Суп кипел на медленном огне, наполняя нашу крошечную кухню запахом лаврового листа и укропа. Я помешивала его старой, потемневшей от времени ложкой и смотрела в окно на серый ноябрьский двор. На душе было так же серо. Рука машинально потянулась к кружке с остывшим чаем. Моя любимая кружка, с синими васильками и маленьким сколом у самого края. Андрей вечно ворчал, что пора её выбросить, купить новый сервиз, «чтобы не стыдно было», но я её берегла. Она была какая-то… настоящая. Как и вся наша жизнь — неидеальная, со сколами и трещинами, но своя.
Телефон на подоконнике завибрировал. На экране высветилось «Тамара Павловна». Сердце сделало неприятный кульбит и сжалось. Я вытерла руки о фартук и ответила, стараясь, чтобы голос звучал бодро.
— Алло, здравствуйте, Тамара Павловна.
— Здравствуй, Оленька, — раздался в трубке её ровный, лишенный всяких эмоций голос, от которого у меня всегда бежали мурашки по спине. — Не отвлекаю? Надеюсь, ты не забыла, что в субботу мы вас с Андрюшей ждём.
— Конечно, не забыла, как можно.
— Вот и хорошо. Я решила испечь свой фирменный «Наполеон». Андрюша его обожает. Ты ведь так и не научилась печь его по моему рецепту?
Я промолчала, сжав зубы. Я пекла этот торт десятки раз, и Андрей уплетал его за обе щеки, но свекровь упорно считала, что только у неё он получается «правильным».
— Ну ничего, — великодушно продолжила она. — Не всем же дано. Ты, главное, проследи, чтобы Андрюша рубашку свежую надел. Ту, синюю, я ему на день рождения дарила. Она ему так к лицу. А то в прошлый раз пришёл в какой-то серой, вид у него был уставший.
— Хорошо, Тамара Павловна, я прослежу.
— Вот и умница. Ну, до субботы. Жду.
Короткие гудки. Я положила телефон и налила себе ещё чаю в свою щербатую кружку. Каждое такое «семейное» воскресенье было для меня пыткой. Это был не ужин, а экзамен, который я раз за разом проваливала. Мой суп был недостаточно наваристым, котлеты — слишком жирными, рубашка мужа — недостаточно отглаженной, а моё молчание — слишком угрюмым.
Вечером пришёл с работы Андрей. Ввалился в квартиру, скинул ботинки и прошёл на кухню, ведя носом по воздуху.
— О, борщ! Отлично. Устал как собака.
Он поцеловал меня в макушку и заглянул в кастрюлю.
— Мать звонила, — сказал он, доставая тарелку. — Напомнила про субботу. Ты не забудь, пожалуйста. А то знаешь, как она расстраивается.
— Андрей, я не ребёнок, я всё помню, — устало ответила я. — Она просила, чтобы ты надел синюю рубашку.
— А, да, конечно. Хорошая рубашка, — кивнул он, уже наливая себе полную тарелку. — Мама плохого не посоветует.
Он сел за стол и начал есть, громко прихлебывая. А я смотрела на него и не понимала, как этот взрослый тридцатипятилетний мужчина, начальник отдела в солидной фирме, до сих пор не может выйти из-под маминого крыла. Для неё он так и остался Андрюшей, которому нужно выбрать рубашку и испечь тортик. А я? Кем была я в этой системе? Обслуживающим персоналом при её драгоценном сыне.
Всю неделю я жила с тяжелым предчувствием. В пятницу вечером, когда мы уже ложились спать, у меня сильно разболелась голова. Такая тупая, давящая боль в висках, от которой темнело в глазах. Я выпила таблетку, но она не помогла. Ночью я почти не спала, ворочалась, и к утру чувствовала себя совершенно разбитой.
— Ты чего такая бледная? — спросил Андрей, завязывая галстук перед зеркалом.
— Голова раскалывается со вчерашнего вечера. Просто ужас.
— Выпей ещё таблетку. Нам скоро выходить. Мама не любит, когда опаздывают.
Я с трудом встала, оделась. Выбрала простое тёмное платье, чтобы не вызывать лишних вопросов и оценок. Пока красилась, в глазах плыли круги. В какой-то момент я присела на край кровати и сказала:
— Андрей, я очень плохо себя чувствую. Может, мы не поедем? Позвони, скажи, что я заболела.
Он обернулся, на его лице было искреннее огорчение.
— Оль, ну ты чего? Мама же готовилась, торт пекла. Как мы не поедем? Это же неуважение. Она обидится на всю жизнь. Давай поедем, посидим часик и уедем. Ну пожалуйста. Ради меня.
И я сдалась. Как всегда. Ради него. Ради сохранения хрупкого мира, который, как мне казалось, я обязана была поддерживать.
Квартира свекрови встретила нас стерильной чистотой и запахом ванили. Тамара Павловна, в идеально отглаженном домашнем платье, с безупречной укладкой, окинула меня цепким взглядом.
— Оленька, выглядишь ты неважно. Похудела, круги под глазами. Андрюша, ты что, жену не кормишь? — Она рассмеялась своему собственному остроумию.
— Мам, Оля просто не выспалась, — буркнул Андрей, разуваясь.
— Садитесь за стол, всё готово, — скомандовала она, игнорируя его слова.
Стол ломился от еды. Фаршированная щука, заливное, несколько видов салатов, горячее. Всё было расставлено с геометрической точностью на белоснежной скатерти. Ни одной лишней крошки, ни одного случайного пятнышка. Её мир был таким же — правильным, выверенным и холодным.
Я села, стараясь улыбаться. Голова гудела, а запахи еды вызывали тошноту. Я ковыряла вилкой салат, делая вид, что ем. Тамара Павловна тем временем вела свой обычный монолог. Рассказывала про успехи Андрюши на работе (которые она знала лучше меня), про неблагодарных соседей, про то, как подорожали коммунальные услуги. Андрей поддакивал, а я молчала, чувствуя, как боль в висках становится невыносимой. В какой-то момент она перевела взгляд на меня.
— Оля, а ты чего молчишь? И ничего не ешь. Тебе моя стряпня не нравится?
— Что вы, Тамара Павловна, всё очень вкусно. Просто… у меня голова очень болит.
— Голова… — протянула она с ноткой пренебрежения в голосе. — Это всё от нервов. И от лени. Надо больше двигаться, на свежем воздухе бывать, а не сидеть в своей квартире целыми днями. Вот я в твои годы…
Дальше я уже не слушала. Я смотрела на её накрашенные губы, которые двигались, произнося правильные, но пустые слова, и чувствовала, как внутри меня поднимается волна глухого раздражения.
Когда подали горячее, я поняла, что больше не могу. Меня начало мутить по-настоящему. Лицо, наверное, стало зелёным.
— Мне нужно выйти, — прошептала я, поднимаясь из-за стола.
— Куда это? — строго спросила свекровь. — Мы ещё даже горячее не поели.
— Мне нехорошо. Очень, — я прижала руку ко рту.
Андрей встревоженно посмотрел на меня.
— Оль, что с тобой?
— Тошнит…
Я бросилась в сторону ванной. Меня вырвало. Скрутило так, что потемнело в глазах. Я умылась холодной водой и, шатаясь, вышла в коридор. Они сидели за столом. Свекровь — с каменным лицом, Андрей — с растерянным.
— Андрей, пожалуйста, поехали домой, — взмолилась я. — Мне очень плохо. Мне кажется, у меня температура.
Андрей начал подниматься из-за стола, но Тамара Павловна остановила его властным жестом.
— Сядь, — сказала она ему. А потом повернулась ко мне. Её глаза были холодными, как два кусочка льда. И тогда она произнесла ту самую фразу. Спокойно, буднично, как будто говорила о погоде.
— Оленька, ну не устраивай тут сцен. Подумаешь, стошнило. Может, съела что-то не то вчера. Ну потерпишь, не сахарная, не растаешь. Главное, чтобы Андрюша поужинал спокойно и десерт попробовал. Я ведь для него всю ночь «Наполеон» пекла, старалась.
И в этот момент мир для меня остановился. Я смотрела на неё, потом на своего мужа, который опустил глаза в тарелку и не сказал ни слова в мою защиту. Он не вскочил, не закричал: «Мама, ты что такое говоришь?! Моей жене плохо!». Он просто сидел. Молча. Готовый спокойно доесть свой ужин и попробовать десерт.
А я… Я вдруг всё поняла. Не головой, а всем своим существом. Я поняла, что меня здесь нет. Есть её сын Андрюша. А я — лишь функция. Приложение. Та, что должна следить за его рубашками, готовить ему еду, создавать комфорт. И если эта функция даёт сбой — её нужно либо починить, либо проигнорировать. Моя боль, моё самочувствие, я сама — всё это было неважно. Второстепенно. Мешало главному — спокойствию и сытости Андрюши.
«Потерпишь, не сахарная».
Эта фраза прозвучала как приговор. Приговор нашему браку, моей десятилетней попытке стать частью этой семьи, моим надеждам на любовь и партнёрство. Всё рухнуло в одну секунду.
Я больше ничего не сказала. Не стала кричать или плакать. Внутри наступила звенящая, ледяная тишина. Я молча пошла в прихожую, надела пальто, взяла сумку.
— Ты куда? — опомнился Андрей.
— Домой, — мой голос был чужим и глухим.
— Я тебя провожу.
— Не надо.
Я вышла из квартиры и медленно, как во сне, спустилась по лестнице. Вызвала такси. Всю дорогу до дома я смотрела на огни ночного города и не чувствовала ничего, кроме пустоты.
Дома я первым делом подошла к серванту и достала свою кружку с васильками. Налила воды, выпила. Скол неприятно царапнул губу. И я подумала, что Андрей был прав. Нельзя жить с трещинами и сколами. Нельзя вечно терпеть и делать вид, что всё в порядке. Потому что однажды трещина пойдёт дальше, и всё разлетится на мелкие осколки.
Когда через час вернулся Андрей, я сидела на диване в гостиной. Он вошёл с виноватым видом.
— Оль, ну ты чего… Мама же не со зла. Она просто человек старой закалки. Переживает за меня…
— Она переживает не за тебя, Андрей. Она переживает за себя в тебе. А меня в этой вашей системе координат вообще не существует.
— Ну что ты такое говоришь? Конечно, существует. Я же тебя люблю.
— Любишь? — я горько усмехнулась. — Разве ты не слышал, что она сказала? Она обесценила мою боль. Она прямо сказала, что твой десерт важнее моего самочувствия. А ты… ты промолчал. Ты позволил ей это сказать. Ты согласился с ней своим молчанием.
— Да что я мог сделать? Спорить с ней? Ты же знаешь, у неё давление подскочит!
— Да. Ты мог встать и уйти вместе со мной. Ты мог сказать: «Мама, моей жене плохо, и мы уезжаем». Но ты выбрал торт.
Он молчал, не зная, что ответить. И в его молчании я снова услышала подтверждение своей правоты.
На следующее утро я сказала ему, что подаю на развод. Он был в шоке. Не верил. Думал, я просто злюсь, обижаюсь, что я «остыну». Он кричал, что нельзя рушить семью из-за одной глупой фразы.
— Дело не во фразе, Андрей, — сказала я ему спокойно. — Дело в том, что она лишь подсветила всё то, чего я не хотела видеть десять лет. Я для твоей мамы — пустое место. А для тебя — человек, которым можно пожертвовать ради её спокойствия. Я так больше не хочу. Я хочу быть. Просто быть. А не терпеть. Я не сахарная, это правда. Но я и не железная.
Я собрала вещи в тот же день. Когда укладывала посуду, взяла в руки свою любимую кружку со сколом. Повертела её, а потом решительно бросила в мусорное ведро. Пора начинать новую жизнь. Без трещин, без сколов и без людей, для которых твой ужин всегда будет важнее твоей боли.
Рекомендуем почитать: