Дарья Десса. Роман-эпопея "Хочу его забыть"
Часть 9. Глава 47
Николай Тимурович в самом деле человек слова, мне и прежде в этом сомневаться не приходилось, и в своём мнении я окончательно утвердилась после той истории с транспортировкой семьи Кати Романенко, супруги военврача Жигунова. Недавно, мне позвонил Дима Соболев и сообщил радостную новость: его лучший друг Гардемарин сочетался законным браком с единственной женщиной, которую любил всю жизнь. «Теперь, надеюсь, про всех остальных он напрочь позабудет», – сказал коллега, и мне в его словах послышался намёк, но… я так и не поняла, о чём речь.
Сегодня ко мне в кабинет пришёл молодой мужчина в деловом костюме, очень предупредительный и строгий одновременно, положил на стол конверт с логотипом корпорации, принадлежащей Галиакберову, и сказал:
– Эллина Родионовна, Николай Тимурович просил вам передать документы. Можете открыть и проверить, всё ли в порядке.
Я благодарю и ломаю на конверте сургучную, – надо же, прямо как в стародавние времена! – печать, потом разрезаю ножницами, а специального ножа для бумаги у меня нет, та эпоха, когда это было востребовано, давно прошла. Делаю все неспешно, но не потому, что так много свободного времени, а чтобы видеокамера зафиксировала каждое движение. Не хочу, чтобы у службы безопасности потом возникли вопросы относительно содержания конверта. Достаю оттуда коротенькую записку, написанную от руки чернильной ручкой. Так понимаю, сам Николай Тимурович написал. Там говорится, что он выполнил мою просьбу и надеется на «дальнейшее плодотворное сотрудничество». Я ему в прошлый раз так и сказала: мне прекрасно известно насчёт «долг платежом красен».
Следующий документ, который беру в руки, – это свидетельство о рождении. Когда держу его, пальцы от волнения немного дрожат. Бегу взглядом по строчкам, и там сказано, что теперь есть на белом свете Михаил Игоревич Золотов, родившийся тогда-то в городе Санкт-Петербурге. Его родители – мы с мужем. Само собой, мой супруг знает об этом. Его даже не пришлось уговаривать: сразу согласился. Я же вижу каждый день, как Миша всё сильнее прикипает к Игорю своим маленьким сердечком, а большое и доброе сердце капитана первого ранга откликается на эмоции маленького мальчика. Когда Золотов возвращается со службы домой…
В глазах неожиданно всё начинает плыть. К горлу подступает тошнота. Кладу документ, опираюсь обеими ладонями в стол, стараясь чаще дышать. Что со мной? Ощущение такое, что чем-то отравилась.
– Эллина Родионовна, с вами всё хорошо? – спрашивает помощник олигарха.
– Да, всё… нормально, – отвечаю, стараясь держаться. Не хочу раскисать в присутствии чужого человека. – Передайте Николаю Тимуровичу мою… – делаю паузу во время очередного приступа, – благодарность. До свидания.
Мужчина быстро прощается и уходит, оставляя за собой шлейф дорогого парфюма. Стоит мне вдохнуть этот аромат, сильнее притянутый потоком воздуха из коридора, как пулей выскакиваю из кабинета. Благо, туалет рядом, за углом. Вихрем заношусь в кабинку… Вскоре мой желудок оказывается опустошённым, потом стою возле раковины, гляжу на своё побледневшее отражение в зеркале.
– Так-так, Элли Печерская. Кажется, кому-то пора сделать тест…
Не проходит и часа, как заведующая гинекологическим отделением нашей клиники Барченкова, помогавшая мне произвести на свет Олюшку, говорит радостно:
– Поздравляю, коллега! Восемь недель.
– Я что, беременна? – задаю, пожалуй, самый глупый из имеющихся в данной ситуации вопросов.
Людмила Владимировна тихо смеётся, – тоже понимает, какую ерунду я только что сморозила.
– Да, но как же…
– Вот и мне интересно: как заведующая отделением неотложной медицинской помощи не заметила, что у нее такая длительная задержка? – Барченкова пристально смотрит мне в глаза.
Отвожу взгляд, ощущая, как начинаю краснеть.
– Я даже как-то… не заметила. Столько навалилось в последнее время…
– Ничего, Элли, ничего, это у всех бывает, – поддерживает коллега. – Главное, теперь поменьше волноваться, побольше витаминов… ну, кого я жизни учу? Ты и сама всё прекрасно знаешь.
– Да, конечно, я знаю… – отвечаю не слишком уверено, потому как новость, прекрасная и в то же время невероятная, не даёт рационально мыслить. – Мне уже… можно идти?
– Разумеется, – продолжает улыбаться Людмила Владимировна. – И не забудь, что теперь нам с тобой придётся регулярно встречаться.
– Да, конечно, конечно… – отвечаю отвлечённо.
Иду к себе в кабинет, понимая, что надо позвонить Игорю, сообщить обо всём, но вспоминаю: у него сегодня началась командировка на Северный флот, какие-то там учения подводников, и едва ли будет возможность по сотовому дозвониться. Господи, но как же хочется поделиться с кем-нибудь такой невероятной новостью! Как назло, Маша уехала в Норвегию заниматься наследством тётушки, и звонить за границу выйдет жутко дорого. Может, по интернету получится? Но телефонные звонки через тот мессенджер, через который мы привыкли общаться, заблокировали…
Вот если бы родители были рядом! У меня душа о них не болит: Алексей Иванович сказал, что они в полной безопасности, а его слово – скала нерушимая. Да, я страшно соскучилась, хочу поскорее увидеться, но… что поделаешь. Приходится ждать и терпеть, надеяться и верить. Может, брату Диме сообщить замечательную новость? Нет, неправильно. Сначала должен узнать любимый мужчина. Представляю, как этот высокий крупный мужчина станет прыгать от радости, словно мальчишка, которому подарили… а что теперь им принято дарить? Странно… откуда у меня вдруг возникло ощущение, будто я обязательно рожу мальчика? Надо же, еще, как говорится, ни коня, ни воза, а я уже имя начинаю придумывать. Нет, так не пойдёт. Вот вернётся Золотов, сядем и будем вместе выбирать.
Ладно, пока есть работа, мне есть чем заняться. Суета приемного отделения – мой привычный мир. Иду в регистратуру, где уже выстроилась небольшая очередь, и вижу, как в фойе бригада «Скорой» ввозит старушку на каталке. Подхожу и достаточно одного взгляда на пациентку, чтобы примерно догадаться о причине случившегося: у нее нижняя челюсть сдвинута на бок, рот неестественно приоткрыт, а в правой руке зажато большое, слегка надкушенное яблоко. Классическая картина вывиха нижней челюсти. Мне даже анамнез собирать не нужно, все и так предельно ясно.
В смотровой бабулю аккуратно перекладываем на койку, вместе с медсестрой Сауле помогаем ей сесть, при этом фрукт она упорно не отпускает, словно это самое ценное сокровище. Смотрю в сопроводительный лист «Скорой» и говорю:
– Анастасия Матвеевна, мы сначала вас осмотрим, чтобы убедиться, что с вами всё хорошо, после поможем с челюстью. Понимаете?
Она отчаянно кивает и пытается даже что-то ответить, но тут же морщится от острой боли, которая, вероятно, отдает в виски и уши. Быстро проверяю давление и пульс – показатели в пределах возрастной нормы, что уже хорошо. Спрашиваю, не было ли у нее недавно операций или травм головы. Старушка отрицательно мотает головой, и я бы еще поинтересовалась у нее, какие препараты принимает на постоянной основе, но что толку? Всё равно ответить не сможет. Ладно. Придётся заняться одной из самых опасных процедур под названием вправление нижней челюсти по методу Гиппократа. Тут главное – вовремя вытащить пальцы из ротовой полости пациента, прежде чем он рефлекторно сомкнёт на них зубы. Постарается, по крайней мере.
Потому тщательно обматываю большие пальцы стерильными бинтами в несколько слоев, помещаю их на жевательные зубы старушки, затем размещаю остальные пальцы под подбородком, чтобы надежно зафиксировать челюсть. Предупреждаю тихим, спокойным голосом:
– Анастасия Матвеевна, сейчас будет немного неприятно и больно, но это быстро пройдёт. Потерпите, пожалуйста.
Она в знак согласия испуганно моргает. Раз! Осторожно, но с силой надавливаю вниз и назад. Слышится короткий, но отчетливый щелчок – суставная головка вернулась в ямку. Челюсть встала на место, бабуля даже испугаться не успела. Но стоило ей сомкнуть рот, как конструктор, тут же начала тараторить. Про то, как любит яблоки, и какие они нынче страшно дорогие, и про любимый сорт «грушовка»… Нам с большим трудом удаётся отправить ее домой, предварительно порекомендовав в ближайшие пару недель избегать твердой пищи и широко не открывать рот. Да, свободных «Скорых» нет, придётся ей добираться самостоятельно. Старушка уходит, всё так же не отпуская свое яблоко.
Десять минут спустя, разбирая бумаги в регистратуре, краем глаза замечаю знакомую фигуру, снова появившуюся в фойе. Присматриваюсь и едва сдерживаю смех. Анастасия Матвеевна опять попыталась откусить от того же самого яблока… и снова вывихнула челюсть. На этот раз она, уже зная процедуру, спокойно сама идёт в смотровую. Я молча повторяю манипуляцию, но больше слушать ее яблочные тирады не хочу. Забираю злополучный фрукт, отдаю Сауле и говорю:
– Пожалуйста, порежь его ломтиками.
Медсестра быстро возвращается, в руке у нее прозрачный пакетик, в нём аккуратные дольки.
– Анастасия Матвеевна, в вашем возрасте нужно себя поберечь. Нельзя так рисковать.
Старушка смотрит на меня с выражением искреннего стыда на морщинистом лице, молча берёт пакетик, благодарит тихим шепотом и уходит.
Возвращаюсь к регистратуре, замечаю, что на пластиковом кресле возле третьей смотровой, уже пару недель как закрытой на ремонт (его делают по ночам, чтобы не мешать работе отделения), сидит благообразного вида старичок, одетый так, словно только из своей квартиры вышел в домашних тапочках и старенькой пижаме. Память подсказывает что-то, да вспомнить не могу. Прошу администратора Достоевского прояснить ситуацию.
– Не знаю, он и вчера тут сидел часа три, наверное, потом ушёл, – пожимает плечами Фёдор Иванович, не отрываясь от компьютера.
– А подойти и спросить не судьба? – строго спрашиваю его, в ответ он поджимает чуть обиженно губы. Не любит, когда ему выговаривают, и никому не даст спуску, если так сделать. Я единственный человек, которого Достоевский уважает настолько, что и критику в свой адрес готов терпеть. Что ж, в данном случае поделом. Сам виноват, нельзя так равнодушно относиться к людям, особенно к пожилым, которые часто дезориентированы в больничной обстановке.
Сама подхожу к старичку и спрашиваю мягко, что ему тут понадобилось, откуда вообще взялся. Он здоровается и протягивает мятый листочек-направление.
– Мне в седьмой кабинет. Я вчера тут несколько часов просидел, он всё время закрытый, – он показывает на дверь с табличкой «Кабинет 107». – Сегодня вот уже полтора часа жду, когда доктор придёт.
– А зачем вам туда? И вы откуда?
– Так из терапии. Я там уже неделю лежу. Сказали, рентген грудной клетки сделать, вот, пришёл, – говорит старичок и растерянно оглядывается.
Всматриваюсь в направление и говорю ему с улыбкой:
– Так вам не в сто седьмой кабинет нужно, а в пятьсот седьмой. Это на пятом этаже. Пойдемте к лифту, я вас провожу.
Чтобы старичок снова не потерялся, еду вместе с ним, а когда дверь лифта открывается на нужном этаже, не выходя из кабины прошу администратора диагностического этажа принять пациента и помочь ему. Заодно говорю, чтобы провела без очереди: это срочно, человек и так два дня потерял. Медсестра меня узнала, быстро кивает, подходит к старикану и уводит его в нужный кабинет. Еду обратно, думая о том, как всё-таки важно не проходить мимо людей. Может, когда стану старенькая, и на меня в такой же ситуации кто-то обратит внимание. Ведь в этой больничной суете так легко потеряться, особенно когда ты слаб и растерян.