Что делать, когда прошлое приходит к тебе?
Я служу в доме Пахомовых дворецким вот уже сорок лет и видел всё: блестящие приёмы, тихие семейные вечера, слёзы счастья и горя. Но никогда под этой величественной кровлей не было так тихо и так тяжко, как теперь. Воздух застыл, пропитанный запахом старческой немощи, дорогих сигар и невысказанных обид. А теперь к этому коктейлю добавился ещё и едкий аромат чужого страдания, который принесла с собой она.
Новую сиделку для мастера наняли по объявлению. Старый писатель, чьи книги когда-то скупали толпы поклонников, теперь был пленником собственного тела, прикованным к массивному дубовому креслу у камина, который топили даже летом – его кости ломило от малейшей сырости. Он был едок, циничен и язвителен, как гнилой зуб. Сиделки не задерживались дольше недели.
Но эта была другой. Элис. Молодая женщина с лицом безмятежной маски и глазами цвета зимнего неба. Она не улыбалась, не болтала попусту, не пыталась его развеселить. Она просто делала свою работу с пугающей, механической точностью: поправляла плед, подавала лекарства, помогала есть. Её шаги по паркету были беззвучны, движения – экономны и выверены. Казалось, она не человек, а тень.
— Ну что, мой новый тюремный надзиратель, — просипел он наше первое утро, когда я ввёл её в кабинет. — Надеюсь, у тебя крепкие нервы. Предыдущая сбежала, заливаясь слезами. Я назвал её плаксой-ваксой. Неблагодарная особа.
Элис молча поправила подушку у него за спиной. Её пальцы, длинные и холодные, мелькнули перед его лицом.
— Я здесь, чтобы работать, — её голос был ровным, без единой эмоциональной нотки. — Вам что-то нужно?
— Всё нужно! — рявкнул он, стуча костяшками пальцев по подлокотнику. — Мне нужно, чтобы эти дураки-издатели перестали слать письма с вопросами о моих мемуарах! Им не терпится выцарапать из меня последнюю сенсацию. Что ж… возможно, я их напишу.
Он бросил на неё колкий, испытующий взгляд. Она не отвела глаз, но и не проявила интереса.
— Вы будете диктовать, — констатировала она. Это не был вопрос.
— А ты записывать. Вон, в том ящике, пачка бумаг и карандаши. Будешь моей рукой. Моим пером. Моим слугой. Нравится?
— Это входит в мои обязанности? — спросила она всё так же ровно.
— С этого момента – да! — он злорадно ухмыльнулся, ожидая протеста, испуга, чего угодно.
Но Элис просто кивнула, достала блокнот и села у столика у окна, приготовив карандаш. Её покорность лишь разозлила его сильнее.
Так и повелось. На следующий день он начал диктовать. Вернее, не диктовать, а изрыгать. Изрыгать поток яда, желчи и откровенной лжи о своей покойной жене, Елене.
— Пиши, — командовал он, и его хриплый голос заполнял мёртвый воздух комнаты. — «Моя так называемая муза, Елена, была мастерской актрисой. На людях – ангел, со мной – холодная, расчётливая интриганка. Она вышла за меня только из-за денег и славы, постоянно закатывала истерики и изменяла мне с кем попало, едва я уезжал на встречи с читателями…»
Я замирал у буфета, протирая хрусталь, и не верил своим ушам. Я знал хозяйку. Она была воплощением доброты и света. Той, кто сдерживала его злой нрав, кто утешала его в минуты отчаяния, кто любила его вопреки всему. Он же выставлял её шлюхой и глупой куклой.
Элис записывала. Молча. Склонённая над листом бумаги, она была непроницаема. Лишь лёгкий скрип грифеля нарушал тишину. Но я, старый служака, подмечающий малейшие детали, видел, как с каждым днём, с каждой новой мерзостью, её лицо становилось всё мрачнее. Не выражая открытого гнева или отвращения, оно будто высекалось из серого мрамора – холодное, жёсткое, безжизненное. Только глаза… в них появлялась какая-то стальная решимость, ледяная глубина, в которую страшно было заглянуть.
— Ты что, слова не вымолвишь? — дразнил он её, останавливая диктовку. — Ничего не скажешь? Ничего не спросишь? Никакого мнения?
— Моё мнение вас не интересует, — парировала она, не поднимая головы.
— Верно! Молчи и пиши. Сегодня будет особенно «вкусный» кусок. О том, как она пыталась шантажировать меня мнимой беременностью…
Я видел, как белеют костяшки её пальцев, сжимающих карандаш. Но голос её оставался прежним, ровным и безразличным, когда она отвечала: «Я готова».
Шли недели. Книга близилась к завершению. Атмосфера в доме накалилась до предела, будто перед грозой. Мастер, казалось, черпал силы в её молчаливой ненависти, становясь ещё ядовитее. А Элис превращалась в призрака – бледного, безмолвного, но чьё присутствие ощущалось каждой клеткой кожи.
И вот настал тот день. Он диктовал последнюю главу, переделал похабный анекдот о том, как Елена якобы пыталась вернуть его, устроив истерику на глазах у всего светского общества.
— …и она валялась в ногах у этого молодого художника, умоляя его жениться на ней, потому что я выгнал её, как последнюю… — он выдохнул, довольный. — Всё. Кончено. Поставь точку.
Элис медленно, почти церемониально, положила карандаш на стол. Она подняла на него взгляд. В её глазах не было ни гнева, ни слёз. Лишь бездонная, всепоглощающая пустота.
— Вы закончили? — спросила она. Её голос прозвучал глухо, будто из-под земли.
— Да. Великое произведение окончено. Благодаря тебе. Можешь идти и передать это моим стервятникам-издателям. Пусть печатают. Весь мир должен узнать правду о той женщине.
— Правду? — впервые в её голосе послышалась какая-то нота. Лёгкая, почти невесомая, от которой по спине пробежал холодок. — Вы хотите правды?
Она медленно поднялась с места и сделала шаг к его креслу. Затем ещё один. В комнате не было слышно даже дыхания.
— Что ты делаешь? — просипел он, внезапно смущённый её поведением.
В ответ Элис молча потянулась к своей шее. Расстегнула верхнюю пуговицу строгого блузки. Извлекая на тонкой серебряной цепочке маленький, потёртый от времени медальон.
Она щёлкнула замком. Старинные створки с тихим скрипом раскрылись.
Она поднесла его к самым его глазам, к его жёлтым, выцветшим от старости зрачкам, чтобы он не смог не разглядеть.
— Вот правда, — сказала она, и её голос наконец обрёл страшную, стальную силу.
В медальоне была старая, пожелтевшая фотография. Счастливая молодая пара: он, полный сил и надменной уверенности, с тёмными вихрями волос. Рядом – она. Елена. Его жена. Сияющая, с ясными глазами и доброй улыбкой. А на руках у неё – маленькая девочка с двумя косичками.
И на щеке у той девочки была та же самая маленькая, едва заметная родинка, что и у взрослой Элис.
Старик замер. Его лицо, секунду назад раздувшееся от самодовольства, начало медленно оседать, как проколотый воздушный шар. В глазах вспыхнуло непонимание, затем – узнавание, и, наконец, животный, всепоглощающий ужас.
— Нет… — выдохнул он. Это был не крик, а предсмертный хрип. — Это… не может быть…
— Может, — отрезала Элис. Её рука с медальоном не дрогнула. — Ты бросил её. Беременную. Она умерла в нищете, так и не сказав о тебе дурного слова. Она заставляла меня молиться за тебя. Говорила, что ты великий человек, у которого просто сложная судьба. Я пришла сюда не за деньгами. Не за наследством. Я пришла услышать правду о ней. От тебя. И я её услышала.
Она захлопнула медальон. Звук щелчка прозвучал громче выстрела.
Она не сказала больше ни слова. Не посмотрела на него. Она развернулась и вышла из комнаты. Её шаги эхом отдавались в парадной зале, затихая в глубине дома.
Я стоял, боясь пошевелиться. Смотрел на него.
Он сидел в своём огромном кресле, съёжившийся, внезапно ставший очень маленьким и бесконечно старым. Он смотрел в потухший камин, и его рот беззвучно шевелился. В его глазах не было ничего. Ни злобы, ни едкости, ни высокомерия. Лишь абсолютная, вселенская пустота. Тишина, которую он так любил, обернулась против него и въелась в самые кости.
Он добился своего. Он написал свою последнюю книгу. А я просто стоял и смотрел, как гаснет огонь в очаге. И впервые за сорок лет службы не знал, подойти ли к нему.
Спасибо за внимание! Обязательно оставьте свое мнение в комментариях.
Прочитайте другие мои рассказы:
Обязательно:
- Поставьте 👍, если понравился рассказ