Окончание. Начало здесь:
...Ритка уронила на пол жука, которого успела вытащить из воды. И теперь стояла, зажав рот руками. Глаза по пять копеек. Она почему-то разом перестала быть красивой. Или это только показалось Олегу?
Сам он, чертыхнувшись, прыгнул следом за Васькой. Как был: в рубашке, штанах и даже в сандалиях. Не успел еще переодеться. Подхватил под водой невесомое тельце, вытащил. Сунул кому-то в протянутые сверху руки.
Пока доплыл до лесенки и вылез сам, пока добежал до ребят, время казалось страшно медленным. Как во сне. А потом снова рванулось, заспешило. Васька уже кашляла, выгибаясь и отплёвывая воду.
Жука кто-то в суматохе раздавил: торчали из треснувшего, как орех, тельца какие-то белые трубки. Васька смотрела на них остановившимися глазами. И по ее щекам опять катились молчаливые слезы.
Олег подбежал, растолкав всех, подхватил малявку на руки, прижал к себе, словно мокрого котенка:
– Ты мой маленький храбрый индеец... Держись, Васька, сейчас мы к врачу...
От врача Васька в отряд в этот день не вернулась. В первый раз с начала смены.
К вечеру Олег знал от Анны Андреевны, что мелкую накормили лекарствами и оставили на ночь в изоляторе. Все же вода, хоть и немного, но попавшая в лёгкие, была грязной, и за здоровьем девочки стоило понаблюдать.
Ему никто не сказал, что он паршивый нянь. Что недосмотрел за ребенком. И все равно он чувствовал себя как-то муторно. И не он один. «Словно пыльным мешком из-за угла пришибленные» – сказал на свечке кто-то, выражая общее настроение отряда. Ритка тихо плакала. Но её никто не хотел утешать.
Так и сидели – молча и траурно. Только тихо тренькала гитара в руках Олега. Наконец, он прижал рукой струны.
– Знаете что? Берите фонарики, я вам что-то покажу. Мы с Васькой готовили сюрприз к концу смены. Но, я думаю, она не обидится...
...Было уже темно, почти ночь. Тихая вереница очень хмурых ребят прошла по территории лагеря – к дальней беседке. Там стоял старый мангал, и иногда проходили отрядные «свечки». Вернее, почти костры. Ну, если на нормальный костёр выйти было почему-либо нельзя, а посидеть у пламени всё же хотелось. Только это все же редкий случай, а так в беседку никто и не заглядывал.
Олег подождал, пока все пройдут, устроятся на старых, рассохшихся лавках. И только когда на него все подняли глаза– кто с вопросом, кто с недоумением, сказал:
– Смотрите!
И повёл фонариком по кругу. Луч выхватил из темноты сперва пушистую еловую лапу, затем паутину с толстым, недовольно завозившимся пауком (ходят тут всякие, спать мешают...), а потом упёрся в Васькин рисунок. Две ночные бабочки ярко полыхнули крыльями под лучом света. Они болтали тонкими, сделанными из нитки ножками, свесив их с края месяца, вырезанного из «золотинки» (бумажки от шоколадки), на котором сидели. И сразу было понятно, что они ещё и за лапки держатся, хотя этого увидеть было никак нельзя: бабочки сидели спиной, то есть крыльями, к зрителю.
На втором рисунке зелёная бабочка сидела на стекле окна. А за стеклом, в чёрной глубине комнаты, горела свеча и стояла чашка чая. Это выглядело так уютно, что желание бабочки попасть в комнату ощущалось очень остро.
На третьем мелкие разноцветные ночные бабочки танцевали на чёрном фоне – среди звёзд из все той же фольги.
Четвёртый порадовал пушистой желто-черной гусеницей на зелёных листах, среди пушистых же одуванчиков, сделанных из мелко нарезанной бумаги.
На пятом были серьёзные жуки, почему-то с тростями и портфелями...
Все это было нарисовано по-детски неумело, но ночью, при свете фонарика, выглядело таким сказочным, что никто не проронил ни слова. До самого последнего рисунка. Там на зелёном, как вода в пруду, листе бумаги явно взрослой рукой был нарисован мёртвый жук, раздавленный, словно орех. Белели трубки внутренностей. И белела приклееная нить, на которую он остался привязан и после смерти.
После тихой сказки Васькиных рисунков это было – как удар под дых. Неожиданно и больно. Ритка тонко вскрикнула. А потом заговорила сдавленным от близких слез голосом:
– Это... Это же был просто какой-то жук. Дурацкий жук! За что ты меня вот так? Это... не честно.
И она не выдержала – зарыдала в голос, торопливо убежала из беседки. За ней метнулась чья-то тень, но Олег не стал присматриваться – чья именно. Побежали, и хорошо. Конечно, не надо Ритке сейчас быть одной. Он это понимал. Но понимал так же и то, что в пед.отряд ей нельзя. Не выйдет из Ритки вожатой, не надо ей к детям...
Остальные стояли молча. И Олег ещё раз обвёл рисунки лучом фонаря. Все – кроме самого последнего. И тихо сказал:
– Для неё они – сказка, понимаете? Живут, думают. Чего-то хотят. Кого-то любят, с кем-то дружат.
Он не знал, что тут ещё можно добавить. Запнулся. Но на помощь пришла девочка, которую он раньше почти не замечал. Тихонько закончила вместо него:
– А сказка не должна становиться злой. Да?
И все, конечно, с этим согласились. Загомонили. А кто-то из девчонок вспомнил:
– Она же и сама сказку придумывает. И нам по ночам, перед сном, рассказывает. Про жука-бронзовку. Помните?
Послышались негромкие смешки. Но не обидные, добрые. Это очень вольное изложение «Золотого жука» Эдгара По Васькины соседки по палате любили. И изумлялись, перешёптываясь между собой: неужели она эту книгу читала? Не по возрасту ведь, маленькая совсем. А как складно говорит – действительно интересно послушать.
Васькин вариант «ужжжасно страшшшной» истории был тут же вкратце пересказан, и все решили, что обязательно попросят еще и самого автора повторить свой рассказ. На какой-нибудь из свечек. Ведь вернут же им Ваську? Ну, правда же вернут?
Чтобы убедить себя в этом, дружно пошли под окна изолятора и шёпотом прокричали Ваське привычное ежевечернее лагерное прощание: «День отшумел, и ночью объятый, лагерь отходит ко сну! Доброй вам ночи, наши ребята... Доброй вам ночи, наши девчата, оброй вам ночи, товарищ вожатый...»
Доброй тебе ночи, наша Васька! Завтра нам снова в путь.
Вика опять засопела, завозилась на кровати:
– Это была мама, да? Мама нашла слова про сказку?..
И Олег погладил её по волосам:
– Да, ребёнок. Мама. Конечно, наша мама.
– Значит, вы из-за Васьки познакомились?
Олегу ничего не оставалось, как только кивнуть.
– Тогда она мне прямо как сестра. Эта ваша Васька, – сделала неожиданный вывод Вика.
– Ну... скорее, крестная фея, – засомневался он. – Хотя... тоже не подходит.
– Нет, - Вика сомнений не знала. – Пусть будет сестра. Я ведь тоже... дочь вождя. Да, пап?
Ну, что тут было ответить? Только поцеловать дочь в горячий от температуры лоб, и шепнуть на ухо:
– Конечно. Ты мой маленький храбрый индеец...
...Утром в Викину комнату заглянула мама. И улыбнулась: дочь и отец спали. Одна – разметавшись на кровати и скинув с себя одеяло (видимо, жар, наконец, спал). Другой – свернувшись калачиком на полу, подгребая под себя это самое одеяло. Жаль, что мама не умела подсматривать сны, иначе поняла бы, о чем эти двое проговорили всю ночь. Потому что им обоим снилась Васька, дочь вождя.
Она сидела на ветке дерева, и летний ветерок шевелил куриные перья её «индейского головного убора», и солнечный блик горел на жуке-бронзовке, что устроился на кармане её рубашки. Васька болтала босыми ногами, лопала землянику из лопухового кулька и улыбалась. Может быть, думала о своём странном взрослом друге. Да, именно друге. Олег понял это, хотя и не сразу. Для дружбы ведь важен не возраст. Просто человек должен вдруг стать для тебя незаменим. А Васька такой для Олега и была. Пусть и не виделись они после лагеря ни разу. Недаром он помнит о ней – до сих пор.
Сон, несомненно, был «в руку». Потому что прямо с этого утра начиналось бесконечное лето, полное игр и приключений. И никакие простуды не могли это изменить.
Конец