꧁Подслушано у самовара꧂

Присаживайся-ка, голуба моя, поближе к печке. Слышишь, как поленья трещат? Уютно. Вот и Васька, кот-то мой, уж пригрелся, мурчит, шельмец, как трактор в поле. На-ка, испей чайку с мятой, я его давеча заварила, запашистый он, душу греет. А я тебе, покамест вьюга за окном воет, расскажу, чего на свете-то бывает. Ох-хо-хо... Годочков мне уж много, почитай, девятый десяток разменяла. Всякое видала, да вот случай один, что надысь со мной приключился, доселе сердце скребет. Встретила я, стало быть, девчушку одну весной...

Телефон пиликнул. Очередное списание. Ну, думаю, опять бензин? Смотрю сумму. Офигеваю. Пять тыщ. В аптеке. Я на кухне стою, половник в руке застыл, суп остывает уже, а в голове — звон. Просто звон. Какой, к черту, аспирин за пять кусков? И так вторую неделю. Андрей стал какой-то... ну не знаю. Дерганый. Телефон экраном вниз кладет. Классика, блин. Типа, я не знаю, что это означает. А я знаю. Спасибо, в курсе! Не маленькая. Приходит поздно. Говорит — пробки. Какие пробки в нашем Зажопинске в девять вечера? В общем, бред...

Он стоял в дверях. Прямо в уличных ботинках. Грязь на линолеуме. Опять. Я только помыла. Час назад. С "Мистером Пропером". А он даже ноги не вытер. Смотрит на меня. Взгляд такой... сквозь. Как будто я — тумбочка. Или микроволновка. (А я и правда в собственном доме чувствую себя предметом бытовой техники). И выдает такой: «Где борщ? Я звонил, сказал же, что еду». В приказном порядке. Не с просьбой, нет. С претензией. С требованием. Как в ресторане, где официант нерасторопный. А у меня внутри что-то щелкнуло...

— Какая еще учеба в твои-то сорок пять? Совсем из ума выжила? Ольга вздрогнула. Голос мужа, Андрея, привычно резанул по живому, смешался с шипением масла на сковороде, где уже румянились его любимые котлетки с чесночком. — Андрюш, ну мы же говорили... — Это ты говорила! — отрезал он, тяжело садясь за стол. — Лепетала что-то про курсы, а я думал — блажь очередная. Потрындишь и забудешь. Он был хозяином. Королем на своей маленькой кухне. А она — его вечная обслуга. Полезная часть интерьера...

— Марин, ты же сестра. Как ты можешь нам отказать? Это бесчеловечно! Слава смотрел на неё своими честными, голубыми глазами, точь-в-точь как у мамы, и в этих глазах плескалась такая искренняя обида, будто это она у него последнее отбирала, а не наоборот. Он сидел на её кухне, в её уютной, выстраданной квартире, пил чай с бергамотом и пытался заставить её же почувствовать себя виноватой. Виноватой за то, что она в сорок два года вкалывала, отказывая себе во всём, чтобы скопить эту сумму...

— Так, дочка, садись, разговор есть, — свекор, Виктор Павлович, постучал костяшками пальцев по лакированной поверхности стола, призывая к тишине. Инга послушно опустилась на краешек стула. Атмосфера в гостиной была тяжёлой, как воздух перед грозой. Пахло пирогами, старыми книгами и валерьянкой. Вся семья была в сборе: свекровь Галина Семёновна с поджатыми губами, муж Олег, старательно разглядывающий узор на ковре, и его сестра Зоя, бросавшая на Ингу колючие, завистливые взгляды. Это называлось «семейный совет»...

— Ну что, Лен, с завтрашнего дня мама к нам переезжает. Я уже всё решил. Кирилл бросил ключи на тумбочку в прихожей и, не разуваясь, прошел на кухню. Лена, помешивавшая в кастрюльке ароматное варево, замерла. Ложка так и осталась в ее руке, поднятая над исходящей паром солянкой. — Как... переезжает? Насовсем? Он открыл холодильник, с грохотом достал бутылку кефира, налил себе полный стакан. Выпил залпом, крякнул и вытер губы тыльной стороной ладони. — Насовсем, не насовсем, а поживёт пока...

Есть такие дни, когда внутренняя система дает сбой. Не просто зависает, а выдает критическую ошибку и принудительно завершает все запущенные процессы. Для Марины этот день настал в унылый ноябрьский вторник, когда в руке завибрировал телефон с фотографией свекрови. Старая прошивка «Удобная Марина 1.0» окончательно слетела. В динамике раздался привычно-требовательный голос Елизаветы Матвеевны, который запускал в Марине целый каскад автоматических реакций: вина, долг, «надо». – Мариночка,...

— Марина Викторовна, вы ли?.. Голос, знакомый до боли, ударил под дых. Она вздрогнула так, что сканер для ценников выскользнул из рук и со стуком упал на грязный кафельный пол. Марина замерла, вжавшись в стеллаж с консервированным горошком. Только не оборачиваться. Сделать вид, что не услышала. Что это не ей. Она больше не Марина Викторовна. Она — продавец-универсал Соколова. Смена два через два. Обед — полчаса. Зарплата — тридцать пять тысяч. — Точно вы… Я вас сразу узнал. Даже со спины...

— Деньги не пахнут, говоришь? А нищета воняет. Тобой воняет, Люба. И нюхать это больше сил моих нет. Борис бросил эти слова ей в лицо, как горсть грязного снега. Двадцать лет совместной жизни, два пуда соли съедено, а на выходе — вот это. Вонь. Люба так и села на старенький табурет у двери, будто ноги подкосились. А муж, ее Боря, которого она всю жизнь обшивала-обстирывала, в которого верила, как в себя, деловито застегивал молнию на новой, с иголочки, сумке. Кожаной. Наверняка дорогой...

— Ни копейки твой нагулянный не получит! Ни-че-го! Слова свекрови, Тамары Игоревны, рубили воздух, как топор. Острые, злые, окончательные. Она стояла посреди их с Игорем небольшой кухни, в своем вечном темно-синем костюме, прямая, как жердь, и чеканила каждое слово. Маша обняла свой уже заметный живот, словно пытаясь защитить малыша от этой ярости. Игорь, ее муж, молча топтался у окна, делая вид, что разглядывает голубей на карнизе. Вечный его приём — спрятаться, переждать, пока буря сама утихнет...

— Ирочка, ты же у нас умная, поймешь. Придется тебя... того. Попрощаться короче. Сергей Борисович, генеральный, откинулся в своем кресле из кожи молодого дермантина и скорчил сочувственную гримасу. Гримаса получалась плохо. Мешали сытые щеки и полное довольство собой. 28 декабря. За окном лениво падал снег. В коридоре кто-то уже резал колбасу для корпоративного стола, и запах сервелата смешивался с ароматом елки, создавая ту самую, предпраздничную какофонию запахов. У Ирины в голове тоже была какофония...