— Милая вы моя свекровь, сделайте одолжение - соберите своего сыночка и срочно выметайтесь из моей квартиры туда, где вы прописаны!
Слова, острые и холодные, как осколки льда, повисли в густом кухонном воздухе, пропитанном запахом чего-то приторно-сладкого и подгоревшего. Марина сама удивилась тому, каким ровным и чужим голосом она это произнесла. Не было ни крика, ни слез, только звенящая, вымороженная пустота внутри. Она стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, и смотрела на двух самых близких, как ей когда-то казалось, людей.
Людмила Петровна, ее свекровь, замерла с половником в руке над сковородкой, на которой чернели кружева блинов. Ее пухлое, обычно благодушное лицо вытянулось, а нарисованные тонкой ниточкой брови поползли вверх, к пышной копне осветленных волос. Кирилл, ее муж, сидел за столом, одетый в домашние треники и растянутую футболку. Он медленно поднял голову от экрана телефона, и в его голубых, когда-то бездонно любимых глазах, плеснулось недоумение, сменившееся ленивым раздражением.
— Марин, ты чего? С работы пришла, не в духе? Мама нам блинчиков решила сделать, старается, — пробасил он, даже не пытаясь встать.
— Старается, — эхом повторила Марина, обводя взглядом кухню. Ее кухню. Маленькое, но идеально организованное пространство, ее рабочий кабинет и творческая мастерская в одном лице. Она была кондитером, работала на дому. Каждый сантиметр здесь был выверен, каждая баночка и коробочка стояли на своем месте. Сейчас же на ее рабочем столе, где она создавала свои воздушные муссы и зеркальную глазурь, царил хаос. Рассыпанная мука, липкие пятна от варенья, а самое главное — открытая пачка дорогущего бельгийского шоколада, который она заказала для свадебного торта, и ее профессиональный планетарный миксер, в чаше которого сиротливо застыли остатки блинного теста.
— Я вижу, как она старается, — продолжила Марина, и голос ее начал понемногу крепнуть. — Старается уничтожить мой рабочий инвентарь и перевести продукты, на которые я, между прочим, зарабатываю деньги. Деньги, на которые мы все втроем живем уже третий месяц.
Людмила Петровна наконец обрела дар речи. Она с грохотом бросила половник в раковину и уперла руки в бока.
— Девочка моя, да что ж ты за змею такую в себе носишь! Я ж от чистого сердца! Думала, порадую вас, домашних блинков испеку. Кирюша их с детства обожает. А ты из-за какой-то шоколадки скандал поднимаешь! Да что с ней станется, с твоей шоколадкой! Подумаешь, пару долек отломила в тесто, для вкуса!
— Пару долек? — Марина подошла к столу и взяла в руки почти пустую упаковку. — Тут не хватает ста пятидесяти граммов. Этого хватило бы на декор для целого торта. И этот миксер не предназначен для вашего теста! У него другие обороты, другие насадки, вы могли просто сжечь мотор! Есть же обычный, ручной, в шкафу стоит!
— Ой, какие мы нежные! Технику она свою жалеет! А мать родную не жалко? Я тут вам готовлю, обстирываю, уют создаю, а мне еще и указывают, какой ложкой мне суп мешать! Кирилл, ну ты скажи ей! Совсем жена твоя от своих тортов ума лишилась!
Кирилл тяжело вздохнул, отложил телефон и принял позу миротворца, которую Марина уже успела возненавидеть.
— Марин, ну хватит. Мама же хотела как лучше. Ну, ошиблась, с кем не бывает. Не будем из-за ерунды ссориться. Устала, поди? Иди отдохни, мы сейчас все уберем. Правда, мам?
Людмила Петровна фыркнула, но согласно кивнула, изображая вселенскую обиду.
Это было последней каплей. «Не будем ссориться». «Ерунда». «Она хотела как лучше». Марина слышала эти фразы каждый день на протяжении двух месяцев, с тех самых пор, как Людмила Петровна, продав свою дачу в Подмосковье и «временно» отдав деньги сыну на «развитие бизнеса», переехала к ним. В их однокомнатную квартиру. Квартиру, которая досталась Марине от бабушки и в которой она сделала ремонт на свои кровные, заработанные бессонными ночами у духовки.
Сначала все было обставлено как временная мера. Кирилл потерял работу менеджера по продажам, но уверял, что это к лучшему. Он давно мечтал открыть свое дело — маленькую мастерскую по ремонту техники. Деньги от продажи дачи должны были стать стартовым капиталом. А пока он ищет помещение, оформляет документы, мама поживет с ними. Ну месяц, ну два, не больше. Марина, стиснув зубы, согласилась. Она любила мужа и хотела его поддержать.
Первые дни прошли в состоянии натянутого нейтралитета. Людмила Петровна ходила на цыпочках, называла Марину «хозяюшкой» и восхищалась ее тортами. А потом освоилась. И начался тихий, планомерный захват территории. Сначала ее вещи начали вытеснять Маринины из единственного шкафа. Потом вечерами телевизор в комнате стал работать на такой громкости, что дрожали стены, потому что Людмиле Петровне нужно было смотреть ее сериалы. Днем, когда Марина пыталась работать, свекровь постоянно заходила на кухню, давала «ценные советы», лезла под руку, громко разговаривала по телефону с подругами, жалуясь на «черствую сноху».
Кирилл на все жалобы жены отвечал одно: «Марин, ну потерпи, она же моя мать. Ей тоже нелегко, она привыкла жить одна, хозяйкой. Скоро все наладится».
Но ничего не налаживалось. «Бизнес» Кирилла не двигался с мертвой точки. Он целыми днями лежал на диване с ноутбуком, уверяя, что «анализирует рынок» и «ищет поставщиков», а по факту — смотрел ролики и играл в онлайн-игры. Все расходы легли на плечи Марины. Заказов было много, она крутилась как белка в колесе, вставала в пять утра, ложилась за полночь, чтобы оплатить счета, купить продукты, и еще умудрялась находить деньги на мелкие расходы мужа и свекрови.
А они принимали это как должное. Людмила Петровна могла заявить, что ей срочно нужен новый халат, потому что старый «уже не солидный». Кирилл просил денег на «деловую встречу с партнерами», которая почему-то всегда проходила в пивном баре за углом. Они жили в ее квартире, ели ее еду, тратили ее деньги и при этом умудрялись быть недовольными.
И вот сегодня, после особенно тяжелого дня, когда ей пришлось переделывать заказ из-за того, что курьер уронил коробку, она вернулась домой, мечтая о тишине и горячей ванне. А вместо этого увидела разгром на своей кухне и услышала очередное «Мама хотела как лучше». Терпение лопнуло. Резервуар, куда она два месяца dutifully сливала свое раздражение, обиду и усталость, переполнился.
— Нет, Кирилл, — сказала она все тем же ледяным голосом. — Это не ерунда. Это моя работа. Моя жизнь. Моя квартира. И я больше не намерена терпеть в ней этот цирк.
Она посмотрела прямо на свекровь.
— У вас есть прописка в Рязанской области. У вашей сестры. Вы мне сами об этом рассказывали. Так вот, будьте любезны, отправляйтесь туда.
— Да ты… да ты с ума сошла! — взвизгнула Людмила Петровна, ее лицо пошло красными пятнами. — Меня?! На старости лет?! Гнать из дома родного сына?! Кирилл, ты слышишь, что она говорит?!
Кирилл наконец поднялся. Он был выше Марины на голову, и сейчас попытался нависнуть над ней, используя свой рост как аргумент.
— Марина, прекрати истерику. Извинись перед мамой.
— Я не буду извиняться. Я приняла решение. Я хочу, чтобы вы оба ушли.
— Что значит «оба»? — Кирилл искренне удивился. — Ты и меня выгоняешь? Я твой муж!
— Муж? — Марина горько усмехнулась. — А где ты был, муж, когда твоя мама переключала канал, хотя я просила ее не шуметь, потому что у меня был важный созвон с клиентом? Где ты был, когда она без спроса взяла мои весы и сбила на них калибровку, из-за чего я чуть не испортила бисквит? Где ты был последние два месяца, Кирилл? Ах да, ты «анализировал рынок» на диване. Пока я пахала, чтобы прокормить троих взрослых людей.
— Я ищу варианты! Ты думаешь, это так просто — открыть свое дело? Нужны связи, нужно время! Я не виноват, что сейчас кризис!
— Кризис у тебя в голове, Кирилл. А у меня — заказ на завтра, и минус сто пятьдесят граммов шоколада. Так что, будьте добры, начинайте собирать вещи.
Она развернулась и ушла в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Она слышала, как на кухне зашипела на повышенных тонах Людмила Петровна, как что-то гудел в ответ Кирилл. Марина села на край кровати. Руки мелко дрожали. Она ожидала криков, скандала, может быть, даже слез. Но не ожидала того, что произошло дальше.
Дверь распахнулась, и в комнату влетел разъяренный Кирилл.
— Ты совсем страх потеряла? — прошипел он. — Мать до слез довела! Она пожилой человек!
— Ей пятьдесят шесть лет. Это не тот возраст, чтобы разыгрывать из себя беспомощную старушку. И она прекрасно умеет манипулировать слезами, когда ей это выгодно.
— Значит, так, — он ткнул пальцем в ее сторону. — Ты сейчас выйдешь, извинишься, и мы забудем этот разговор. Мама останется здесь. Это и мой дом тоже!
— Нет, Кирилл. Ты ошибаешься. Юридически — это мой дом. Он достался мне по дарственной от бабушки задолго до нашего брака. Так что ты здесь такой же гость, как и твоя мама. И мое гостеприимство закончилось.
Это был удар ниже пояса, и Марина это знала. Они никогда не обсуждали квартирный вопрос в таком ключе. Но сейчас все запреты были сняты.
Лицо Кирилла исказилось. Он понял, что она не шутит.
— Ах вот ты как… Значит, попрекнула квартирой… Я все понял. Тебе просто надоело меня содержать. Нашла повод, чтобы вышвырнуть, когда у меня трудности.
— У тебя не трудности, Кирилл. У тебя — нежелание брать на себя ответственность. Это разные вещи.
В комнату, вытирая платочком сухие глаза, вошла Людмила Петровна.
— Не унижайся, сынок. Не надо. Видишь же, не нужна ты ей, наша семья. Она всегда нас чужими считала. Пойдем, Кирюша. Не пропадем. Есть еще добрые люди на свете. А она пусть подавится своей квартирой и своими тортами.
Она говорила это для Марины, глядя на нее с презрением и плохо скрытым торжеством. Она была уверена, что сын сейчас сделает правильный выбор. И она не ошиблась.
Кирилл обвел комнату мутным взглядом, задержался на их свадебной фотографии на комоде, и сказал, глядя куда-то в стену:
— Хорошо. Мы уйдем. Только потом не жалей, Марина. Не прибегай с извинениями.
Он демонстративно достал с полки большую спортивную сумку и начал грубо сваливать в нее свои вещи с полок шкафа. Людмила Петровна тут же подскочила к нему, принялась помогать, причитать, какой он у нее бедный-несчастный, и какая жена ему досталась мегера.
Марина молча наблюдала за этим спектаклем. Внутри было странное онемение. Часть ее души, та, что все еще помнила другого Кирилла — веселого, заботливого, того, за которого она выходила замуж — кричала от боли. Но другая, рациональная и уставшая часть, понимала, что это единственно верный выход. Этот нарыв нужно было вскрыть.
Сборы были недолгими. Через полчаса две сумки стояли у порога. Людмила Петровна уже была в пальто и сапогах. Кирилл натягивал куртку.
— Ключи, — ровно сказала Марина, протягивая руку.
Кирилл с силой вырвал свою связку из кармана и бросил ключи на тумбочку в прихожей. Они звякнули с финальной, оглушительной нотой.
— Мам, иди, я сейчас, — сказал он, когда свекровь уже открыла входную дверь.
Она вышла на лестничную клетку. Кирилл на мгновение задержался, посмотрел на Марину. В его глазах была смесь злости, обиды и чего-то еще, похожего на растерянность.
— Ты правда этого хочешь? — спросил он тихо, почти шепотом.
Марине на секунду показалось, что если она сейчас скажет «нет», он останется. Что все можно вернуть. Но потом она вспомнила липкий стол, испорченный шоколад, громкий телевизор, пустые обещания и бесконечную усталость.
— Да, Кирилл. Я этого хочу.
Он молча кивнул и вышел за дверь. Грохот закрывшегося замка прозвучал в пустой квартире как выстрел.
Марина стояла посреди прихожей еще несколько минут, прислушиваясь к тишине. Тишина была непривычной, густой, почти материальной. Она не приносила облегчения, только давила на уши.
Она медленно прошла на кухню. Посмотрела на сковородку с остывшими, уродливыми блинами. Взяла ее и, не раздумывая, выбросила все содержимое в мусорное ведро. Потом методично, сантиметр за сантиметром, начала отмывать свой рабочий стол, свою раковину, свою плиту. Она оттирала липкие пятна, собирала муку, расставляла баночки по местам. Это было похоже на ритуал очищения. С каждым движением тряпки она будто стирала из своего дома, из своей жизни, последние два месяца.
Когда кухня снова засияла чистотой, Марина почувствовала, что силы ее покинули. Она зашла в комнату, не раздеваясь, рухнула на кровать и только тогда позволила себе заплакать. Она плакала не от жалости к себе, а от горького разочарования. Плакала о своей разрушенной любви, о преданном доверии, о мужчине, который оказался не мужчиной, а лишь тенью своей властной матери.
Она не знала, сколько пролежала так. Телефон завибрировал на тумбочке. Сообщение от клиентки, которая заказывала свадебный торт. «Мариночка, добрый вечер! Хотела уточнить, все ли в силе на субботу? Мы так ждем ваш шедевр!»
Марина посмотрела на сообщение сквозь пелену слез. Суббота. Торт. Работа. Жизнь, которая не ждет, пока ты соберешь себя по кусочкам.
Она села на кровати, вытерла лицо. Подошла к шкафу, достала чистое постельное белье. Сдернула с кровати старое, на котором еще совсем недавно спал ее муж, и с отвращением скомкала его, бросив в угол. Потом застелила свежее, пахнущее морозом и чистотой.
Внезапно она поняла, что ужасно голодна. На кухне в холодильнике было пусто — все продукты ушли на блины и обед для ее бывших домочадцев. Марина накинула куртку, сунула ноги в ботинки и вышла из дома.
Прохладный вечерний воздух ударил в лицо, отрезвляя. Она дошла до круглосуточного магазина, купила кефир, батон и плитку самого простого молочного шоколада. Не для работы. Для себя.
Вернувшись домой, она щелкнула замком, потом повернула ключ в скважине еще раз. Двойной оборот. Теперь это была ее крепость.
Она сидела на своей идеально чистой кухне, пила кефир прямо из бутылки, отламывала кусочки шоколада и смотрела в темное окно. Она не знала, что будет завтра. Как она будет жить дальше. Сможет ли она когда-нибудь снова кому-то поверить. Но в этот момент она чувствовала одно — звенящую, оглушительную, но такую долгожданную тишину. И в этой тишине впервые за долгое время она услышала саму себя. И это было начало чего-то нового. Начало ее собственной, отдельной жизни.