский, багровый от ярости, ворвался в отделение, как грубо отшвырнул хрупкую Светлану, как его кулак врезался в грудь Звягинцева.
Это было не просто видео, а холодное и смертоносное оружие. Я отчётливо понимала, что, пустив его в ход, начну настоящую, безжалостную войну. Но внутри горела ледяная готовность. Черняховский был не просто преступником, он – живое воплощение, символ всего того, что я ненавидела всей душой: безнаказанности, высокомерия, жестокости человека, который решил, будто ему всё можно, и не для него наши законы писаны, а для «электората».
Я открыла ноутбук, его экран озарил моё лицо холодным светом. Пальцы замерли над клавиатурой. Писать заявление в полицию было бессмысленно – уже видела их растерянные лица и опущенные глаза перед его красным удостоверением. Решила пойти другим, более опасным путём. Да, будь на моём месте Народная артистка СССР Изабелла Арнольдовна Копельсон-Дворжецкая, она бы самолично пошла в Заксобрание и прямо там прилюдно начистила Черняховскому физиономию. Кто бы ее, великую женщину, Сталинскую лауреатку, Героя Труда России, остановил?
Увы, таких регалий у меня нет. Потому буду действовать иначе. Вспомнилась знакомая журналистка, Катя Румянцева, с заслуженной репутацией человека, который не боится копать под самых влиятельных и опасных людей. Я начала писать ей письмо, тщательно подбирая каждое слово. Приложила копию видеозаписи и сухо, без лишних эмоций, описала факт нападения на Звягинцева. Ни словом не упомянула Виолетту Аркадьевну – её история была слишком личной и деликатной, и я не имела права разглашать её без разрешения. Но нападение на врача при исполнении – это уже общественное дело, преступление, которое нельзя замолчать. Я была уверена, что Катя сможет сделать из этого оглушительный скандал.
На следующий день мы встретились с Катей в маленьком, почти пустом кафе неподалёку от клиники. Она была такой же, как я её помнила: острые, точёные скулы, пронзительные, внимательные глаза, которые, казалось, видели тебя насквозь, и короткая, мальчишеская стрижка. Она сразу перешла к делу, не тратя времени на пустые любезности.
– Эллина, ты понимаешь, во что ввязываешься? – спросила она тихим, но твёрдым голосом, едва я закончила свой рассказ. – Черняховский – это не просто местный депутат. У него связи в Смольном, в силовых структурах, везде. Если мы это опубликуем, он тебя не просто в порошок сотрёт, а просто уничтожит.
Я сделала глоток остывшего кофе, стараясь выглядеть спокойнее, чем чувствовала себя внутри.
– Катя, я знаю, кто он. И именно поэтому молчать нельзя. Он ударил врача, который спасал его жену, угрожал всему отделению. А его жена… – я замялась, не решаясь раскрыть все подробности. – Она боится его до смерти. Если мы не остановим его сейчас, он продолжит калечить жизни. Не смогу жить с мыслью, что промолчала и позволила этому случиться.
Катя долго смотрела на меня, её губы были сжаты в тонкую, решительную линию. Во взгляде журналистки мне увиделся не только профессиональный интерес, но и глубокое уважение. Что ж, приятно, конечно…
– Хорошо. Я беру этот материал. Но тебе нужно быть готовой ко всему. Это будет настоящая буря.
– Готова, – твёрдо ответила я, хотя в груди всё похолодело от мрачного предчувствия надвигающейся битвы.
На следующий день, едва дождавшись окончания утреннего обхода, я снова поспешила к Виолетте Аркадьевне. Она выглядела чуть лучше, бледность на щеках сменилась легким, нездоровым румянцем, но глубоко запавшие глаза по-прежнему были полны застарелого, въевшегося в душу страха. Он никуда не делся, лишь затаился в уголках её глаз, готовый в любой момент снова поглотить её целиком.
Я осторожно присела на краешек стула рядом с её кроватью и, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно мягче, но в то же время уверенно и решительно, начала говорить.
– Виолетта Аркадьевна, прекрасно понимаю, как вам сейчас страшно. Но молчание и бездействие больше не вариант. Я уже начала действовать. У меня на руках есть неопровержимое доказательство – видеозапись, на которой отчётливо видно, как ваш муж напал на нашего доктора Звягинцева. Эту запись я уже передала в несколько независимых СМИ. Очень скоро об этом инциденте заговорят, и скрыть правду будет невозможно. Но это только начало. Чтобы Черняховский понёс полную ответственность за всё то зло, что причинил вам на протяжении долгих лет, мне жизненно необходима ваша помощь. Если наберётесь смелости и решитесь подать официальное заявление, клянусь, что буду с вами на каждом шагу этого пути. Мы вместе найдём лучшего адвоката, обеспечим полную защиту вашим детям. Вы больше не должны жить в этом непрекращающемся кошмаре, в вечном страхе.
Виолетта Аркадьевна долго молчала, её взгляд был отстранённо устремлён в потолок. Казалось, она взвешивала на невидимых весах свою прошлую жизнь, полную унижений, и туманное, пугающее будущее. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем её рука, лежавшая поверх одеяла, едва заметно дрогнула. Затем она тихо, почти шёпотом, произнесла:
– Подумаю… дайте мне всего один день.
Я медленно кивнула, не смея нарушить хрупкую тишину, и почувствовала, как в груди начинает разгораться крошечный уголёк надежды. Это был совсем маленький, почти незаметный шаг, но вперёд, прочь из трясины отчаяния. Я отдавала себе отчёт в том, что предстоящий путь будет невероятно долгим и трудным. Такой человек, как Черняховский, не сдастся без ожесточённого боя. Все его обширные связи, огромные деньги и власть – всё это будет брошено против нас. Но была к этому готова. Пример Изабеллы Арнольдовны не позволял сдаваться.
Я не просто врач, исполняющий свой долг, я – человек, который не может и не будет мириться с вопиющей несправедливостью. Сорву с Черняховского маску примерного семьянина и добропорядочного гражданина, заставлю ответить за всё содеянное – за искалеченного Звягинцева, за страдания Виолетты, за всех тех, кого он безнаказанно заставил страдать. И не остановлюсь, пока справедливость, настоящая, а не показная, не восторжествует.