И всё же Юлия Павловна — любимая Брюлловым — это прежде всего любимый Брюлловым тип женщины (легко заметить, что на его полотнах многие черноокие красавицы похожи друг на друга). Раньше она существовала лишь в его воображении. И вот она рядом с ним живая! Во плоти!
Говорят, что сходятся противоположности. По иронии судьбы у них сходные темпераменты. Они у обоих страстные. Про Карла Брюллова говорили, что он «весь был страсть» и «когда в нём кипели страсти, взрыв их был ужасен, и кто стоял ближе, тому и доставалось больше». Но «вулкан страстей» — вовсе не метафора хоть для одного, хоть для другой.
У них даже отчества совпадали.
За спиной обоих стояла смерть: оба стали причиной гибели других из-за неразделённой любви.
Графине претили любые ограничения и запреты. Но они в любом виде были неприемлемы и для художника.
В письмах она называла его «Мой дружка Бришка», а он ей отвечал: «Моя верная подруга».
При этом ни она, ни он не связывали себя обетами верности — прекрасно знали характеры друг друга. Находясь в разлуке, Самойлова в письме могла спросить: «Скажи мне, где живёшь и кого любишь? Нану или другую? Целую тебя и, верно, буду писать тебе часто!»
Трудно представить, что эти слова выходили из-под пера той, о ком княгиня Зинаида Ивановна Юсупова (урожд. Нарышкина), одна из самых модных дам столицы, отличающаяся «большою благосклонностью ко всем и вообще замечательною кротостью», отзывалась:
«Это истинный Дон Жуан в юбке, с той лишь разницей, что статую командора она пригласила бы не к ужину, а в постель. Обожает эпатировать публику, хлебом её не корми, дай только выставить на всеобщее обозрение свои проказы. Истинная героиня Понсон дю Террайля или вовсе Поля де Кока, фривольнейшего из всех французских писателей!»
Это не мешало Самойловой писать Брюллову:
«Люблю тебя, обожаю, я тебе предана и рекомендую себя твоей дружбе. Она для меня самая драгоценная вещь на свете».
Как-то в письме к брату Брюллова-«Бришки» — Александру — графиня признается, что они решили соединить свои жизни. Не случилось. Впрочем, это будет позже. А тогда, после первой встречи они вместе. «А между тем в голове его, — воспользуемся словами Александра Пушкина, — уже шаталась поколебленная Помпея, кумиры падали, народ бежал по улице, чудно освещённой Волканом».
Пожалуй, если у него преобладали независимость, свободолюбие и уверенность в себе, то у неё — уверенность в себе, свободолюбие и независимость.
Рискну предположить, что они оба не были созданы для семейной жизни, для тех обязательств, которые она накладывает.
Возникал или нет у них разговор о браке? Почему-то желающих ответить за них больше устраивает категорическое «Никогда!» Если всё же письменное признание Самойловой, что они решили соединить свои жизни, было сделано не для красного словца, то разговор мог и быть, но… Среди причин, по которым брак не состоялся, могу согласиться с точкой зрения писательницы и искусствоведа Нины Молевой:
«Верно только то, что Брюллов неоднократно повторял ближайшим приятелям, что никогда и ни на каких условиях не согласится пользоваться деньгами женщины. Тем более бесконечно любимой. Тем более бесконечно богатой. Именно богатство проложило между ними роковую черту, и Юлия Павловна с полным уважением относилась к чувству собственного достоинства любимого».
Идея Брюллова восстановить сюжет «гибели» Помпеи окрепла благодаря совместной с Самойловой поездке на раскопки археологов. Она же, графиня, привела художника в театр. Знакомство с композитором, с оперой Джованни Пачини «Последний день Помпеи», к которой, как помним, в 1825 году «приложила руку» Самойлова, породило легенду, будто посещение оперного театра стало для художника внешним толчком, чуть ли не реальным прототипом, позволившим появиться чёткому представлению того, как будет выглядеть его будущая картина.
Ничего подобного. Театральная основа, вернее, некий налёт театральности в картине ощущается (об этом чуть позже), но к художественному оформлению оперы Пачини она отношения не имеет. Разве только тем, что Карл Брюллов одалживал (брал напрокат) театральные костюмы для своих натурщиков. У композиции и первых эскизов будущего полотна имелись два вполне реальных «источника».
Первый — одна из фресок Рафаэля — «Пожар в Борго» о трагедии, вошедшем в историю пожаре, который произошёл в Риме в 847 году, в районе Борго, примыкавшем к папскому дворцу. Кроме структуры (конструкции) живописной картины тут уместно вглядеться в красивую девушку с кувшином на голове (на фреске) и в Рафаэля, который изобразил самого себя карабкающимся на стену. А потом сопоставить их с подобными фигурами на полотне Брюллова. Назовёте это заимствованием? Хорошо, что не плагиатом, потому что и в живописи, и в литературе это обычный и распространённый приём. В конце концов он ведь не скопировал, а переосмыслил, увидел и изобразил обоих по-своему.
Второй «источник» — о нём мы узнаём из письма Карла Брюллова своему брату Фёдору Павловичу Брюлло, тоже художнику. Оно отправлено из Рима, и посвящено эскизу картины, заказанной ему графиней Разумовской, «Последний день Помпеи» (и заказчик, и картина названы непосредственно Карлом Брюлловым»):
« <…> Декорацию сию я взял всю с натуры, не отступая нисколько и не прибавляя, стоя к городским воротам спиною, чтобы видеть часть Везувия как главную причину, без чего похоже ли было бы на пожар?
По правую сторону помещаю групп матери с двумя дочерьми на коленях (скелеты сии найдены были в таком положении); сзади сей группы виден теснящийся групп на лестнице, ведущей в Зерокп Зсиаго, накрывая головы табуретками, вазами (спасаемые ими вещи все взяты мною из музея). Возле сей группы — бегущее семейство, думая найти убежище в городе: муж, закрывши плащом себя и жену, держащую грудного ребенка, прикрывая другой рукой старшего сына, лежащего у ног отца; в середине картины упавшая женщина, лишённая чувств; младенец на груди её, не поддерживаемый более рукой матери, ухватившись за её одежду, спокойно смотрит на живую сцену смерти; сзади сей женщины лежит сломанное колесо от колесницы, с которой упала сия женщина; опрокинутая же колесница мчима конями, разъярёнными от падающего раскалённого пепла и камней вдоль по дороге; управлявший колесницей, запутавши руку в вожжах, влечётся вслед; между голов лошадей видно продолжение улицы Augustale, ведущей к Неаполю, которая хотя и не открыта, но я, следуя древним писателям и нынешним антиквариям, поворачиваю несколько влево за дом Диомедов, наполняя её гробницами и отдыхальнями, оставшимися сзади меня, что очень кстати.
По правую сторону упавшей женщины — жрец, схвативши жертвенник и приборы жертвоприношения, с закрытой головой, бежит в беспорядочном направлении; возле него я ввожу случай, происшедший с самим Плинием: мать его, обременённая летами, не будучи в состоянии бежать, упрашивает сына своего спастись, сын же употребляет просьбу и силу всю, чтобы влечь её с собой. Происшествие сие, расказанное самим Плинием в письме к Тациту, случилось в Capo di Miseno, но художник, помещающий на саженной холстине Помпею и Везувий, отстоящий на пять миль от оного, может перетащить и из-за 80 миль пример детской и материнской любви, так кстати тут своей противоположностью прочим группам. Между сим группой и жрецом видны два молодые помпеянина, несущие на плечах своих больного старого отца; между ног детей прячется верная собака; в промежутках групп видны разные фигуры»*.
* Один из вариантов «Гибели Помпеи», который Брюллов написал в 1828 году, находится в Третьяковской галерее, и вызывает у посетителей не меньший интерес, чем законченное произведение.
Это самое первое упоминание художника о работе над картиной, датируется оно мартом 1828 года.
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
Как и с текстом о Пушкине, документальное повествование о графине Юлии Самойловой я намерен выставлять по принципу проды. Поэтому старайтесь не пропускать продолжения. Следите за нумерацией эссе.
События повествования вновь возвращают читателей во времена XVIII—XIX веков. Среди героев повествования Григорий Потёмкин и графиня Юлия Самойлова, княгиня Зинаида Волконская и графиня Мария Разумовская, художники братья Брюлловы и Сильвестр Щедрин, самодержцы Екатерина II, Александр I и Николай I, Александр Пушкин, Михаил Лермонтов и Джованни Пачини. Книга, как и текст о Пушкине, практически распечатана в журнальном варианте, здесь впервые будет «собрана» воедино. Она адресована тем, кто любит историю, хочет понимать её и готов воспринимать такой, какая она есть.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—265) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47).
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 277. Добрая бабушка уже посылала в его апартаменты фрейлин, искушённых в любовных утехах
Эссе 189. «Вдруг схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать»