— Ну что, Лен, с завтрашнего дня мама к нам переезжает. Я уже всё решил.
Кирилл бросил ключи на тумбочку в прихожей и, не разуваясь, прошел на кухню. Лена, помешивавшая в кастрюльке ароматное варево, замерла. Ложка так и осталась в ее руке, поднятая над исходящей паром солянкой.
— Как... переезжает? Насовсем?
Он открыл холодильник, с грохотом достал бутылку кефира, налил себе полный стакан. Выпил залпом, крякнул и вытер губы тыльной стороной ладони.
— Насовсем, не насовсем, а поживёт пока. У неё там с квартирантами проблемы, да и здоровье пошаливать стало. Одна уже не может.
Лена молча поставила кастрюлю на выключенную конфорку. Внутри у нее все сжалось в ледяной комок. Слова мужа, брошенные так небрежно, звучали как приговор.
***
— Кирилл, я ничего не понимаю... Почему ты мне раньше не сказал? Мы же даже не обсуждали это.
— А что тут обсуждать? — он пожал плечами, и в этом жесте было столько снисходительного превосходства, что Лене стало душно. — Это моя мать. Она меня вырастила. Я не могу её на улице оставить, правильно?
— Правильно... — тихо согласилась она, чувствуя, как земля уходит из-под ног. — Но куда мы её поселим? У нас же всего две комнаты. Наша спальня и моя... мастерская.
Лена была художницей. Не великой, не на продажу — для души. Маленькая комната с окном на солнечную сторону была её убежищем. Это был только её мирок. Там пахло красками и льняным маслом, там стоял мольберт, лежали кисти и ждали своего часа холсты. Это было её личное пространство, единственное место в квартире, где она могла быть собой.
Кирилл усмехнулся так, будто она сказала несусветную глупость.
— Ну вот мама в твоей «мастерской» и поживёт. Там светлее. Да и тебе, пожалуй, лучше будет поспать на кухне... на диванчике. Что такого-то?
Он сказал это так просто, так обыденно, будто предлагал переставить стул. И в этой простоте крылась вся глубина его безразличия. Будто её мир, её увлечения, её душа — всё это не имело никакого значения. Пыль под ногами.
У Лены перехватило дыхание. Она смотрела на мужа, за двадцать лет брака ставшего таким родным и вдруг оказавшегося совершенно чужим, и не узнавала его. Это был не тот Кирилл, который когда-то дарил ей первый мольберт и с восторгом смотрел на каждый её эскиз. Этот человек смотрел на неё холодно, как на предмет мебели, который можно безболезненно передвинуть.
— Кирилл... подожди... — прошептала она. — Так не пойдет. Это моя комната.
— Была твоя, станет мамина, — отрезал он, отворачиваясь. — Всё, я сказал. Не начинай тут сцен. Завтра утром привезу её вещи.
И ушел в комнату, оставив Лену одну посреди кухни, которая, по его щедрому позволению, должна была стать её новой спальней. Она стояла, оглушенная, и смотрела на свой диванчик. Маленький, уютный, купленный для вечерних посиделок с книгой. На нем теперь предлагалось спать. Рядом с холодильником, который гудел по ночам, и раковиной, из которой иногда предательски капала вода.
Ночь прошла в тумане. Лена почти не спала, прислушиваясь к храпу мужа из спальни. В голове билась одна-единственная мысль: «Как он мог?». Не спросить, не посоветоваться, просто поставить перед фактом. Вышвырнуть её из её же гнезда, как птенца-переростка. И ради кого? Ради матери, Раисы Петровны, женщины властной и едкой, которая никогда не скрывала своей неприязни к невестке.
«Художница... — цедила она при каждой встрече. — Малюешь там свои картинки, только пыль разводишь. Лучше бы делом занялась, семью обеспечивала. Мой Кирюша один на себе всё тащит».
Лена знала, что это ложь. Она работала дизайнером на полставки, брала заказы, её доход был не заоблачным, но стабильным. Но для свекрови она всё равно оставалась бездельницей, прожигающей жизнь.
Утром Кирилл вёл себя так, будто ничего не произошло. Съел завтрак, чмокнул её в щеку и уехал «по делам». Лена знала, по каким — за матерью.
Руки опустились. Она зашла в свою мастерскую, обвела взглядом стены, увешанные её работами. Вот залитый солнцем крымский пейзаж, вот портрет их кошки, Муси, которая сейчас терлась о её ноги, будто чувствовала беду. А вот набросок, который она сделала вчера — хотела написать их с Кириллом портрет к годовщине свадьбы. Двадцать лет.
Двадцать лет коту под хвост?
Мысль была горькой, как полынь. Она села на пол, обняла колени и заплакала. Тихо, беззвучно, чтобы никого не потревожить. Слёзы текли по щекам, капали на старые джинсы. Это были слёзы обиды, бессилия и страшного, леденящего душу одиночества.
Дверной звонок прозвучал как выстрел.
Лена вздрогнула, наскоро вытерла лицо и пошла открывать. На пороге стоял Кирилл. А за его спиной — она. Раиса Петровна. Маленькая, сухонькая, с цепким, колючим взглядом. В руках у нее была клетчатая сумка-баул, а за ней грузчики тащили коробки и чемоданы.
— Ну, здравствуй, Леночка! — пропела свекровь с такой фальшивой сладостью в голосе, что у Лены заныли зубы. — Принимай постоялицу. Не потесню вас, надеюсь?
Она протиснулась в квартиру, оглядывая прихожую хозяйским взглядом, будто оценивая свои новые владения.
Лена молчала. Она просто смотрела на мужа. Он отвел глаза. Ему было стыдно? Или просто всё равно?
***
Первая неделя превратилась в ад.
Раиса Петровна с места в карьер начала устанавливать свои порядки. Первым делом она, не спрашивая, вынесла все вещи Лены из мастерской. Холсты были небрежно свалены в угол на балконе, краски и кисти запиханы в старую коробку из-под обуви. Мольберт она попыталась сложить, но не смогла и просто прислонила к стене в коридоре, где он теперь всем мешал.
— Освободила тебе, Леночка, пространство, — заявила она, вытирая пыльные руки о халат. — Нечего хлам собирать. А то дышать в квартире совсем нечем.
Лена попыталась возразить, сказать, что это не хлам, а её жизнь, но Кирилл тут же её оборвал:
— Мама права. Давно пора было порядок навести. А то развела тут богему…
Теперь бывшая мастерская называлась «комнатой мамы». Дверь туда почти всегда была закрыта. Оттуда пахло валокордином и специфическим, старческим запахом.
Кухня перестала быть местом уюта. Теперь это было лежбище Лены. Каждую ночь она кое-как устраивалась на узком диванчике, подтыкая под себя одеяло. Спала урывками, просыпаясь от каждого шороха. Днем же кухня превращалась в поле битвы.
— Лена, суп пересолен. Я такое есть не буду, у меня давление.
— Лена, почему чашка не на месте? Я привыкла, чтобы она стояла вот здесь.
— Лена, ты что, опять свою рыбу жаришь? Всю квартиру провоняла!
Все двадцать лет Лена и Кирилл жили своей жизнью. У них были свои привычки, свой уклад. Теперь же этот уклад был разрушен. Раиса Петровна бесцеремонно вторгалась во все. Она комментировала, что Лена смотрит по телевизору, во что одевается, с кем разговаривает по телефону.
Кирилл на все жалобы жены отмахивался:
— Ну что ты как маленькая? Мама — пожилой человек. Потерпи. Привыкнешь.
Лена терпела. Честно. Она говорила себе, что нужно войти в положение, что это мать мужа, что пожилым людям свойственны капризы. Но с каждым днём чувствовала, как внутри что-то твердеет, превращаясь в холодный, гладкий камень. Та девочка с мольбертом, пахнущая красками и солнцем, уходила всё дальше, а вместо неё в зеркало смотрела незнакомая тётка с тяжёлым взглядом. Смирение превращалось в глухую, ледяную ярость, которая просто ждала своего часа.
И час настал. Как-то вечером, когда Раиса Петровна в очередной раз завела свою скрипучую шарманку о том, что Лена «испортила сыночку желудок своей стряпней», Лена молчала. Она просто мыла посуду. Но свекровь не унималась и, заглянув в кастрюлю с борщом, процедила:
— Господи, и это ты называешь борщом? Капуста разварилась как тряпочка, а картошка... Ты её что, грызла?
В этот момент что-то щёлкнуло. Лена медленно закрыла кран. Вытерла руки о полотенце. Повернулась.
— Раиса Петровна, — голос её был ровным и тихим до звенящей пустоты. — Давайте я вам лучше чемодан помогу собрать.
Свекровь замерла с ложкой у рта. Кирилл, уткнувшийся в телефон, поднял голову.
— Ты что такое говоришь, Лен? — нахмурился он. — Совсем с ума сошла?
— Нет, Кирилл. Я вполне в здравом уме, — она посмотрела ему прямо в глаза, и впервые за долгие недели почувствовала не страх, а холодную, звенящую ярость. — Твоя мама не может больше здесь жить. Я не могу так больше жить.
Раиса Петровна картинно схватилась за сердце.
— Сыночек, ты слышишь? Она меня из дома выгоняет! Меня, твою родную мать!
Кирилл вскочил, опрокинув стул.
— Ты что себе позволяешь?! — закричал он. — Извиняйся немедленно!
— Я не буду извиняться, — Лена встала, чувствуя, как дрожат её руки. — Это мой дом. Мой. А я сплю в нём на кухне. Меня лишили моего уголка, моей жизни. За что?
Вместо ответа Кирилл сделал то, чего никогда не позволял себе за все годы совместной жизни.
Он её ударил.
Несильно. Просто пощечина. Но эта пощечина прозвучала громче любого крика.
Она оглушила.
Мир качнулся и замер. Лена смотрела на него, на своего мужа, и видела перед собой чудовище. А на заднем плане, у него за спиной, стояла его мать и улыбалась. Тихо, злорадно, торжествующе.
В этот момент Лена всё поняла.
Она не сказала больше ни слова. Развернулась, молча вышла в прихожую, надела куртку, сунула ноги в кроссовки. Схватила с тумбочки свои ключи и сумочку.
— Ты куда?! — крикнул ей в спину Кирилл.
Она не обернулась. Просто открыла дверь и вышла на лестничную площадку.
— Если ты сейчас уйдёшь — можешь не возвращаться! — донеслось ей вслед.
Она сбегала по лестнице, не дожидаясь лифта. В ушах стучала кровь. Холодный воздух ночной улицы ударил в лицо, отрезвляя. Она шла, сама не зная куда. Просто шла вперёд, подальше от этой квартиры, которая перестала быть её домом.
***
Лена сидела на скамейке в маленьком сквере и смотрела на тёмные окна своего дома. Там, на пятом этаже, в её квартире, сейчас праздновали победу. Она это точно знала.
Денег в сумочке было немного. Телефон разрывался от звонков Кирилла. Она сбросила вызов, потом ещё один. Потом просто выключила звук.
Куда идти? К родителям? Они жили в другом городе. К подругам? Неудобно, у всех свои семьи, свои проблемы.
И тут она вспомнила про Аню. Свою старую институтскую подругу. Они нечасто виделись в последнее время, но Лена знала, что Аня — единственный человек, который поймёт и не осудит. Она нашла её номер в записной книжке.
— Алло? Ленка? Ты чего так поздно? — раздался в трубке сонный голос.
— Ань, прости... Мне... мне некуда идти. Можно я у тебя переночую? — голос сорвался.
Через час Лена уже сидела на Аниной кухне, пила горячий чай и, захлёбываясь слезами, рассказывала свою историю.
Аня слушала молча, только крепче сжимала её руку.
— Вот же... — только и сказала она, когда Лена закончила. — Ну и дела. Знаешь что? Живи у меня. Сколько нужно. У меня сын в Питер учиться уехал, комната его пустует.
Следующие несколько дней прошли как в бреду. Лена спала, ела, смотрела в потолок и пыталась осознать, что её привычная жизнь рухнула. Кирилл больше не звонил. Видимо, ждал, что она сама приползёт с извинениями. Не дождётся.
Аня оказалась настоящим спасательным кругом. Она не лезла в душу с расспросами, не давала дурацких советов. Она просто была рядом.
Однажды вечером, когда они ужинали, Аня сказала:
— Слушай, а квартира-то чья? Ваша?
— Общая. В браке покупали. Но оформлена на Кирилла, так удобнее было с документами.
— М-да... — протянула Аня. — Плохо дело. Но не безнадежно. У меня есть знакомый юрист, очень толковый парень. Давай-ка ты с ним поговоришь. Просто для информации.
Лена сначала отмахивалась, но Аня настояла.
Юрист, молодой парень по имени Сергей, выслушал её историю очень внимательно, делая пометки в блокноте.
— То, что квартира оформлена на мужа, не так страшно, — сказал он. — Это считается совместно нажитым имуществом. По закону, вам полагается ровно половина. Другой вопрос, что он и его мать вас оттуда фактически выжили.
— И что мне теперь делать?
— Вариантов несколько. Можно подать на развод и раздел имущества. Суд, скорее всего, обяжет его либо выплатить вам половину стоимости квартиры, либо продать её и поделить деньги. Но это долго и нервно. А можно попробовать сыграть на опережение.
И он рассказал ей свой план. План был дерзким, немного авантюрным, но Лене он понравился. В ней просыпался азарт. Хватит быть жертвой. Пора дать сдачи.
***
Через неделю, в субботу утром, в дверь квартиры Кирилла и Раисы Петровны позвонили.
— Кого там ещё принесло в такую рань? — проворчала свекровь, идя открывать.
На пороге стояли два крепких молодых человека в форме участковых. А за ними — скромно улыбающаяся Лена.
— Доброе утро, — бодро сказал один из полицейских. — Участковые уполномоченные. Нам поступило заявление от гражданки Елены Валерьевны Смирновой. Она утверждает, что не может попасть в собственную квартиру.
Кирилл, вышедший на шум в трусах и майке-алкоголичке, опешил.
— Какое заявление? Лен? Ты что творишь?
— Я ничего не творю, Кирилл, — спокойно ответила она. — Я просто хочу попасть домой. Это ведь и мой дом тоже.
Пока участковые разбирались с документами, проверяя прописку Лены, она прошла в квартиру. Заглянула в свою бывшую мастерскую. Раиса Петровна уже успела переклеить обои на свой вкус — ядовито-розовые, в цветочек.
— На каком основании вы здесь находитесь? — спросила Лена свекровь ледяным тоном. — Вы здесь прописаны? У вас есть договор аренды?
Раиса Петровна задохнулась от возмущения.
— Я мать! Я в гостях у сына!
— Гости так долго не гостят, — парировала Лена. — Если вы не освободите помещение в течение 24 часов, я буду вынуждена написать ещё одно заявление. О незаконном захвате чужой жилплощади.
Полицейские, убедившись, что Лена имеет полное право находиться в квартире, отбыли, пожелав «решать семейные проблемы мирным путём». Но о мире уже не было и речи.
Кирилл пытался кричать, угрожать. Лена не реагировала. Она спокойно достала с балкона свой мольберт, поставила его посреди гостиной. Разложила краски. И начала рисовать.
Раиса Петровна шипела из комнаты, но выходить боялась. Весь её боевой запал куда-то испарился.
Вечером, когда Лена раскладывала свой диванчик на кухне, Кирилл сел рядом.
— Лен, ну хватит. Давай поговорим.
— Я тебя слушаю.
— Ну... может, ты не будешь так? Мама — старый человек...
— Я тоже человек, Кирилл, хоть пока и не старый, — прервала она его. — И я не хочу, чтобы моя жизнь превращалась в служение твоей маме. У меня есть план. Либо мы продаём квартиру и делим деньги. Каждый покупает себе что хочет и живёт как хочет. Либо ты находишь своей маме другое жильё. Снимаешь ей квартиру, например. Я готова даже помогать с оплатой.
Он смотрел на неё, и в его глазах была растерянность. Он привык видеть рядом с собой тихую, покладистую женщину. А сейчас перед ним сидел незнакомый человек. С железным стержнем внутри.
— Я подумаю, — сказал он наконец.
— Думай, — согласилась Лена. — У тебя есть время до завтрашнего вечера. А потом мой юрист начинает бракоразводный процесс.
Она знала, что он выберет. Продавать квартиру, делить деньги, снова влезать в ипотеку — ему это было не нужно. Проще было снять небольшую квартирку для мамы где-нибудь неподалеку.
Так и случилось.
Через два дня Раиса Петровна, проклиная «эту змею-невестку», съехала. Лена лично помогала ей паковать вещи, вежливо улыбаясь.
Она отмыла свою мастерскую, проветрила от запаха валокордина, содрала со стен омерзительные розовые обои. Купила банку белой краски и заново покрасила стены.
Их отношения с Кириллом уже никогда не будут прежними. Та пощечина оставила невидимый шрам на душе. Пропало доверие, ушла былая лёгкость. Они стали чужими людьми, живущими под одной крышей. Но Лена знала, что развод — это лишь вопрос времени. Она больше не боялась.
Вечером она стояла у мольберта в своей светлой, чистой комнате. На холсте проступали первые мазки. Это был автопортрет.
Женщина с усталыми глазами, но с решительным взглядом смотрела с холста прямо на неё. Она победила. Может, не в битве за любовь и семью. Но точно — в битве за себя.
И это была самая важная победа в её жизни.
🎀Подписывайтесь на канал — впереди нас ждет еще много интересных и душевных историй!🎀