Ветер поднялся неожиданно. Резким порывом прошелся он по окопу, швырнул серый земляной пылью в лица солдатам. Земля пересохшая, дождей давно не было, и края окопа осыпаются прямо на голову сидевших и лежавших в нем бойцов.
Они рассредоточились по окопу, отдыхают пока, зная, что скоро фашисты вновь пойдут в наступление. За каждый населенный пункт, за каждую пядь земли идет ожесточенная борьба. Половина роты полегло, а подкрепления пока нет. Чувствовали бойцы, что раздавит их фашист, если в ближайшее время пойдет в наступление. Силы настолько неравны, что становится непонятно, как выжила эта горстка людей в полуобвалившимся окопе, под прицельным огнем артиллерии.
Но приказа отступать не было, и солдаты стараются не падать духом. Подбадривают себя сальными шуточками, анекдотами. Молодой красноармеец с некогда чёрными, а сейчас серыми от земляной пыли волосами, в сотый, наверное, раз перечитывает письмо от жены. Его каска и винтовка лежат рядом, воротничок гимнастёрки расстёгнут. Жара стоит третий день, и даже этот порывистый вечер сейчас за радость.
Василий получил письмо от жены ещё зимой, а сейчас лето. После этого были ещё письма от Нины, но именно это, самое дорогое он часто перечитывал и держал во внутреннем кармане гимнастёрки. В нём Нина писала, как сильно его ждёт. Письмо придавало сил, заставляло яростнее воевать, приближать победу, чтобы быстрее вернуться.
Бывало, как накроет огнём, пули свистят со всех сторон, и кажется все, конец. Но Вася стиснет зубы, вспомнит, что дома ждёт Нина, и прёт, прёт вперёд на фашистов, сжимая винтовку с застывшим криком «Ура!» в горле. В самые сложные моменты, это письмо служило маяком. Вася знал, за кого воюет, кто за его спиной, кого должен защитить.
Сейчас как раз один из таких тяжелых моментов. Товарищи в окопе гогочут над анекдотами, но чувствуется истерия в их смехе. Понимают, что если в ближайшее время подкрепление не прибудет, перемолят их фашистские жернова превосходящей численности. Все бойцы понимают, но ни один из них не сдастся, не сбежит. Трусов в окопе нет.
Поначалу на Василия косо смотрели. Он же учитель, да еще не какой-то математики, а именно немецкого языка! Проклятого, ненавистного сейчас всем языка. Те, кто впоследствии стали верными товарищами, Васю подначивали, говорили, что винтовка — это не указка, и с ней особое обращение требуется. Однако издевательства быстро прекратились. После первого же боя товарищи поняли, что с винтовкой Вася обращаться умеет не хуже, чем с указкой. В армии как-никак служить приходилось, и фашистов он ненавидит не меньше, чем остальные русские люди, несмотря на знание их языка. Впрочем, прозвище «учитель» к Васе приклеилась.
— Что, Учитель, письмецо читаешь? Не было вроде подводы с почтой, — присел рядом с молодым бойцом коренастый солдат по имени Володя.
— Не было, — кивнул Вася, не отрываясь от письма. — Я старое перечитываю.
— Ну, ты даешь, Учитель! Ты скоро дыру в нем глазами протрёшь. Небось каждое слово выучил? Сколько можно одно и то же читать?
— Не только каждое слово. Каждую точку, каждую запятую, — улыбнулся Вася. — Хочу его читать. Представляю, как Нина писала, как покусывала кончик ручки, начиная новое предложение. Сил у меня будто прибавляется. После прочтения знаю, что ждёт меня моя Ниночка.
— Эх, мне бы такую жинку, — почесал затылок под каской Вова. — А моя в письмах только ноет. Картоху не сажали, жрать нечего, коровку отобрали. Хоть бы раз написала, как твоя. Ну, что ждёт там, любит.
— Она ждёт, конечно, ждёт. Можешь даже не сомневаться! Просто, понимаешь, не каждый может выразить это в письме. Я уверен, что твоя жинка ждёт тебя не меньше, и когда пишет, что картоху некому сажать, имеет в виду, что тяжело ей без тебя. Научись читать между строк.
— Между строк, ха-ха! — хохотнул Вова. Мы ж обычные колхозники, не чета вам, учителям. Между строк читать не умеем.
Последние слова Володи совпали с грохотом разрыва. Комья земли полетели в окоп, немецкая артиллерия ударила совсем рядом. Грохот взрыва не затих совсем, он перерос в нарастающий гул. Немцы пошли в атаку.
В окоп еще летела земля, а Вася уже схватил одной рукой винтовку. Продолжая держать письмо в другой, поднялся на ноги. В спину ударил очередной порыв ветра.
Ветер вырвал из руки тетрадный листок, понёс его по полю. Листок какое-то время покружил в воздухе, потом плавно спланировал на край свежей воронки.
— Стой! Куда? Дурная голова! Подстрелят! — закричал Володя, видя, как Василий одним прыжком выбрался из окопа и распластался по земле, ползя в сторону письма.
— Вернись, дурак, вернись! — кричал боец.
А Вася не слышал. Приподнимая голову, он видел только письмо Нины, только серый листочек на краю черной, дымившейся еще воронки.
— Сейчас, сейчас! — шептал он. — Я только письмо заберу, только его!
Вжик, вжик, — свистели пули над головой. Фашисты вели плотный огонь, наступая, но Вася знал, что его не заденут. Нина же ждет.
Он дополз до письма, сжал его в кулаке, думая, что разгладит потом. Сейчас главное — вернуться в окоп. И тут земля дрогнула. Сверху упало что-то тяжелое, от чего Вася лишился сознания.
Он уже не видел, что артиллерийский снаряд прилетел в окоп, как раз в то место, где стоял Володя, выглядывая товарища. Не видел, что после мощнейшего удара в окопе в живых осталось лишь несколько человек, в большинстве своем раненых.
Василий лежал присыпанный землей, а на голове изуродованный взрывом ручной пулемет, что отбросило из окопа.
Темная орда немцев протопала мимо, один фашист наступил лежавшему бойцу на руку и не обратил внимания. Васю приняли за погибшего. Немцы дошли до окопа, добили раненых.
В живых остался лишь Вася. Но он еще не понимал, что жив. Находясь между жизнью и смертью, солдат лежал на поле, крепко сжав кулак с торчащим из него серым листочком письма. Пальцы не разжались, когда потерял сознание. Он будто цеплялся за грязный помятый листок, как цепляются за жизнь.
Шум давно затих. Немцы, захватив ещё один кусок русской земли, продвинулись вперёд. На недавнем поле боя лишь свистел ветер. Разыгравшийся ещё днём, он никак не утихал и к вечеру, взъерошивая грязные волосы на голове лежавшего солдата.
Солдат зашевелился. Не понимая, где он находится и что случилось, Вася с трудом приоткрыл глаза. Увидел лишь темноту, в глаза сразу набилась земля. Он принялся усиленно моргать, но темнота не отступала.
«Это же ночь, сейчас ночь», — сообразил он гудевшей, словно железный котел, об который долбят молотком, головой.
Голова раскалывалась, а свист ветра доходил словно издалека. Сверху что-то давило. С трудом встав на четвереньки, Вася выбрался из-под обломков пулемета. Плохо соображая, но все еще крепко сжимая в руке письмо Нины, побрел в сторону окопа. Осознание случившегося приходило очень медленно, со скрипом в гудящей голове.
И вдруг он понял, он все понял! Их больше нет! Развороченный окоп скрыл под собой тела его товарищей. Но даже тогда кулак, сжимавший письмо, не разжался. Вася сунул бумажный комок в карман штанов и, упав на колени, начал копать. Голыми руками, срывая ногти, он отбрасывал землю в том месте, где стоял Володя.
Нашел Вову, вцепившись в гимнастерку товарища, вырвал из-под земли. Хлопал по щекам остывшее уже тело, призывая очнуться. Потом, находя других друзей, завыл, как раненый волк. Понимая, что выжил только он, долго сидел рядом с Володей. Сидел, пока тонкая розовая полоска не появилась на горизонте.
Рассвет, рассвет нового дня!
Василий встал и, шатаясь, побрёл в сторону видневшейся вдалеке лесополосы. Территория захвачена немцами, чтобы пробраться к своим, нужно укрыться в лесу. Темнеющие деревья казались то ближе, то дальше. Иногда Вася падал и полз на четвереньках. Его носило из стороны в сторону, и, судя по солнцу, к лесу он добрался ближе к обеду. Заполз в спасительную прохладу, прополз несколько метров, и под мощной раскидистой березой впал в забытье. То ли уснул, то ли снова потерял сознание.
Так происходило несколько раз. Вася просыпался, пытался идти, вновь проваливался в небытие, выплывал. День сменился ночью, а молодой мужчина то шел, то полз, понимая, что отдалился от края леса и уже давным-давно заблудился.
Голова продолжала болеть, и к этой боли прибавилась жажда, голод. Василий, житель городской. В лесу он не ориентировался, не понимал, как тут можно выжить, что съесть. Нашел кустарник с мелкими красными ягодами, обобрал его целиком. Жадно запихивал в рот горькие невкусные ягодки. Потом его долго и мучительно рвало. Наступало обезвоживание.
Письмо жены, смятым комком, лежало в кармане штанов. Вася помнил, что оно там, но сил расправить листок не было. Временами Нина приходила к нему в бреду. Хмурилась и говорила:
— Ну ты чего, Вася, я же жду. Не сдавайся.
— Я пытаюсь, Нина, пытаюсь. Не сдамся, я доползу, — шептал он пересохшими, потрескавшимися губами.
А Нина склонилась над ним и сказала глухим мужским голосом:
— Гляди-ка, красноармеец. Откуда он тут? Похоже, уже не живой.
Голос будто шел издалека. Василий лежал на спине с широко распахнутыми глазами, уже понимая, что бред отступил, и склонилась над ним вовсе не Нина, а бородатый мужик в порванной рубашке, с двустволкой за спиной.
— Живой я, живой! — постарался закричать что есть мочи Василий.
Он кричал, потому что даже собственный голос доходил до него издалека.
— Ух ты, контуженный, что ли? — отпрянул бородатый. — Мы думали, ты уже того, а ты ещё орать можешь. Как здесь очутился-то?
— Пить, дайте пить, — простонал Вася.
Бородатый партизан отцепил от ремня помятую фляжку. Открутив крышку, поднёс ко рту солдата. Переглянулся с другим, тоже одетым в гражданское мужчиной.
— Контуженный, похоже. Видать, с Ермолинского поля приполз.
— Да ладно, как бы он смог, в таком состоянии? Он же полуживой, — усомнился другой партизан.
— Так три дня уж прошло после боя. Ну вот, а мы уже телеграфировали, что вся рота полегла.