Роман «Небесный рыцарь»
Весна и начало лета 1943 года стали для старшего сержанта Ивана Кожедуба временем тяжелого, изнурительного ожидания.
После своего катастрофического первого вылета он получил новую машину, но потерял нечто большее — уверенность.
Командир полка, майор Солдатенко, сдержал слово и дал ему второй шанс, но небо, казалось, испытывало его на прочность.
Он летал. Летал много. На сопровождение штурмовиков Ил-2, на прикрытие наземных войск, на патрулирование.
Он ввязывался в короткие, яростные стычки, видел, как мимо его кабины проносятся трассы вражеских очередей, сам до боли в глазах всматривался в небо, пытаясь поймать в прицел юркий «мессер» или тяжелый «фоккер».
Но решающего, победного удара нанести не удавалось. Враг либо уходил, либо его отгоняли более опытные товарищи.
Счет сбитых самолетов на борту его «Лавочкина» оставался пустым.
А вокруг него аэродром жил своей жизнью. Летчики возвращались из боя, и на фюзеляжах их истребителей появлялись новые красные звездочки. Их поздравляли, хлопали по плечу, а он стоял в стороне, чувствуя себя чужим на этом празднике.
Он не завидовал. Он страдал. Страдал от своего бессилия, от ощущения, что он, один из лучших инструкторов, здесь, в настоящем бою, оказался статистом.
— Не горюй, сержант, — говорил ему механик дядя Миша, латая очередную пробоину в крыле его самолета. — Твой час еще придет. Небо, оно такое — сперва долго смотрит на тебя, проверяет. А потом, если духом не сник, само в руки идет.
Иван не сникал. Он работал. С удвоенной, с утроенной энергией. Каждую свободную минуту он проводил в учебном классе, изучая до последней заклепки силуэты немецких машин.
Он часами сидел с оружейниками, доводя до идеала синхронизацию своих пушек ШВАК. Он общался с вернувшихся из боя летчиками, составляя в голове карту тактических приемов каждого известного в их секторе немецкого аса.
Он превратил свою жизнь в подготовку к одному-единственному моменту — моменту, когда он сможет доказать себе и остальным, что имеет право на это небо.
***
В ночь на 5 июля 1943 года аэродром гудел, как растревоженный улей. Поступил приказ: полная боевая готовность. Начиналось. Великая битва на Курской дуге.
С рассветом небо на западе почернело от самолетов. Немецкое наступление началось с массированного авиаудара. И 240-й истребительный полк поднялся в воздух, чтобы встретить эту армаду.
Для Кожедуба это был совершенно новый уровень войны. Это была не стычка, не патрулирование. Это была гигантская, непрекращающаяся воздушная бойня. Сотни, тысячи самолетов сошлись в небе над полями под Белгородом.
Воздух был плотным от дыма, трасс и рваных облачков зенитных разрывов. Радиоэфир превратился в ад из криков, приказов и предсмертных хрипов.
Задача его эскадрильи была оборонительной — не дать немецким бомбардировщикам прорваться к переправам.
Иван дрался, как в тумане. Он честно выполнял свою работу — держался в строю, отгонял «мессеров» от штурмовиков, прикрывал хвост своего ведущего.
Он был винтиком в огромной машине. За день он совершил три боевых вылета. Он вымотался до предела. Но его личный счет по-прежнему был пуст.
***
На той стороне, в кабине своего «Мессершмитта» Bf 109G, гауптман Дитер Фогель чувствовал себя хищником в лесу, полном дичи.
Небо кишело русскими самолётами. Они были повсюду. Многие — плохо обученные, лезущие в лобовую, но их было невероятно много.
За этот день Фогель сбил четыре самолета: два штурмовика Ил-2 и два истребителя Ла-5. Он действовал как хирург: удар из-за облаков, короткая, точная очередь из пушки и пулеметов, и немедленный уход на высоту. Никакого рыцарства. Только холодный расчет.
— Они лезут, как саранча, — сказал он вечером своему механику. — Мы сбиваем десять, а на их место прилетает двадцать.
— Но мы сбиваем их, герр гауптман, — ответил механик.
— Да, — задумчиво произнес Фогель. — Пока сбиваем.
Он чувствовал, что воздух этой войны меняется. Упорство русских превращалось в мастерство.
И где-то среди этой бесконечной армады наверняка были те, кто скоро станет для них настоящей проблемой.
***
6 июля 1943 года. Второй день битвы.
Группа Кожедуба снова шла на сопровождение «летающих танков» Ил-2. Они подошли к линии фронта. Внизу, в дыму и огне, кипел наземный бой.
И Иван увидел их. Двенадцать пикировщиков Ju 87, «Штук», заходили в атаку на советские позиции. Их кривые, хищные крылья и вой сирен, доносившийся даже сквозь рев мотора, вызывали животную ненависть.
И в этот момент в нем что-то щелкнуло. Месяцы ожидания, унижение первого боя, гибель товарищей — все это сжалось в один-единственный, яростный импульс.
— Прикрой! Атакую «юнкерсы»! — крикнул он своему ведущему в микрофон и, не дожидаясь ответа, рванул свой «Лавочкин» вниз.
Это было нарушением приказа. Он должен был держаться рядом со штурмовиками. Но он не мог больше ждать.
Он выбрал крайний «Юнкерс» и пошел ему в хвост. Немецкий стрелок заметил его и открыл огонь из своего пулемета.
Мимо кабины Кожедуба пронеслись светящиеся нити трассирующих пуль. Но Иван не обращал на них внимания. Он видел только одну цель — черный крест на фюзеляже врага.
Он подошел близко. Слишком близко, как ему потом скажут. Нажал на гашетку.
Две 20-миллиметровые пушки ШВАК на его «Лавочкине» ударили мощно, сотрясая весь самолет.
Он держал гашетку нажатой дольше, чем положено, вкладывая в эту длинную очередь всю свою ярость.
Он увидел результат своих трудов. От хвоста «Юнкерса» полетели куски обшивки. Из левого крыла потянулся тонкий шлейф дыма, который тут же превратился в густое черное пламя. «Штука» клюнула носом и, беспорядочно кувыркаясь, пошла к земле.
Есть!
Этого слова он не крикнул. Он его почувствовал. Чувство пьянящего, острого восторга, о котором ему рассказывали ветераны. Он сделал это!
Но радость была недолгой. В то же мгновение его самолет тряхнуло, а над головой со свистом пронеслись трассы. Пара «мессеров», прикрывавших «юнкерсы», взяла его в клещи.
«За победу всегда надо платить», — мелькнула в голове мысль.
Он швырнул свой Ла-5 в крутое пике, уходя от атаки. Перегрузка вдавила его в кресло, в глазах потемнело. Он вывел самолет у самой земли и на бреющем полете, петляя между деревьями, пошел к своему аэродрому.
Он вернулся на базу один. В крыле его самолета зияло несколько свежих пробоин. Он вылез из кабины, и ноги его дрожали. Но это была дрожь не страха, а адреналина.
К нему бежали летчики.
— Ваня! Сбил?! Видели, как «лаптежник» твой закувыркался!
А через несколько минут пришло подтверждение от наземных войск: «Наблюдали падение Ju 87. Летчика, атаковавшего его, представить к награде».
Вечером к нему подошёл майор Солдатенко. Положил ему на плечо тяжелую руку.
— Ну что, сержант. Поздравляю с боевым крещением.
— Служу Советскому Союзу, товарищ майор!
— Приказ ты, конечно, нарушил, — продолжил командир, но в его глазах плясали смешинки. — За это я тебе потом всыплю. Но дрался как лев. Молодец.
На фюзеляже его «Лавочкина» дядя Миша уже рисовал маленькую красную звёздочку. Первую.
Иван Кожедуб смотрел на нее, и на его лице впервые за долгие месяцы появилась улыбка. Он прошел проверку. Небо приняло его. Охотник родился. И он был голоден.