- Когда я вырасту большая. Глава 30.
За спиной дочери показался бледный Антошка.
На его окровавленных руках вытянулась полоска рыжей шерсти. Мальчик смотрел на неё, будто боясь поверить в реальность происходящего.
- Антон! - тихо сказала Настя, выходя ему навстречу. - Это что? Это котёнок?
- Это не я, - голосом, полным ужаса, ответил мальчик. Быстро положил котёнка на пол, и выбежал из дома.
Настя подошла к котёнку. Он не мяукал, и было не понятно, откуда сочится кровь.
- Саша, - обратилась она к дочери. - Что случилось? Вы где его нашли?
Девочка глаз не могла оторвать от рыжей шерсти, испачканной в крови. Головка была маленькой, и из-за длинных волосков не было понятно, где глазки.
- Мы нашли его около речки. В камнях. К нему был камень привязан. И ржавая консервная банка... - девочка всхлипнула, и залилась слезами. - Мамочка, он маленький ещё совсем. Как такое можно делать... Он же как ребёночек...
Настя взяла котёнка в руки. Головка безвольно свесилась, между челюстей показался тонкий, как кусок розовой промокашки, закруглённый язык. Фельдшеру не потребовалось никаких усилий, чтобы понять неотвратимость случившегося.
- Он, Сашенька, всё... Мы можем только похоронить малыша, - Настя еле сдерживалась, чтобы не разреветься.
- Мамочка, ты же фельдшер! Это почти как доктор! Сделай же что-нибудь! - Саша подняла свои просящие глаза и мать заревела, затряслась в рыданиях.
В тенистом углу старого сада, у самого забора, закопали белую коробочку, в которой бывшие хозяева дома хранили нитки, намотанные на деревянные шпульки. Лопата справилась со своей работой быстро, так мала была коробочка с крохотным содержимым.
В этот день Саша поняла и запомнила навсегда, что даже добрый доктор не всегда может помочь. Есть вещи сильнее и страшнее отзывчивого человеческого сердца.
***
Роман Романыч приходил на работу вовремя. Только это время всегда было разным. Мог прийти в половине восьмого, разложить журналы и ведомости, подточить карандашик и наблюдать в окно, как бухгалтерия бежит-торопится в контору. Все они очень торопились, ведь дома были мужья, дети, скотина. И даже безмужняя Клавдия Никитична на работу приходила, что называется, на грани фола. Не надо было ребёнка заводить в таком-то возрасте, когда поутру из постели вылезать уже неохота.
Сама Клавдия Никитична так не думала. С удовольствием готовила она для Антошки жареную картошечку с грибами, но без лука, как любил парнишка. Овощи для борща натирала на мелкой тёрке, тушила в печке долго, и оставляла готовый на горячей чугунной плите, пока картошка в супе не превратиться в пюре.
Мальчик как-то покруглел, порозовел с лица. Глаза больше не отражали испуг, как пара небольших озёр. Учился он старательно, особенно по английскому, так что Клавдия Никитична тайком от матери купила небольшой, с половину тетрадного листа, но толстый, словарик. Вечером вдвоём, бок о бок, садились они рядышком на кровати. Женщина открывала потрепанный сборник рассказов и сказок, который Антошка брал в школьной библиотеке, читала выразительно и не торопясь. В особенно трогательные момента на её глаза набегали слёзы, и она украдкой шмыгнув, вытирала их.
Антошка сначала робко спрашивал, почему мама Клава плачет. Но скоро сам стал понимать, какое доброе у неё сердце. И что она не может не плакать, когда родители оставляли своих детей в лесу, когда в доме нечего было есть. Или когда Серая Шейка могла вот-вот погибнуть в когтях ужасно хитрой голодной лисицы.
Если бы Главбух знал, что эта молчаливая до скрытности на работе, дома женщина превращается в добросердечную мамашу, что надышаться не может на своё нечаянного сына. Что встаёт Клавдия Никитична задолго до будильника. Сунув не глядя босые, мягкие и тёплые ото сна ступни, осторожно подбирается она к кровати Антошки, не хуже той самой осторожной лисицы. Встаёт перед ним на колени, одним взглядом касаясь нежных детских волос. Маленьких, аккуратных, как переспелые пшеничные зёрна, веснушек. Тонкого носа, чуть вздёрнутого кверху и упрямого круглого подбородка, чуть выдающегося вперёд. Она мечтала, как сын окончит школу. Каким высоким, красивым и ладным он вырастет. Как приведёт в дом невестку. И тут Клавины мечты разбивались о камень преткновения, каким грозила стать новая закадычная подружка Антошки - Сашенька, дочь деревенской фельдшерки.
По мнению Клавдии Никитичны, не только во всей деревне, но и в двух близлежащих деревнях, не было для её дорогого Антошки стоящей невестки. Куда там Настиной замухрышке! Плечи тонкие, руки длинные, как плети. Бежит она по деревне, даже куры от её страхолюдности в разбег кидаются. Ножки кривенькие, коленки друг об друга шаркают, чисто жирафёнок. Да и повадка у неё вся городская, под портфельчиком согнётся, скукожится. То ли наши деревенские девки! Кровь с молоком, жаром пышут. А эта - вылитая мать.
Быстро позабыла Клавдия Никитична, что на коленях готова была стоять перед «городской замухрышкой», Антошку себе выпрашивая.
Роман Романыч смотрел в окно. Самым умным, самым наблюдательным казался он себе, потирая потные ладошки с кривыми пальцами под столом. Вот одна женщина с удивлением обнаруживает свой карандаш на чужом столе. Другая - принадлежности не на месте. Молча переглядываются они, не решаясь открыто спросить, как такое происходит. Волнуются. То теребят серёжки, то проверяют, застёгнута ли верхняя пуговица на тёплой кофте. То вдруг, поставив сумку на коленки, начинают проверять, на месте ли кошелёк.
Потом в ведомости и журналы закрадывались ошибочки, и Главбух, приятно улыбаясь, в шутку журил их, глядя прямо в глаза. Ну как же так, дорогая моя... Вот от кого-кого, от Вас не ожидал...
Мужчина был счастлив, приходя в деревянный дом, из которого он никак не мог вывести этот деревенский душок, предаваться воспоминаниям.
Воскрешать лица и растерянные вздохи, коих за рабочий день набиралось множество. Не забывал Роман Романыч напевать председателю, что окружают его воры, и что они себя рано или поздно покажут. Что главный агроном - старый, выживший из ума дед, и методы его не работают. И будь на этом месте знающий человек - колхоз бы выбился в передовики, и портрет многоуважаемого Федота Михайловича висел бы на доске почёта у белого здания районной администрации.
Главному агроному же, седому усатому человеку, похожему на знаменитого писателя, он напевал другое. Будто председатель отзывается о нём дурно, сетует на его преклонные годы и отсутствие новаторских методов, коими вооружаются колхозы-передовики. Так что когда эти двое встречались, обсуждение любого вопроса норовило перейти в яростный спор. Роман Романыч изо всех сил уговаривал их остановиться и не спорить, вспомнить об уважении друг к другу и многолетней работе в коллективе. Так что самым лучшим и миролюбивым человеком в колхозной конторе оставался Главбух, носивший за пазухой лёгкий сквознячок ненависти к окружающим.
Не один Данила видел в нём двойное дно. Теперь так же думала и его тёща Ирина. А ещё бывший главный бухгалтер, Нина Петровна.
На пенсию её проводили с почётом. Будучи к тому времени лет пять вдовой, она решила пожить спокойно. Взрослые дочери разъехались по большим городам, прельстившись их яркими огнями. Приезжали редко, с мужьями и детьми, превращая небольшой дом в галдящий человеческий улей. Тогда Нине Петровне приходилось стараться изо всех сил, чтобы эту неделю выстоять с достоинством. Внутренне напряжение, копившееся в ней годами, залегло сеткой морщинок вокруг глаз, глубокими носогубными складками и повисло опущенными углами тонкого, с поджатыми губами, рта.
Первое время женщина спала чуть не до обеда. Её не беспокоили ни остывший за зимнюю ночь, дом. Ни заметённые снегом двор и дорожка, неровной строчкой петляющая около палисадника. Она спала сладким безмятежным сном, каким не спала с самой беспечной юности. Продолжалось это недолго. Затем наступило другое время.
Нина Петровна не могла не то, что спать. Она не могла даже уснуть. Что-то беспокоило её сознание. Мысли веяли в её ночном сознании, как мука, которую сеяли через огромное сито, непрерывным потоком рождая один вопрос за другим.
- И это всё? И эта такая жизнь? Ходить в огород и в магазин? Слушать, как перешёптываются за спиной деревенские, какая женщина была? Главный бухгалтер!
Жить стало откровенно скучно. Не хватало привычного общения. Сколько выпито горячего чая в компании «своих», сколько пирогов по весёлым и грустным поводам съедено! Сколько свадеб сыграно, и сколько торжественных речей произнесено!
А что теперь?
Когда шустрая уборщица уехала в город к дочери водиться с новорожденным ребёнком, Нина Петровна задумалась. Конторские швабру в руки не возьмут. Зарплата смешная, да и неудобно перед другими признать свою готовность на «такой» труд. Женщина долго сидела у телевизора, не вникая в происходящее на экране. Было как-то стыдновато, неудобно, и что-то внутри яростно сопротивлялось. С другой стороны, коллектив её уважает. Навряд ли кто-то из них сможет обидеть её словом или делом. В праздники было принято всегда приглашать а обед всех сотрудников, и техслужащую в том числе.
К тому же, что душой кривить, заработок никогда не помешает. Решение было принято. Осталось самое страшное, сходить к председателю и предложить свою кандидатуру.
Собеседование состояло из нескольких предложений. Михалыч радостно потряс руку бывшего Главбуха, которую затем крепко и порывисто прижал к широкой груди:
- Рад, Петровна, рад. Ты - человек ответственный, знающий. Не мне тебе рассказывать о важности документов. Завтра сможешь выйти?
- Да я и сегодня могу, - не менее радостно и искренне ответила Нина Петровна.
Она подошла к конторе чуть раньше половины шестого. Вошла в длинный коридор медленно, вдыхая особенный запах, который так часто мерещился ей долгими бессонными ночами. Всё казалось и знакомым и чужим одновременно. Бачок с водой, с маленьким тугим крантиком, и ведро под ним. Высокий цветок в углу, растущий в голубом алюминиевом ведре с деревянной ручкой на полукруглой дуге. Переехала доска почёта с одной стены на другую, оставив под собой слой яркой невыцветшей краски. Что-то неуловимое витало в воздухе, от чего захотелось закашляться. Женщина подошла к бухгалтерии и в полуоткрытую дверь с удивлением увидела кривляния и манипуляции Романа Романовича. Её лицо медленно менялось, в глазах вспыхнули искорки. Нина Петровна, не удержавшись, разразилась громким смехом. Ей пришлось согнуться и схватиться за живот, который вскоре закололо. Из глаз потекли слёзы, и вскоре женщина заповторяла:
- Ой, не могу! Ну и насмешил! Ой, помогите!!!
Мужчина обернулся и замер со счётами в руках. Костяшки брякнули, будто присоединяясь к смеху Нины Петровны. Лицо Романа Романыча покраснело, а затем покрылось бледными пятнами. Он дёрнул плечами, схватил саквояж и водрузил шляпу на свою плешивую голову:
- Здравствуйте, - бросил он и выбежал из конторы.
- И Вам не хворать, - подавив очередной смешок, ответила женщина. -Ой, не могу... Помогите... - продолжила рассыпаться она.