Дождь барабанил по стеклу, будто пытался достучаться до моей совести. Я месила тесто для пирожков с капустой — те самые, что Анночка обожает с детства. Кухня наполнилась запахом дрожжей и тушёной капусты, а в сердце поселилось странное предчувствие. Знаете это чувство, когда воздух перед грозой становится тяжёлым? Вот и у меня так было.
— Бабуль, как вкусно пахнет! — Анна вошла в кухню, сбрасывая мокрый плащ прямо на стул. — Ты специально мои любимые делаешь?
Я улыбнулась, вытирая руки о фартук. Внучка выглядела уставшей — под глазами тени, волосы собраны кое-как. Последние месяцы она металась с этой идеей кондитерской на дому, глаза горели, планов громадьё.
— Присаживайся, чай заварю. Расскажи, как дела с твоим проектом.
Анна тяжело вздохнула, опустилась на табурет. Пальцы нервно теребили край скатерти — я эту привычку ещё у её мамы замечала.
— Вот об этом и хотела поговорить... Банк отказал. Третий уже. Говорят, кредитной истории нет, поручителей тоже. А мне всего-то триста тысяч нужно — духовку профессиональную купить, миксер планетарный, формы...
Она замолчала, но я чувствовала — это не конец разговора. Налила чай, поставила перед ней блюдце с вареньем из крыжовника. Молчание повисло между нами, густое, как утренний туман над Волгой.
— Баб, а ты бы не могла... — голос дрогнул. — Ну, на тебя же одобрят. У тебя стаж в библиотеке тридцать лет, зарплата стабильная. Я буду платить, клянусь! У меня уже три постоянных заказа есть, к Новому году столько заявок...
Сердце сжалось. Как отказать? Это же Анночка, которую я с пелёнок нянчила, когда её родители разводились. Которая ночевала у меня, прижимаясь со страху во время грозы.
— Триста тысяч — это немало, детка.
— Я понимаю! Но смотри — она достала телефон, показывая какие-то расчёты, — вот тут все мои заказы, вот калькуляция. Через полгода я выйду в ноль, через год начну зарабатывать нормально. Баб, ты же всегда говорила, что верить надо в людей. Поверь в меня, пожалуйста.
Пирожки в духовке зашипели — пора переворачивать. Я встала, открыла дверцу. Жар обдал лицо, и на секунду показалось, что это предупреждение. Но разве я когда-нибудь слушала предупреждения, когда дело касалось семьи?
Бумажные оковы
Банк встретил меня холодом кондиционеров и равнодушием мраморных стен. Я сжимала в руках папку с документами — паспорт, справка о доходах, трудовая книжка. Руки предательски дрожали, будто я преступление совершаю.
Менеджер — молоденькая девочка с идеальным маникюром — улыбалась дежурной улыбкой. На бейджике значилось "Карина". Господи, она моложе Анны!
— Валентина Петровна, всё в порядке с документами. Кредит одобрен. Триста тысяч на пять лет под четырнадцать процентов годовых. Ежемесячный платёж составит семь тысяч двести рублей.
Семь тысяч двести. Почти треть моей пенсии. Но Анна обещала...
— Скажите, а можно как-то указать, что деньги для внучки? Чтобы она тоже была ответственной?
Карина покачала головой, профессионально сочувственно:
— К сожалению, нет. Кредитный договор оформляется только на вас. Вы единственный заёмщик и несёте полную ответственность по выплатам. Это важно понимать — она сделала паузу, глядя мне прямо в глаза. — Банк будет взаимодействовать только с вами. Все претензии, если что, тоже только к вам.
Если что... Зачем она это говорит? Неужели на лице написано, что я сомневаюсь?
— Вот здесь подпишите, и здесь, и вот тут инициалы...
Ручка скользила по бумаге, оставляя мою подпись под строчками мелкого шрифта. Я пыталась читать, но глаза уставали, буквы прыгали. "Заёмщик обязуется", "в случае просрочки", "пени в размере"...
— Можно копию договора домой? Хочу внимательно изучить.
— Конечно! Вот ваш экземпляр. И вот карта, на которую поступят средства. ПИН-код в конверте, не забудьте сменить.
Выходя из банка, я оглянулась. Стеклянные двери закрылись за мной с тихим шипением, отрезая путь назад. На улице моросил всё тот же осенний дождь. Я подставила лицо каплям — хотелось смыть это ощущение, будто я только что подписала приговор.
Дома Анна ждала с букетом хризантем — моих любимых.
— Бабуля, ты лучшая! Я всё верну, вот увидишь! Давай я тебе расписку напишу?
Расписка... Я кивнула, хотя что-то внутри подсказывало — бумажка бумажкой, а деньги придётся возвращать мне.
Первая трещина
Вечер. Я читала Паустовского — "Золотую розу", любимую книгу, которую перечитываю каждую осень. Телефон взорвался трелью, нарушив уютную тишину. Номер незнакомый, но что-то екнуло в груди.
— Валентина Петровна? Добрый вечер, вас беспокоят из банка "Развитие". По вашему кредиту просрочка платежа на пять дней. Сумма к оплате с учётом пени составляет семь тысяч четыреста рублей.
Трубка чуть не выпала из рук. Как просрочка? Анна же обещала платить первого числа каждого месяца. Сегодня уже шестое.
— Я... я сейчас разберусь. Завтра оплачу.
— Хорошо, ждём до завтра. Напоминаю, что при просрочке более тридцати дней ваше дело будет передано в службу взыскания.
Служба взыскания. Звучит как приговор. Я набрала Анну — длинные гудки, потом её голос, какой-то отстранённый:
— Бабуль, прости, забыла совсем! У меня тут заказ сорвался, большой такой, на свадьбу. Невеста в последний момент отказалась. Я завтра-послезавтра деньги найду, не переживай!
Завтра-послезавтра... А банк ждёт завтра. Я полезла в заначку — железная коробка из-под печенья, где хранила деньги на чёрный день. Восемь тысяч. Хватит на платёж, но что потом? До пенсии ещё две недели.
Ночью не спалось. Ворочалась, считала — если Анна не платит, то пять лет по семь тысяч... Нет, не может быть. Это же временные трудности. У всех бывает.
Утром пошла в банк, оплатила. Кассирша смотрела сочувственно — наверное, не первая такая бабушка-дурочка.
Потом позвонила Анне:
— Детка, давай встретимся, поговорить надо.
— Баб, некогда совсем! Новый заказ появился, надо торт к выходным сделать. Я деньги переведу, честное слово!
Честное слово... Когда-то эти слова что-то значили. Я открыла Паустовского на том месте, где остановилась: "Каждая минута, каждое брошенное невзначай слово и взгляд, каждая глубокая или шутливая мысль, каждое незаметное движение человеческого сердца, так же как и летучий пух тополя или огонь звезды в ночной луже, — всё это крупинки золотой пыли."
Только вот из моей золотой пыли почему-то получается не роза, а колючая проволока долгов.
Горькая правда за чашкой чая
Районная библиотека по четвергам превращалась в консультационный центр. Юрист-волонтёр, Павел Семёнович, принимал в подсобке между стеллажами со списанными книгами. Пахло старой бумагой и пылью — запах моей жизни.
— Проходите, Валентина Петровна, — он узнал меня, мы тридцать лет в одном районе. — Чай будете? У меня термос с травяным.
Я кивнула, устраиваясь на шаткий стул. Руки дрожали, когда доставала папку с документами.
— Вот, Павел Семёнович. Кредит на меня оформлен, внучке деньги отдала. Она расписку написала, но платежи задерживает. Уже третий месяц подряд я из своих плачу. Что делать можно?
Он надел очки, внимательно изучил бумаги. Молчал долго, потом снял очки, потёр переносицу:
— Эх, Валентина Петровна... Расписка эта — филькина грамота. Без нотариального заверения, без условий возврата. Максимум — можете в суд подать, но процесс затянется на годы. А платить по кредиту надо сейчас.
— То есть я одна за всё отвечаю?
— Именно так. Банку всё равно, кому вы деньги отдали. Для них вы — заёмщик. Не платите — опишут имущество, из пенсии вычитать будут.
Имущество... Моя двушка в хрущёвке, доставшаяся от родителей. Единственное, что есть.
— Я боюсь, Павел Семёнович, — голос сорвался, — боюсь, что останусь должна до конца жизни. Мне же семьдесят уже.
Он налил чаю, пододвинул ко мне. Чай пах мятой и чем-то горьким — может, это моя горечь такой привкус давала.
— Знаете, что я вам скажу? Перестаньте платить за неё. Пусть сама выкручивается. Да, вам звонить будут, да, неприятно. Но иначе она так и будет на вашей шее сидеть.
— Но это же внучка...
— А вы — человек. С правом на спокойную старость. Подумайте об этом.
Вышла я от него как в тумане. На улице первый снег пошёл — ранний в этом году. Снежинки липли к пальто, таяли. Как мои иллюзии о том, что семья — это всегда поддержка. Иногда семья — это те, кто садится тебе на шею, да ещё и ноги свешивает.
Ночное письмо
Три часа ночи. Я сидела за кухонным столом при свете настольной лампы. Передо мной — чистый лист бумаги и ручка. Рука не слушалась, буквы выходили корявые, будто я снова первоклассница.
"Дорогая Анна," — написала и зачеркнула. Какая она дорогая, если четвёртый месяц морочит голову?
"Анна, мне нужно сказать тебе важные вещи..."
Нет, слишком мягко. Я скомкала лист, взяла новый.
"Внученька моя,
Пишу тебе не с упрёками — что толку причитать над пролитым молоком? Пишу, чтобы расставить точки над i.
Четыре месяца я плачу твой кредит. Четыре месяца слушаю обещания. Моя пенсия уходит на твои долги, а я питаюсь хлебом и чаем. Но дело даже не в деньгах.
Дело в том, что я позволила тебе думать, будто бабушка — это бездонный колодец, из которого можно черпать бесконечно. Это моя ошибка. Я вырастила тебя после развода родителей, баловала, защищала от всего. И вот результат — ты искренне веришь, что мир тебе должен. Что бабушка должна. Что все должны.
Но знаешь что? С этого момента — ты сама. Я не враг тебе, но и не спасательный круг больше. Платежи по кредиту буду требовать через суд, если понадобится. Расписку твою отнесу к нотариусу, пусть хоть какую-то силу придаст.
Я устала, Аня. Устала бояться звонков из банка, устала считать копейки, устала ждать, что ты одумаешься. В мои годы хочется читать книги, гулять в парке, встречаться с подругами. А не дрожать от каждого звонка.
Это не значит, что я тебя разлюбила. Это значит, что я наконец-то полюбила себя достаточно, чтобы сказать "хватит".
Твой платёж — седьмого числа. Жду. Бабушка Валя"
Запечатала конверт, написала адрес. Утром опущу в почтовый ящик. А сейчас... сейчас выпью чаю с последним кусочком сахара и лягу спать. Впервые за четыре месяца — спокойно.
Деньги на столе
Прошла неделя. Я как раз заваривала гречку — до пенсии три дня, в холодильнике пусто, — когда раздался звонок в дверь. Не стук, а именно звонок — настойчивый, требовательный.
Анна стояла на пороге. Похудевшая, с синяками под глазами, в каком-то мятом пуховике. В руках — пакет.
— Можно войти?
Я отступила, пропуская. Она прошла на кухню, села на свой любимый табурет у окна. Молчала, я тоже. Только гречка на плите тихо булькала.
— Получила твоё письмо, — наконец выдавила она. — Сначала разозлилась. Как ты могла, думаю, так жёстко? А потом... — она достала из пакета конверт, положила на стол. — Тут пятнадцать тысяч. За два месяца. Больше пока не смогла.
Я смотрела на конверт, не притрагиваясь.
— Я устроилась. На две работы. Утром в пекарню, вечером курьером. Свою кондитерскую пока заморозила. Не потяну.
— Что ж, взрослое решение.
— Баб, прости меня. Я правда думала, что всё получится. Что заказы посыплются, что... — голос дрогнул. — Я не хотела тебя подставлять. Просто привыкла, что ты всегда рядом, всегда поможешь.
— В том и проблема, детка. Я тебя от жизни ограждала, а жизнь — она колючая. Больно, когда без подготовки.
Анна кивнула, вытерла глаза рукавом:
— Давай сделаем всё правильно? Я завтра к нотариусу схожу, оформим договор займа. Чтобы ты могла официально требовать. И график платежей составим.
Правильно... Как просто звучит и как сложно даётся.
— Хорошо. Завтра в десять у нотариуса на Баумана.
Она встала, двинулась к двери, обернулась:
— Баб, а пирожки с капустой больше не печёшь?
— Печь буду. Когда для себя захочу, а не чтобы задобрить.
Кивнула и ушла. А я открыла конверт, пересчитала купюры. Пятнадцать тысяч. Хватит на еду до пенсии и платёж в банк. Первый раз за четыре месяца платёж не из моих.
Новое равновесие
Читальный зал библиотеки. Суббота, посетителей мало. Я сидела в любимом углу у окна, перечитывала Чехова — "Вишнёвый сад". Как же точно он про нас написал — всё цепляемся за прошлое, а настоящее мимо проходит.
Телефон завибрировал — я теперь звук отключаю, нервы беречь надо.
— Валентина Петровна? Это Сергей.
Бывший зять. Не общались лет пять, после развода с моей дочерью.
— Здравствуй, Серёжа. Что-то случилось?
— Да нет, всё в порядке. Слышал про вашу ситуацию с Анной. Она ко мне приходила, денег просила. Я не дал, но... Валентина Петровна, у меня предложение есть.
— Слушаю.
— Мне в книжный магазин нужен консультант. Два дня в неделю, с десяти до трёх. Пятнадцать тысяч в месяц. Вы же в литературе разбираетесь лучше всех, кого я знаю.
Пятнадцать тысяч. Два платежа по кредиту.
— Это... неожиданно. А что Марина скажет? — его новая жена.
— Марина сама предложила. Говорит, несправедливо, что вы из-за Анкиных фантазий страдаете.
Я посмотрела в окно. Снег уже не первый, плотный такой, зимний. Дворник дорожки чистил, собака чья-то прыгала в сугробах.
— Спасибо, Серёжа. Я подумаю и позвоню.
— Конечно. И, Валентина Петровна... Вы правильно сделали, что письмо написали. Анне пора взрослеть.
Положила трубку. Правильно сделала... Может, и так. Только правильное не всегда означает лёгкое.
Открыла Чехова на последней странице: "Настанет время, и все узнают, для чего всё это, для чего эти страдания, никаких не будет тайн, а пока надо жить... надо работать, только работать!"
Работать. В семьдесят лет снова начинать работать. Но знаете что? Это уже мой выбор. Не вынужденный, не из-под палки. Просто решила — буду.
Анна платит исправно. Каждый месяц седьмого числа перевод приходит. Без опозданий. Мы не общаемся пока — рано ещё, раны свежие. Но на Новый год она прислала открытку. Без слов, просто ёлочка нарисована от руки.
Я ответила. Тоже без слов. Просто снежинку нарисовала.
Иногда лучшее, что ты можешь сделать для других — это научиться защищать себя. Даже если другие — это твоя семья. Особенно если это твоя семья.