Но вернёмся в Петербург послелицейского периода, где Пушкин продолжает дерзить всем и вся по поводу и без всякого повода, разбрасывать вызовы на дуэль направо и налево, скандалить везде, где только можно, отдавая разве что предпочтение местам публичным.
Он заканчивает исполненную радостью жизни поэму «Руслан и Людмила», включая в неё пародийные строки на Жуковского, и с вызовом преподносит ему своё произведение. Тот не без скрытой иронии отдаривает Пушкину свой портрет с надписью: «Победителю ученику от побеждённого учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму «Руслан и Людмила», 1820, марта 26, Великая Пятница».
Но в основном Пушкин пишет злые эпиграммы и политические стихотворения, которых от него ждали, честно говоря, лишь те, кто меньше всего думал о литературе. В короткое время Пушкин в кругу петербургской золотой молодёжи приобретает славу «рукописного бунтаря-вольнодумца» (этакий Дмитрий Быков наших дней с частушками «Гражданина поэта»). Его эпиграммы не знают границ в своих адресатах. Его стихи не печатаются, а разлетаются в списках.
Самой известной из них оказалась ода «Вольность» (написана приблизительно через полгода после выхода поэта из Лицея), явившая пример поэзии откровенной гражданской устремлённости, которую так жаждали будущие декабристы.
Известны обстоятельства её написания. Очевидцы вспоминали, как, будучи в доме Николая Тургенева на политическом диспуте и глянув в открытое окно на стоящий напротив Михайловский замок, Пушкин... «вдруг вскочил на большой и длинный стол, стоявший перед окном, растянулся на нём, схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать». Но Ю. М. Лотман почему-то считал их «правдоподобной биографической легендой». Хотя и сам Николай Тургенев позже засвидетельствовал, во-первых, что часть оды «Вольность» Пушкин написал в одно из посещений у него дома, ночью у себя завершил её и на другой день принёс полный текст стихотворения. Во-вторых, что тема «Вольности» была предложена Пушкину именно им.
В рукописи «Вольность» обозначена как «ода», другими словами, как тогда понимали, философский, политический трактат в стихотворной форме. Не важно, воспевает ли ода царей и героев («похвальные» оды) или определённую историко-философскую доктрину и социально-политическую программу. Для автора «Вольности» главное — социально-политические мотивы: вера в победу и действенную силу конституционных начал в России (в 1817 году эти иллюзии ещё были живы).
Политические лозунги Пушкин преподносит в оболочке двух исторических сюжетов. Первый из них — народ Франции нарушил закон, казнив Людовика ХVI; казнь эта обернулась тиранией Наполеона. Второй — в России убийство Павла I, преступления которого были ещё на памяти современников, — месть тирану, нарушителю закона. Вывод: одно преступление порождает другое преступление. Стихи, с одной стороны, предостерегали русского монарха от участи французского короля, а с другой, показывали единственную возможность предотвратить кровавую народную революцию.
Дело не в том, как порой нам представляют, будто Пушкин утверждает принцип конституционности, необходимость парламентской монархии, отчего стихотворение при таком прочтении из поэтического произведения превращается в политическую прокламацию. Дух Закона, который парит здесь над всем, значим лишь в единении со Свободой. Точно так же, как Свобода, никоим образом не выступающая в качестве бесцеремонного своеволия, боготворится поэтом лишь в единстве с Законом. Пушкин не просто ставит рядом два понятия «вольность» и «закон», он их объединяет. Собственно, ода не о свободе, как таковой, и не о законе, возведённом в высшую степень, а о необходимости их единства.
Общественное спокойствие, благополучие всех и каждого, по мысли Пушкина, возможно лишь в условиях всеобщего равенства перед законом, которое невозможно без свободы народа. Представ в маске сурового «гражданина», Пушкин воспевает Свободу, прославляет законность, утверждает её всеобщую власть. И одновременно берётся «на троне поразить порок», который он видит в невыполнении законов, ибо именно беззаконие ведёт к тирании и преступлению.
Этим объясняются патетика, героико-романтический пафос и стилистика — торжественные декламационные интонации, и шероховатость отдельных стихов, «нагромождение» в стихотворении политических терминов, слов-понятий строго определённого лексического ряда. Ода писалась по нормам политического красноречия, характерного для ораторского искусства. И адресована она кругу лиц, прекрасно владеющих политической риторикой. Отсюда пышный букет из «модных» слов: «свобода», «рабство», «тираны», «трон», «порок», «закон», «власть», «самовластительный злодей» и т. д.
При этом в «Вольности», в отличие от уравновешенной классицистической оды, чувствуются взволнованность и лирическая напряжённость. Тем не менее, используемая поэтом лексика вызывает строго определённые ассоциации: круг идей и сил, способных изменить состояние русского общества. Совершенно очевидно, что поэт не решает художественных задач, его ода создаётся по законам убеждения читателя или слушателя поэтических строк.
По большому счёту, именно поэтому весьма непритязательная (ничего нового, без открытий) политическая составляющая «Вольности» приобрела откровенно революционное звучание. «Вольность», а вслед за ней «Деревня» «тогда везде ходили по рукам, переписывались и читались наизусть», выполняя ту самую агитационную роль, какую и отводили пушкинским произведениям его друзья, устремившиеся в политику.
И всё бы ничего,.. если бы не строки оды о некоторых действительных обстоятельствах убийства Павла I, неизбежно воспринятые как обвинение Александра I во лжи, потому как официальная версия нового императора гласила, что император-предшественник скончался от апоплексического удара.
Думать, что царь не обратит внимание на стрелу в свой адрес, не приходится. Реакция последовала, но не сразу. Царь некоторое время выждал. Мнительный и злопамятный Александр I, как известно, мог простить самые смелые мысли, но никогда не прощал и не забывал личных обид.
Через десять дней после случая в театре с портретом Лувеля нарушителя спокойствия пригласил к себе «на ковёр» граф М. А. Милорадович, тогдашний Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор, и «потребовал его возмутительных стихов».
Пушкин к генерал-губернатору явился. И эта встреча нашла отражение в воспоминаниях поэта Ф. Н. Глинки, известного нам своими стихотворениями «Тройка» («Вот мчится тройка удалая…») и «Песнь узника» («Не слышно шуму городского…»):
«Раз утром выхожу я из своей квартиры и вижу Пушкина, идущего мне навстречу. Он был, как и всегда, бодр и свеж; но обычная (по крайней мере, при встрече со мною) улыбка не играла на его лице, и лёгкий оттенок бледности замечался на щеках. Пушкин заговорил первый. — «Я шёл к вам посоветоваться. Вот видите: слух о моих и не моих пиесах, разбежавшихся по рукам, дошёл до правительства. Вчера, когда я возвратился поздно домой, мой старый дядька объявил, что приходил в квартиру какой-то неизвестный человек и давал ему пятьсот рублей, прося дать ему почитать моих сочинений и уверяя, что скоро принесёт их назад. Но мой верный старик не согласился, а я взял да и сжёг все мои бумаги… Теперь, — продолжал Пушкин, немного озабоченный, — меня требуют к Милорадовичу! Я не знаю, как и что будет, и с чего с ним взяться?.. Вот я и шёл посоветоваться с вами»… Мы остановились и обсуждали дело со всех сторон. В заключение я сказал ему: «Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь, и без всякого опасения. Положитесь, безусловно, на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности». Тут, еще поговорив немного, мы расстались: Пушкин пошёл к Милорадовичу.
Часа через три явился и я к Милорадовичу, при котором состоял я по особым поручениям. Милорадович, лежавший на своём зелёном диване, окутанный дорогими шалями, закричал мне навстречу: «Знаешь, душа моя! У меня сейчас был Пушкин! Мне ведь велено взять его и забрать все его бумаги; но я счёл более деликатным пригласить его к себе и уж от него самого вытребовать бумаги. Вот он и явился очень спокоен, с светлым лицом, и когда я спросил о бумагах, он отвечал: «Граф! Все мои стихи сожжены! — у меня ничего не найдёте в квартире, но если вам угодно, все найдётся здесь (указал пальцем на свой лоб). Прикажите подать бумаги; я напишу всё, что когда-либо написано мною (разумеется, кроме печатного) с отметкою, что моё и что разошлось под моим именем». Подали бумаги. Пушкин сел и писал, писал… и написал целую тетрадь… Вот она (указывает на стол у окна), полюбуйтесь! Завтра я отвезу её государю. А знаешь ли? Пушкин пленил меня своим благородным тоном и манерою обхождения».
На другой день я пришёл к Милорадовичу поранее. Он возвратился от государя, и первым словом его было: «Ну, вот дело Пушкина и решено!» И продолжал: «Я подал государю тетрадь и сказал: «здесь всё, что разбрелось в публике, но вам, государь, лучше этого не читать». Государь улыбнулся на мою заботливость. Потом я рассказал подробно, как у нас дело было. Государь слушал внимательно, и наконец спросил: «А что же ты сделал с автором?» — «Я? Я объявил ему от имени вашего величества прощение!» Тут мне показалось, что государь слегка нахмурился. Помолчав немного, он с живостью сказал: «Не рано ли?» Потом, ещё подумав, прибавил: «Ну, коли уж так, то мы распорядимся иначе: снарядить Пушкина в дорогу, выдать ему прогоны и, с соблюдением возможной благовидности, отправить его на службу на юг!»
Знакомство с заметками Глинки позволяет подвергнуть сомнению бытующее мнение о сугубо ссыльном характере пребывании Пушкина на Юге. Да, поэт по памяти и, не сходя с места, исписал целую тетрадь. Опешивший Милорадович, затрудняясь расценить поступок Пушкина, отпустил поэта, объявив ему прощение от имени государя. Однако поторопился. Царь, выслушав на следующий день доклад Милорадовича, нахмурился, потом, подумав, распорядился снарядить Пушкина в дорогу и отправить его «на службу на Юг».
Уважаемые читатели, голосуйте и подписывайтесь на мой канал, чтобы не рвать логику повествования. Не противьтесь желанию поставить лайк. Буду признателен за комментарии.
И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1—188) — самые первые, с 1 по 28, собраны в подборке «Как наше сердце своенравно!», продолжение читайте во второй подборке «Проклятая штука счастье!»(эссе с 29 по 47)
Нажав на выделенные ниже названия, можно прочитать пропущенное:
Эссе 41. У любви не может быть причин
Эссе 43. «…я женюсь без упоения, без ребяческого очарования»