- Когда я вырасту большая. Глава 23.
Клавдия Никитична появилась на крыльце с раскрасневшимся от наполнившей её решительности, лицом. Привычно повернув голову боком к объекту своего внимания, она вздохнула, как вздыхают некоторые женщины, входя в ещё не прогревшуюся июньскую воду.
- Настя... Это, никак, Антон Петрович собственной персоной с тобой?
Фельдшер посмотрела на худенького мальчика, будто пытаясь по виду определить, Петрович он или нет. Антошка шмыгнул за неё, не отпуская ни на секунду подол длинного синего платья.
- Наверное. Антон, это да. Антошка, а ты у нас Петрович по батюшке или как?
Тот взглянул на Настю снизу вверх, брови его насупились. От непривычного обращения к себе мальчик растерялся. В последнее время в свой адрес он слышал только бранные слова.
- Ну, так получается, что Петрович, да... - будто извиняясь, произнёс он.
- А ты его, Настя, куда же теперь? - Клавдия Никитична выразительно посмотрела на красное опухшее ухо, торчавшее от головы так, как если бы собиралось в скором времени отделиться от бритой наголо головы. - Похоже, бабка неласковая у тебя, Петрович... - она снова вздохнула, и от этого вздоха Антошке почему-то захотелось заплакать настоящими молчаливыми слезами.
- К нам с Сашей. Не место ему там, - Настя кивнула назад, не желая оглядываться на аккуратный домик Антошкиной бабки. Облако светлых волос чуть заметно шевельнулось, и женщина поймала себя на мысли, что не помнит, где сегодня оставила шапку.
- Не тесно вам будет? - Клавдия Никитична теребила одно-единственное серебряное колечко с ярко-синим камнем, которое год от года всё сильнее сжимало её безымянный палец. - Антон, ты посиди тут на крылечке, нам с тётей Настей поговорить надо.
Мальчик отрицательно замотал головой и крепко зажмурился, будто если он перестанет видеть мир, то и мир перестанет видеть его.
Настя присела перед ним на колени:
- Антошка, маленький мой, посиди, пожалуйста, здесь. Ты будешь меня видеть всё время, каждую-прекаждую секундочку. Я тебе обещаю, - она положила мягкую ладонь на колючую макушку мальчика, провела ею к затылку, и сама чуть не разревелась от хрупкости и беззащитности маленького человека.
Он, наконец, кивнул, и сел на деревянную ступеньку. Тут же подобрал камушек и начал что-то чертить им в пыли, оставляя длинные извилистые линии, похожие на толстых дождевых червей.
- Себе решила оставить? - доверительно начала бухгалтерша. Настя кивнула, и она продолжила. - Может, я мальчонку возьму? Ну, кому он на самом деле нужен? Ты же ведь его из жалости берёшь, как кутёнка бы взяла, или кошку брошенную.
Настя отвела глаза в сторону. Низко над дорогой летела страшная чёрная ворона, каркая громко и нагло.
Клавдия Никитична, тем временем продолжала:
- Бумаги ты, скорее всего, оформлять на него не будешь. Да и кому какое дело, в нашей-то дыре... И потом, дочка у тебя растёт. Наследственность у мальчика, сама знаешь... - После этих слов женщина встрепенулась. - Не то я говорю, всё не то. - Она пристально уставилась единственным видящим глазом на Настю, став похожей на отчаянную курицу-наседку, готовую защищать свой выводок. - Старая я уже, понимаешь? Родить не смогу. Да и мать... Не даст, в общем, жить ни с кем. А ребёнка я так хочу! Настя, я любить его буду, - она крепко прижала руки к груди. - Я смогу, правда. Отдай его мне, а?
Настя смотрела то на ставшую в момент жалкой, женщину, то на Антошку. Мысли в её голове кружились вихрем. Сама забрала - сама и расти, - кричала совесть. Подумай о себе и о дочери, как вы будете? - нашёптывал прагматизм.
- Он Вас не знает, - слабеющим голосом попробовала молодая женщина отстоять свою точку зрения. - Он не пойдёт...
- Так ты помоги мне, - сквозь зубы проговорила бухгалтерша, - тебя-то он знает. Живём рядом, если что не в порядке будет, ты же первая узнаешь! На-а-астя, - жалобно проскулила Клавдия Никитична. - Век тебе благодарна буду!
Настя, не отвечая, подошла к крыльцу и села рядом с мальчиком. Каракулей перед крыльцом прибавилось. Ухо стало отдавать уродливо-синим по краям.
- Антошка... Послушай меня, пожалуйста. Тебя тётя Клава к себе в гости зовёт. Если понравится, сможешь остаться у неё. Если нет - я тебя к себе заберу.
Огромная черная ворона летала туда-сюда, будто потеряв кого-то.
- А нельзя меня сразу к Вам? Без гостей? - камушек начертил спираль в серой холодной пыли. Антошка поднялся, с сожалением посмотрел на рисунок, растоптал его башмаками, расшаркался и сунул руки в карманы широких штанов. - Гости, так гости. Всё будет лучше, чем там, - он поднёс руку к горящему уху, но притронуться не решился.
- Тётенька, - подняв острый подбородок и выпятив челюсть вперёд, с вызовом громка сказал Антошка. - Вы меня бить не будете?
- Ну что ты, Антошенька, разве тебя есть за что бить? Да и вообще, детей бить нельзя, - ласково ответила Клавдия Никитична. - Ты блины любишь? С вареньем, - уточнила она.
- Блины люблю. А чтобы детей бить кое-кому причина не нужна, - он вытер нос рукавом, проведя им от запястья до локтя, и явив бухгалтерше прореху под мышкой.
- Антошка, я пойду. Где я живу, знаешь? - мальчик с серьёзным видом кивнул. - В гости прибегай после шести, хорошо?
- Хорошо, - отозвался он.
- До свидания, Клавдия Никитична. Сегодня, наверное, за лекарством для матери, уже не придёте...
Узелок опустился на землю, покрытую спутанной ржаво-коричневой травой, освободив Настины руки. А груз тяжёлых мыслей так и остался на сердце молодой женщины.
***
Роман Романыч время от времени кидал взгляды в окно, наблюдая за женщинами. Он был удивлён поведением Клавдии Никитичны, всегда собранной и серьёзной. Было понятно, что она оставила мальчишку себе. Зачем только - было не понятно. Немолодая, есть жильё и работа. Мать, того и гляди, на тот свет отправится. Жить можно будет, как хочешь. К чему глупой эта обуза? Кормить, обувать, одевать. Простуды, сопли, а зимой, гляди, ещё и коньки попросит. Это, гляди, рубля три - четыре. Мужчина недоумённо покачал головой, соглашаясь с самим собой. «Глупые они, эти бабы, больше нечего сказать!» - заключил он
***
Савелий в свою очередную увольнительную так не думал. Лёгкие девичьи ноги шагали по тротуару, засыпанному жёлто-красной кленовой листвой. От их шагов листья взлетали ненадолго, и снова приземлялись, замирали, ожидая короткой секунды нового взлёта. Он не видел ни коротких юбчонок, ни брюк, таинственно скрывающих стройные или не очень, ноги. Женщины всего мира перестали существовать для него с недавнего времени. Лиля - это имя шептал он, просыпаясь и засыпая. Почти теряя сознание на длинном марш-броске, воскрешал он в памяти любимое лицо, быструю улыбку, залитую рассветными бликами фигуру в окне.
Савелий узнал на вахте, что в нужной комнате никого нет. Вахтёр посмотрел недовольно, и тут же с серьёзным видом воткнул шнур кипятильника, улиткой свернувшегося в мутном стакане, в розетку. Длинными пальцами с неровными заусеницами вокруг ногтей он двигал стакан туда-сюда, пока тот не оказался ровно на побелевшем от кипятка круглешке. Парень пристально смотрел на стакан. Мелкие, похожие на мусор, чаинки, опускались по одной на дно. Вскоре вода в стакане забурлила и окрасилась в грязно-коричневый цвет. Вахтёр уставился на Савелия, как будто тот мешал торжеству чаепития. Парень понимающе кивнул, почесал затылок, приподняв фуражку, и снова отправился караулить лавку.
Девушки-птицы, разодетые в цветные наряды и непрестанно щебечущие на своём быстром, непонятном для мужчин, диалекте, перестали появляться у общежития. Сумерки опускались на город долго, как будто раздумывали, пора им или ещё нет. Мелкий, больше похожий на водяную пыль, дождь, царапал свет фонарей, выстроившихся в ряд. Капли ложились на солдатский китель осторожно, будто примеряясь. Когда они поняли, что китель прятаться от них не собирается, они осмелели. Теперь капли таяли, делали китель тяжёлым и мокрым. Савелий перестал чувствовать холодный мокрый ветер, пальцы, скукожившиеся в портянках, голод от пропущенного в привычное время ужина. Всё это не имело значения, ведь Лиля не пришла. Парень смотрел на окна, за которыми двигались, как в немом кино, женские фигуры. Многие были освещены, и многие были холодны и таинственны. Он поднялся со скамейки. Светлое пятно, оставшееся от него, тут же исчезло, будто стёртое большим ластиком. Вдруг в знакомом окне зажёгся свет. Фигурка одним движением распахнула форточку, с силой вытолкнув её в дождливый вечер:
- Са-а-ав-ка! - длинно прокричала Лиля, встав коленками на подоконник. - Я иду!
Форточный прямоугольник остался болтаться на ветру, жалобно поскрипывая. Савелий отёр лицо не то от дождя, не от непрошенных слёз. Улыбнулся в ладонь и пошёл к крыльцу.
Не прошло и минуты, как девушка выбежала на улицу. Её лицо выглядело отёкшим, губы опухшими. Она обняла Савелия, поцеловала в ледяную щёку.
- Ты замёрз совсем! Надо же так! Я у подружки в комнате уснула, представляешь? Они в кино ушли, а я списывала у неё кое-что. Вот, уснула... - Лиля, улыбаясь самой нежной своей улыбкой, посмотрела в глаза парню. - Представляешь? - снова спросила девушка, и это «представляешь» прозвучало как «Ты мне веришь?»
Савелий не слышал, что она говорила. Это было неважно. Лиля могла читать стихи наизусть, или рассказывать рецепт борща. Парень таял от влажного блеска в её тёмных глазах. От берета, смешно сдвинутого на один бок. От того, как вдруг взлетает её узкая ладонь во время разговора, чтобы оживить музыку её слов.
К концу вечера Савелий уже не таял. Он полыхал и снаружи и внутри. Уверенный, что голова его кружится от счастья, парень проводил Лилю после кафе до дверей общежития.
Следующий увольнительный Савелий получил не скоро, провалявшись в санчасти с воспалением лёгких, что ничуть не замутило светлого облика прекрасной Лили.