Дарья Десса. Роман-эпопея "Хочу его забыть"
Часть 9. Глава 49
Оказавшись за забором госпиталя, через который проник, проделав дыру сетке рабице, рядовой Родион Раскольников припустил так, словно за ним гналась стая охотничьих псов. Сначала всё было нормально, сказывались тренировки, но вскоре его лёгкие уже горели, а в горле стоял ком – не от боли, а от страха, который гнал его вперёд. Боец нёсся сквозь промокший от росы бурьян, и каждая ветка, хлеставшая по лицу, каждый корень, о который он спотыкался, напоминал о том, что сам выбрал этот путь. Мысль в голове была только одна: к рассвету оказаться от места побега как можно дальше.
Для этого, как считал Раскольников, у него есть всё необходимое: три сухпайка, которые предусмотрительно прихватил, когда узнал, что поедет вместе с особистом в госпиталь (ни к одному, благодаря заботе поварихи Маруси, прикоснуться так и не довелось); полная фляга воды; индивидуальная аптечка, которую чудом не забыл в спешке, пока собирался в госпиталь; и, что самое главное, – автомат. Правда, всего с одним рожком. «Конечно, лучше бы их иметь побольше, да я от гранаты я бы не отказался, – пронеслось у него в голове, – но лучше так, чем с голыми руками». Солдат крепко сжал оружие, ощущая шершавую холодность металла, и это простое ощущение прибавляло ему уверенности.
Перемещаться ночью по пересечённой местности, Раскольников знал это прекрасно, – занятие смертельно опасное. Он уже успел набить шишку, налетев на торчащий из земли корень, после чего пробежал по инерции метра два и стукнулся лбом об ствол дерева, и почувствовать, как ветки хлещут по лицу. Можно не только ноги-руки переломать, наступив в какую-нибудь скрытую под опавшими листьями промоину, но и напороться на неразорвавшийся боеприпас, который, как коварный хищник, притаился в траве.
Но страх быть пойманным и снова оказаться в том душном блиндаже с крошечным зарешечённым окошком под низким бетонным потолком казался намного сильнее. Этот страх был почти осязаемым, он пах сыростью и пылью, и от одной только мысли о нём у Родиона сжималось нутро. Потому не останавливался, а бежал всё дальше и дальше, как загнанный зверь, чувствующий приближение охотников.
В какой-то момент, окончательно выбившись из сил, когда ноги стали наливаться свинцом, а каждый вдох давался с трудом, Раскольников решил снизить темп и пошёл пешком. Ощущая, как пот ручьём катится со лба и щиплет глаза, заставил себя остановиться. Прислонился к шершавому стволу старого тополя. Его дыхание сбилось, превратившись в хриплый свист. Когда оно через несколько минут восстановилось и сердцебиение немного успокоилось, Родион впервые задумался над тем, куда, собственно, он направляется. У него было всего два пути, и оба казались ему одинаково верными и одновременно невыносимыми.
Первый – на восток, подальше от линии фронта. Можно постараться проникнуть поглубже в Россию, да и затеряться на её бескрайних просторах. Забраться в какую-нибудь глухую, забытую всеми деревню и постараться отсидеться там, пока война не закончится. «Но это закончится тем, что я так и буду торчать бобылём, без надежды снова увидеться с Марусей», – горестно рассудил боец, и ее румяное лицо возникло перед глазами, такое живое и ясное, каким увидел его несколько часов назад на задворках госпитальной кухни.
Тогда стал думать о другом направлении, западном. Мысль, чтобы податься к врагу, отмёл сразу. Даже сплюнул тягучую слюну, – настолько отвратительной показалась идея сдаться в плен, что во рту стало горько и появилось ощущение, будто съел какую-то заплесневелую гадость. Но тогда зачем идти в ту сторону? «Я вернусь в свой батальон. Попрошусь к разведчикам. Меня точно среди своих никто искать не станет. Даже особисту Черных в голову не придёт, что я способен на такое. Кто, в самом деле, после побега, забрав оружие, несётся на фронт?» – подумал Родион и усмехнулся: «А что? Неплохо придумал!» – его усмешка была скорее горькой, чем весёлой, но она давала ему новую цель и надежду.
Штурмовик остановился, снял рюкзак, который забрал из тюремного блиндажа, – тот висел на гвозде рядом с выходом, – и ощутил, как мышцы хотя и ноют от нагрузки, но понемногу становится легче. Достал из кармашка простенький компас, который всегда носил с собой на всякий случай, и стал выяснять, куда двигаться дальше. Оказалось, нужно вон туда, – к тому перелеску, а идти предстоит через небольшое, давно заброшенное и поросшее бурьяном поле.
Родион вышел к окраине леска, в котором прекратил свой всполошный бег, и стал внимательно вслушиваться. Дрон, конечно, если висит высоко, то его с такого расстояния не услышишь. Но попытаться стоило. Он прикрыл глаза, напрягая слух, различая лишь шуршание листьев и далёкий, слабый крик какой-то ночной птицы.
Сколько ни слушал Раскольников ночную тишину, сколько ни всматривался в усыпанное звёздами небо, а никакой опасности не заметил. Потому, перекрестившись, рванул через поле. Он миновал его за минуту, ощущая себя спринтером на чемпионате мира по лёгкой атлетике. Только тех в финале ждёт финишная ленточка, Родион же едва не впечатался в ствол толстого, шершавого тополя. Еле успел выставить вперёд ладони, используя их как тормозной башмак у железнодорожного вагона, – хорошо, что пальцы защищали тактические перчатки, иначе бы он сильно поранился. Боец замер, снова прислушиваясь. Тишина. Глубокая и пугающая, она давила на уши. Снова сверился с компасом и, выбрав направление, пошёл дальше, стараясь теперь быть более осторожным.
Перебравшись через поле и углубившись в лесок, Родион почувствовал, как сковывавшее его напряжение медленно отступает. Теперь ему не нужно было гнать себя вперёд, он мог идти, не торопясь, и прислушиваться к окружающему пространству. Ночная тишина леса была непривычной, казалась почти осязаемой. Единственными звуками были шорох сухой листвы под ногами и редкий треск сучьев, если наступал на сухую ветку. Воздух здесь был влажным, пах землёй, прелой листвой и чем-то еще, – наверное, мирной жизнью, которая лишь совсем недавно вернулась в эти места после многих месяцев грохота.
Раскольников шёл, стараясь не шуметь, и его взгляд скользил от дерева к дереву. Лунный свет, пробивавшийся сквозь густые кроны, превращал лес в причудливую мозаику из теней и серебристых пятен. В одном из них, метрах в двадцати впереди, солдат вдруг увидел… волка.
Штурмовик замер, медленно опустив поднятую ногу. Бешеное биение сердца отдавалось в ушах. Никогда не доводилось видеть зверя так близко. Тем более в здешних краях, где совсем недавно шли боевые действия, и земля была изрыта воронками и пропитана запахом гари и смерти. Но волк стоял напротив и, почуяв человека, повернул к нему голову. «Как? Откуда он тут взялся?!?» – мысли лихорадочно роились в голове Раскольникова. Он медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы не провоцировать зверя, поднял автомат, готовясь к выстрелу.
Волк продолжал стоять, рассматривая неожиданного врага. Это был крупный зверь с густой серой шерстью, которая казалась почти чёрной в лунном свете. Хищник, насколько Родион смог заметить, был ранен: задняя лапа оказалась вывернута под неестественным углом, и потому не мог на неё наступить, опираясь только на три ноги. Из-за зверь он сильно хромал, и только сейчас Раскольников понял, почему тот не услышал его приближения: сам производил много шума, а солдат пришёл не с подветренной стороны.
Шерсть на загривке хищника вздыбилась, пасть оскалилась, обнажая жёлтые клыки, а из горла вырвался глухой, утробный рык. Глаза, похожие на два уголька, сверкали в темноте, и в них были ярость, боль и отчаяние. Раскольников перевёл оружие на стрельбу очередями, – в такой темноте одиночными не попасть, – палец лёг на спусковой крючок, но в этот момент послышалось что-то ещё.
Сначала солдат подумал, что ему почудилось. Но потом звук повторился – слабый, жалобный писк, который доносился откуда-то из-за под корней старого, поваленного дерева. Родион, не сводя глаз с волка, попытался понять, что это такое. Через несколько секунд звук стал громче, и из-за корней показалась крошечная мордочка. За ней – ещё одна. И ещё. Штурмовик понял, что впереди было волчье логово, а значит раненый хищник – волчица, которая умрёт, чтобы защитить своих детенышей.
Медленно, очень медленно Раскольников стал пятиться назад. Волчица еще глухо рычала, но главное – не собиралась нападать, и это давало обоим надежду: человеку – выбраться из этой ситуации невредимым, хищнику – остаться в живых. Отойдя на полсотни метров назад, Родион обошёл волчье логово по большой траектории и продолжил свой путь на запад.
Ночь медленно сдавала свои позиции. К востоку небо начало светлеть, окрашиваясь в бледно-серые и жемчужные тона. К утру Родион шёл на ощупь, его ноги вязли в глине, а усталость навалилась на плечи тяжёлой ношей. Он чувствовал, как силы покидают, но мысль о близкой цели гнала вперёд. Запах дыма, гари и разрушения стал сильнее, и это означало, что приближается к тому, что когда-то было жильём. Ещё несколько минут, и боец вышел к опушке, с которой открывался вид на разрушенную деревню.
Раскольников долго лежал в кустах, всматриваясь в рассветную дымку. В ушах стояла звенящая тишина. Ни одного огонька, ни одного звука. Убедившись, что опасности нет, солдат осторожно пополз вперёд, держа автомат наготове. Добравшись стоящего на окраине колодца, бросил в него камешек, чтобы проверить, есть ли вода. Послышался глухой всплеск. Родион поднял ведро и сначала долго и жадно пил ледяную, чистую, ощущая, как по телу разливается живительная прохлада. После сначала опустошил, а затем заново наполнил флягу.
Осмотревшись, понял, что деревня полностью уничтожена. Не осталось ни одного целого здания, сплошные развалины. Родион осторожно пробирался между ними, тщательно глядя под ноги. Мало ли, что могло тут остаться? Пока брёл, ощущал себя довольно странно: последним человеком на земле. В голове промелькнула мысль о Марусе, о её улыбке. Придало сил, помогая двигаться дальше.
Внезапно до солдата донёсся глухой рокот. Родион нырнул в кусты, притаившись и стараясь не дышать. Звук усиливался, и вскоре стало понятно: это бронетехника. Сердце забилось чаще, пальцы крепко сжали автомат. Вскоре из-за веток штурмовик увидел два бронетранспортёра, которые медленно ехали по дороге, обдавая всё вокруг солярным выхлопом. На броне сидели несколько бойцов, и по шевронам и русской речи Раскольников понял: свои.
Он почувствовал, как душа рвётся к ним. Захотелось выйти из кустов, поднять руку и крикнуть: «Парни! Я свой! Подкиньте до батальона!» Но потом вспомнил обстоятельства своего побега, и внезапно в голове возникла другая, куда более страшная мысль: «Что, если они решат, будто я дезертир? Что, если не поверят и просто расстреляют на месте?»
Родион глубоко вздохнул. Нельзя рисковать. Он уже слишком далеко зашёл, чтобы вот так просто всё испортить одним неверным поступком. Решил, лучше добраться до своих самостоятельно. Дойдёт до своего батальона, объяснит всё командиру, а там видно будет. Боец лежал в кустах, пока бронетранспортёры не скрылись из виду, оставив за собой облако пыли. После поднялся и двинулся дальше.