Заслуженный артист России Яков АЛЛЕНОВ, которого прекрасно знает и любит театральная публика Красноярска, Норильска и других городов страны, известный российскому зрителю по множеству кинофильмов, год назад добровольцем ушел на фронт – и вернулся совсем недавно. Видимо, это была та самая неожиданная роль, которая, согласно великой строке Пастернака, «не читки требует с актера, а полной гибели всерьез», хоть до нее, слава богу, не дошло… Отметим заранее, на СВО Яков Олегович ушел, когда ему было уже за шестьдесят.
– Принято считать, что внутренние причины, побуждающие человека искусства стать добровольцем, несколько отличаются от тех, которые называют чаще всего. Патриотизм, «кто, если не я», «дед воевал с нацистами, и я должен» – все это присутствует, но есть что-то еще, сверху…
– На мой взгляд, мотивация у меня простая. Творческий человек трудится и вообще существует для других людей. Если я актер, то прежде всего работаю со словом, русским словом. Это мое, а значит, все, что имеет отношение к русскому языку, культуре, к менталитету, для меня самое главное. Собственно, этому я посвятил десятилетия работы на сцене. Может быть, сейчас я говорю немного высокопарно, но по-другому нельзя…
Важно понять: борьба идет не за территории, не за количество благ и возможности доказать, чья техника сильнее. Это спецоперация за мировоззрение, за то, чтобы сохранить русскую духовность, которая отличается от западной почти во всем, включая обычное бытовое существование на уровне семьи. Это две принципиальные позиции, которые не могут найти примирения. Идет борьба за будущее, за то, чтобы мы, наша страна, культура, наши вероисповедания, язык, жизненная философия имели право на существование без какой-то оценки со стороны.
Однажды я видел, как поляки, вроде бы наши братья-славяне, на стене многоэтажного дома на границе в Россией выставляли инсталляции – на фоне лесов огромная фуфайка и на ней надпись «Свиньи». Такое представление о нас навязывалось в течение долгого времени, и, судя по так называемой толерантной Европе и американскому народу, оно сработало.
А Украина – наглядный пример того, как можно в среднем за одно поколение переформатировать сознание, историю, отношения братских народов и посеять рознь, переродившуюся в тотальную ненависть к своим же, можно сказать, братьям. И там, и у нас очень много смешанных браков, у меня теща жила в Кременчуге, я ездил туда чуть ли не каждое лето и видел, как начиная с девяностых формировалась вот эта ненависть к русским. Это пример того, как в одной стране провели эксперимент по перепрошивке отношений между людьми и народами.
– Но как эти размышления привели к конкретному решению?
– Когда началась спецоперация, я работал в Норильске в театре. Каждый день смотрел выпуски новостей с передовой и внутренне ощущал, что я должен быть там, хотя прошло целых два года, прежде чем я там оказался.
К сожалению, сейчас жизнь стала местечковой. Люди замыкаются в себе, в интернет-сетях, в своих личных вопросах, и только очень близкий круг окружения и круг проблем, касающихся персонально каждого человека, становится волнующим и необходимым.
Но прожив достаточно долгую жизнь, я четко понимаю, что интеллигентный человек, если мы опять же говорим о творческой интеллигенции, не может быть равнодушным к тому, что происходит со страной. Если у тебя нет широты восприятия жизни своего народа, тебе нечего делать ни в литературе, ни на сцене, ни в музыке.
С чем ты будешь выходить к людям, о чем говорить с ними?
Если ты этим не живешь, этого не чувствуешь, ты как артист становишься картонной болванкой, которая декларирует в зал какие-то чужие слова. Или ты становишься таким же картонным писателем, картонным музыкантом, который пишет гимны для каких-нибудь корпоративов.
Помню, еще в начале двухтысячных я видел в Москве спектакль «Плач палача», в котором герой Александра Абдулова произносил потрясающий монолог – привожу его по памяти. Он выходил на авансцену и говорил в зал:
Вы – интеллигенция, вы сидите и молчите. Вы вроде бы умные люди, обладающие неким интеллектом, но вы же ничего не делаете. Вы можете только хаять, только тихонько где-то у себя на кухне злиться на то, что происходит в жизни, в реальности, но вы ничего не делаете, чтобы сделать лучше…
Эта прослойка очень небольшая, если говорить о стране в целом, но она формировала сознание, мировоззрение, ориентиры, представления о том, чем можно поступиться, чем нельзя, что является основной твоей стержневой линией как гражданина.
Мне кажется, что творческий интеллигент и гражданин – это две равные ценности, невозможно быть интеллигентным человеком и не быть гражданином.
Я не очень уважаю даже известных людей из нашего цеха, которые уехали за границу и оттуда пытаются поучать. Они наплевали в колодец, из которого пили. А кто-то притаился здесь и ждет каких-то перемен… Я такого не понимаю.
Кроме того, я хочу, чтобы мои дети – два сына и две дочери – выросли достойными людьми, ведь я за них отвечаю. Говорить об этом можно долго, но вот в таких размышлениях я провел два года, прежде чем принял решение подписать контракт. Правда, в силу возраста заключить его с Минобороны не получилось, но приняли в добровольческое соединение «Барс».
Второй день рождения
– Вопрос слишком обширный, но все же… Как прошел этот военный год?
– Если начинать не по порядку, а с самого важного, то 2 января могу считать своим вторым днем рождения. В блиндаж, где мы жили вчетвером, прилетел 152-миллиметровый снаряд – и не разорвался. В трех метрах от меня. Я в это время спал и не понял вообще, что случилось. Из блиндажа не выйти – вход разворочен.
Когда выбрались, позвали сапера, он все осмотрел и сказал, что снаряд ушел метра на полтора в землю, но лучше его не вытаскивать – может рвануть. Заложили его мешками с песком в три яруса и еще полгода жили вот в этом блиндаже. Прямо на этом снаряде. Что это было? Чудо? Наверное, да. С мужиками, с которыми в том блиндаже жили, сейчас переписываемся: один в Москве, в госпитале, двое в Питере… Помню еще, когда спасали одного парня – он, тяжело раненный, двое суток к своим выбирался – и потеряли при этом одиннадцать человек: двух «двухсотых» и девять «трехсотых». И то, что этот парень остался жив, тоже чудо…
По военной специальности я гранатометчик. Мы держали рубеж, который назывался Меч – лесополоса длиной примерно с километр, вся изрытая окопами, блиндажами. У нас было несколько постов, на каждом телефонный аппарат, чтобы при случае движения противника докладывать. Связь проводная, как во время Великой Отечественной, потому что ее прослушать нельзя. Хотя у каждого была рация, естественно, но разговаривали кодами. А бывало, когда срочно нужна была эвакуация, орали просто так, особо не думая, услышит тебя противник или нет… По большому счету это была война с беспилотниками и противопехотными минами, на которые наш противник изобретателен до предела.
– Генерал Трошев говорил, что даже профессиональному военному нужно четыре-пять дней, чтобы освоиться в зоне боевых действий. Вы, человек гражданский, как пережили этот переход в военную реальность?
– Сначала были тренировочные лагеря. Нас испытывали на выносливость, сможем ли мы вытянуть по 16 километров марш-бросков в день, когда на тебе еще и около тридцати килограммов груза – бронежилет, каска, оружие… Плюс ко всему командиры тренировали на команду «воздух», после которой ты со всем этим падаешь ничком в грязь, в траву, потом с трудом поднимаешься, и опять надо бежать.
Первые три дня думал – сдохну. А потом как-то понемногу втянулся. На фронте все передвижения только ночью, отчего поначалу внутри все дребезжало, особенно когда мы выдвинулись к нашему Мечу. Нас приняли, разместили в свободном блиндаже. И там один товарищ, его позывной Корги, дает мне гранату. Спрашиваю: зачем? Накат планируется? Нет, говорит, это на всякий случай: ты ведь не мобилизованный, идейно сюда пошел, а таких в плен не берут. Будут издеваться, потом убьют. А с гранатой хоть кого-то из них с собой заберешь… Вот такой привет я получил в первый же день, и надо сказать, он меня очень ободрил – с тех пор у меня гранаты были в разных местах припрятаны, и под подушкой в том числе.
– Как ваши товарищи воспринимали то, что с ними в одном окопе человек, скажем так, не совсем обычной профессии?
– Мужики в подразделении все 50–60 лет. К примеру, командир наш, крепкий московский парень, спортсмен, узнав, что есть у меня актерское и режиссерское образование, пытался разговаривать со мной эдаким великосветским тоном, видимо, чтобы показать, что и он не лыком шит, и это немного смешно выглядело.
Мы с ним даже поссорились, но я ему сказал: нам обоим за шестьдесят, зачем нам с тобой меряться, у кого какая жизнь была? На самом деле там работал интернет и можно было легко узнать, кто я есть. Когда узнавали, иногда спрашивали: ты-то что здесь делаешь? Отвечал: то же, что и вы. Мы все взрослые люди, у каждого свои мотивы и цели.
Идейная война
– Этот военный год внутренне изменил вас?
– Не скажу, что спецоперация меня переформатировала полностью, но взгляд на мир и на жизнь поменялся. Он обозначился более внятно. Мы, творческая интеллигенция, часто грешим тем, что мы вот свободные художники, что хотим, то и творим, и никто нам не указ. Но сама возможность говорить с народом – огромная ответственность, и надо четко понимать это.
– Вы уже думаете о том, как пережитое там отразится на вашем творчестве?
– СВО сформулировала очень точное правило: ничего не надо загадывать. Думать наперед, конечно, можно, но важно, чтобы каждый твой день был наполнен смыслом, хотя бы потому, что дней этих не так уж и много. Побывав там, явственно ощущаешь это. Признаюсь, что к своему прошлому дню рождения я подошел с разочарованием в своей профессии, мне казалось, что она не нужна, а сам театр переходит из сферы высокого интеллектуального общения со зрителем в сферу развлечений… Но тот военный год все же дал силы для преодоления прошлых разочарований и поиска смысла жить дальше.
– Что вы как человек, участвовавший в СВО, пожелали бы людям, которые собираются туда?
– Прежде всего отнестись к этому выбору не эмоционально, а очень осмысленно. Не пытаться походом на фронт закрыть бюджетные дыры, думая, что авось пронесет. Потому что может не пронести, и дыр затыкать уже будет не надо. А второе и, пожалуй, главное – если ты предельно четко не ощущаешь необходимость встать в окопе за свою страну, за ее будущее, то туда лучше не идти. На войне много страшного и крайне некрасивого. Чтобы выдержать это, не сломаться и не оскотиниться, надо иметь предельно внятную мотивацию, и не только материального порядка. Это прежде всего идейная война.
ДОСЬЕ
Яков Олегович Алленов – актер театра и кино, режиссер, заслуженный артист России, заслуженный работник культуры Красноярского края.
Родился в Красноярске 1 марта 1963 года. Окончил Красноярский государственный институт искусств (педагог – Л. С. Белявский), Высшие режиссерские курсы в Москве (2001–2003 гг., руководитель – народный артист России Л. Хейфец).
Работал в Казанском русском театре (1988), Нижегородском драматическом театре (1989), «Прогресс-сцене» Армена Джигарханяна (2004–2006), Красноярском драматическом театре им. А. С. Пушкина (1992–2004, 2007–2019), Заполярном театре драмы им. В. В. Маяковского, Норильск.
Снялся в 14 фильмах.
