Телефонный звонок разорвал вязкую тишину вечера, заставив Марину вздрогнуть. Она сидела в старом бабушкином кресле, укутавшись в плед, и пыталась читать, но буквы расплывались перед глазами. После похорон мамы прошло всего девять дней, и дом, казалось, до сих пор не мог привыкнуть к пустоте. На дисплее высветилось: «Тетя Галя». Сердце неприятно екнуло.
— Да, тетя Галя, слушаю, — ответила Марина, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Марина, здравствуй. Нам надо серьезно поговорить, — без предисловий начала тетка. Ее голос, как всегда, был полон металла и напора. — Мы тут с Пашей посовещались. Дело касается квартиры.
Марина похолодела. Квартира была бабушкиной. После ее смерти пять лет назад она по завещанию перешла Марине, единственной внучке, которая до последнего дня ухаживала за старушкой. Но в ней продолжала жить мама Марины, и ни у кого язык не поворачивался поднять этот вопрос. Теперь мамы не стало.
— А что с квартирой? — тихо спросила Марина, хотя уже догадывалась, что разговор будет не из приятных.
— Как что? Это наше родовое гнездо! Прабабушка в ней жила, потом бабушка, твоя мать... Эта квартира — наша семейная реликвия! А по документам она почему-то полностью твоя. Это несправедливо.
— Тетя Галя, была воля бабушки. Она оставила завещание.
— Ой, да какая там воля! — фыркнула тетка. — Напела ей в уши, вот и вся воля! Старый человек, что с нее взять. В общем, так. Мы не хотим скандалов и судов. Мы предлагаем тебе по-хорошему. Ты должна выкупить наши доли.
У Марины перехватило дыхание.
— Какие доли? Квартира по завещанию целиком моя. У вас нет никаких долей.
— Юридически, может, и нет! — взвизгнула трубка. — А по-человечески? По-родственному? Мой Паша — тоже внук! Я — дочь! Мы имеем право! В общем, слушай сюда. Мы оценили квартиру. И твою долю тоже учли. С тебя — два миллиона триста тысяч. Переводишь нам деньги, и квартира твоя. Живи, радуйся.
Два миллиона триста тысяч. Марина работала медсестрой в детской поликлинике. Мужа у нее не было, помочь было некому. Таких денег она и в руках никогда не держала.
— Тетя Галя, у меня нет таких денег. Вы же знаете.
— А это уже твои проблемы! — отрезала тетка. — Ищи, занимай, бери кредит! Ты получила целую квартиру в центре города, а мы что, с носом должны остаться? Я тебе даю месяц. Через месяц деньги должны быть. Иначе будем разговаривать по-другому. Через суд. И поверь, мы докажем, что бабушка была не в себе, когда подписывала эти бумажки. У нас и свидетели найдутся.
В трубке раздались короткие гудки. Марина медленно опустила телефон на колени. Руки дрожали. В ушах стоял гул. Выкупить собственную квартиру. Угрозы судом. Свидетели… Она посмотрела по сторонам. Вот старый буфет с резными дверцами, который прадед сам смастерил. Вот потертый ковер на стене, который они с бабушкой вместе выбирали на рынке. Вот фотография на комоде: молодая бабушка с маленькой мамой на руках. Каждая вещь здесь дышала историей ее семьи, ее детства.
Она провела пальцем по резной рамке. Бабушкин голос, такой до боли знакомый, зазвучал в памяти: «Мариночка, что бы ни случилось, никогда не продавай эту квартиру. Это не просто стены. Это наша память. Обещай мне». И она обещала. Как она могла теперь отдать ее или, что еще хуже, платить за нее выкуп, словно ворам?
На следующий день начался ад. Тетя Галя звонила по три раза в день, каждый раз повышая градус угроз. Потом к атаке подключился двоюродный брат Паша. Он, в отличие от матери, действовал мягче, вкрадчивее.
— Марин, привет. Ты не обижайся на мать, она человек прямой, горячий, — завел он разговор в очередной раз. — Но ты пойми и нас. У меня дела не очень, сам знаешь. Мать на пенсии. А тут такое наследство. Ну несправедливо же, что все тебе одной. Мы же семья. Давай как-то договоримся. Может, не всю сумму сразу. Частями отдашь.
— Паша, у меня нет таких денег. Ни частями, ни сразу, — устало повторяла Марина. — И дело не только в деньгах. Я бабушке обещала.
— Ой, ну что ты как маленькая, обещала она! — раздраженно перебил он. — Бабушки давно нет, а нам жить надо сейчас! Ты живешь в трехкомнатной квартире, а мы с матерью в ее двушке ютимся! Совесть имей!
Марина промолчала, что квартира была не трехкомнатной, а скромной однокомнатной, хоть и большой по старым меркам. Пусть думают, что хотят. Любое слово сейчас было бесполезно.
Родственники не унимались. Они стали звонить ее подругам, общим знакомым, жалуясь, какая Марина неблагодарная и жадная, как она обманула старую бабушку и теперь выгоняет родню на улицу. Лучшая подруга Света только крутила пальцем у виска.
— Они у тебя совсем с катушек съехали? — возмущалась она, сидя у Марины на кухне за чашкой чая. — Какое право они имеют? Завещание есть завещание. Посылай их лесом и меняй номер телефона.
— Не могу я так, Света. Это же мамина сестра, мой брат… Были когда-то.
— Вот именно, что были! Семья так не поступает. Они на тебя давят психологически, хотят измором взять. Ты главное не сдавайся.
Но не сдаваться было все труднее. Марина плохо спала, постоянно вздрагивала от звонков. Ей казалось, что стены ее собственной квартиры давят на нее, превратившись из крепости в тюрьму. Однажды вечером, когда она вернулась с работы, то обнаружила под дверью записку, коряво написанную на вырванном из тетради листке: «У тебя неделя. Потом пеняй на себя».
Ей стало по-настоящему страшно. Она заперла дверь на все замки и долго сидела в коридоре на полу, обхватив колени руками. Что они могут сделать? Поджечь дверь? Подкараулить в подъезде? От тети Гали и Паши можно было ожидать чего угодно.
Нужно было что-то делать. Просто сидеть и ждать было невыносимо. Марина решила разобрать старые бабушкины бумаги. Может, найдется что-то, что можно будет использовать в суде, если до него дойдет. Хотя она понятия не имела, что именно ищет.
Она достала с антресолей тяжелый фанерный чемодан, перевязанный бечевкой. От него пахло нафталином и временем. Внутри лежали пожелтевшие фотографии, старые открытки, свидетельства о рождении, какие-то грамоты. Марина перебирала эти сокровища прошлого, и на душе становилось немного теплее. Вот она, маленькая, сидит на коленях у деда. А вот мама с папой на свадьбе, такие молодые и счастливые.
На самом дне, под стопкой старых газет, она наткнулась на толстую общую тетрадь в коричневой обложке. Это был бабушкин дневник, но не совсем обычный. Она вела в нем что-то вроде финансового учета. Записывала крупные покупки, долги. Марина начала листать страницы, исписанные аккуратным, бисерным почерком. «15 мая 1998 года. Дала в долг Гале на кооперативную квартиру. 3000 рублей. Обещала вернуть через год». Три тысячи рублей в девяносто восьмом году были огромными деньгами. На них действительно можно было внести первый взнос за кооператив.
Марина листала дальше. «10 сентября 1999 года. Галя не вернула. Говорит, нет денег. Пашенька болеет». «3 декабря 2000 года. Снова говорила с Галей про долг. Кричала, что я ей завидую, что у нее квартира своя будет. Неприятно». И так далее, на протяжении нескольких лет. Записи становились все короче и горше. Последняя была сделана лет десять назад: «Больше про долг не напоминаю. Бог ей судья. Сестра все-таки».
Кроме дневника, в чемодане нашлась небольшая шкатулка. В ней, среди памятных брошек и значков, лежало несколько писем. Марина развернула одно. Это было письмо от тети Гали, написанное еще из другого города, до переезда. «Людочка, сестра моя дорогая! — писала она бабушке Людмиле. — Если бы не твоя помощь, никогда бы нам с Пашенькой не видать своей крыши над головой. Ты нас просто спасла! Как только встанем на ноги, сразу все вернем, до копеечки! Век буду тебе благодарна».
Марина сидела на полу посреди комнаты, обложившись старыми бумагами, и в голове у нее медленно складывалась картина. Тетя Галя, оказывается, построила свою жизнь и купила ту самую двушку, в которой они сейчас «ютятся», на деньги ее бабушки. На деньги, которые она так и не вернула. И теперь она требовала еще денег за квартиру, которая была куплена задолго до ее долга и на которую она не имела никакого морального права.
Гнев, холодный и ясный, вытеснил страх и растерянность. Хватит быть жертвой. Хватит позволять им вытирать о себя ноги. Она аккуратно сложила дневник и письма в отдельную папку. Теперь она знала, что делать.
Она дождалась очередного звонка от Паши.
— Ну что, Марин, ты надумала? — начал он своим привычным ноющим тоном. — Мать уже юриста нашла. Говорит, дело выигрышное. Давай по-хорошему, а?
— Надумала, Паша, — спокойно ответила Марина. — Приезжайте завтра с матерью. В три часа. Поговорим. И юриста своего можете взять, если хотите.
— Вот и отлично! — обрадовался он. — Я же говорил, что ты у нас девочка умная. Все, завтра будем.
На следующий день ровно в три в дверь позвонили. На пороге стояла тетя Галя, вся надутая от собственной важности, и Паша, который прятал глаза. За ними маячила какая-то неприятная личность в потертом пиджаке — видимо, тот самый юрист.
— Ну, проходите, гости дорогие, — Марина отошла в сторону, пропуская их в комнату. Она заранее поставила на стол четыре стула. Сама села в бабушкино кресло.
— Решила все-таки по-умному сделать? Правильно, — с порога заявила тетя Галя, оглядывая комнату хозяйским взглядом. — Семья — это главное. А деньги — дело наживное.
— Мы пришли обсудить условия передачи денег, — вставил юрист, доставая из портфеля какие-то бумаги. — Мои клиенты готовы пойти вам навстречу и разбить сумму на два платежа.
Марина молча смотрела на них. Она дала им выговориться. Когда поток слов иссяк, она спокойно сказала:
— Денег не будет. Никаких. Ни частями, ни целиком.
Лицо тети Гали побагровело.
— Это что еще за новости? Ты что, издеваешься над нами? Мы же договорились!
— Это вы договорились, — поправила Марина. — А я вас позвала, чтобы расставить все точки. Вы утверждаете, что эта квартира — семейная реликвия, и вы, как родственники, имеете на нее право.
— Именно! — рявкнула тетка.
— Хорошо, — кивнула Марина. — Давайте поговорим о семейных ценностях. И о долгах.
Она достала из папки бабушкин дневник и положила его на стол.
— Тетя Галя, тебе эта тетрадь ни о чем не говорит?
Тетка мельком взглянула на коричневую обложку, и ее лицо изменилось. Самоуверенность начала сползать с него, как плохая косметика.
— Что это за макулатура? — прошипела она.
— Это не макулатура. Это память. Бабушка Люда все записывала. Например, как в девяносто восьмом году она одолжила тебе три тысячи рублей. Очень большие деньги по тем временам. На твою кооперативную квартиру.
Паша удивленно посмотрел на мать. Юрист тоже проявил интерес.
— Вранье! — крикнула Галя, но голос ее дрогнул.
— Не вранье, — Марина открыла дневник на нужной странице и повернула к ним. — Вот, все записано. С датами. И вот еще, — она достала письмо. — Твое письмо. Где ты благодаришь ее за помощь и обещаешь все вернуть до копеечки. Хочешь, вслух зачитаю?
Галя молчала, глядя на свое витиеватое послание из прошлого.
— Я тут посчитала, — продолжила Марина ледяным тоном. — Если взять ту сумму и пересчитать ее с учетом всех инфляций за эти годы, получится очень внушительная цифра. Намного больше, чем те два миллиона, которые вы с меня требуете. Так что, если говорить о долгах, то это вы мне должны. Вернее, не мне, а памяти бабушки. Выходит, что свою квартиру ты купила за счет этой семьи, а теперь хочешь еще и эту отобрать.
В комнате повисла звенящая тишина. Паша смотрел то на мать, то на Марину с открытым ртом. Юрист медленно убирал свои бумаги обратно в портфель, поняв, что дело проиграно.
— Так вот, — Марина встала, давая понять, что разговор окончен. — Либо вы сейчас уходите и навсегда забываете дорогу в этот дом и мой номер телефона, либо этот дневник и эти письма завтра ложатся на стол другого юриста. И мы будем в суде говорить не о долях в квартире, а о твоем, тетя Галя, долге. И о мошенничестве. Выбирайте.
Тетя Галя тяжело дышала, ее грудь вздымалась. Она посмотрела на сына, ища поддержки, но тот лишь растерянно развел руками. Она с ненавистью посмотрела на Марину.
— Ты… ты еще пожалеешь об этом! — просипела она.
— Я жалею только о том, что не знала всего этого раньше, — спокойно ответила Марина. — Дверь там.
Первым поднялся юрист. Он молча кивнул и вышел. За ним, понурив голову, поплелся Паша. Тетя Галя еще секунду стояла, испепеляя племянницу взглядом, а потом резко развернулась и вылетела из квартиры, громко хлопнув дверью.
Марина подошла к окну и посмотрела вниз. Она видела, как они втроем быстро пересекают двор и скрываются за углом дома. И впервые за последние недели она почувствовала не страх, а облегчение. Легкость.
Она вернулась в комнату и села в то же кресло. Взяла в руки старую фотографию. Молодая бабушка с портрета смотрела на нее с теплой, одобряющей улыбкой. Марина знала, что поступила правильно. Она не просто отстояла квартиру. Она защитила память о своих близких, их честь и свое собственное достоинство.
Вечером позвонила Света.
— Ну что? Как прошло? Они приходили?
— Приходили, — ответила Марина, и впервые за долгое время в ее голосе звучала не усталость, а спокойная сила. — Больше не придут. Никогда.
Она заварила себе чай в любимой бабушкиной чашке с васильками и снова села в кресло. Тишина в квартире больше не была вязкой и пугающей. Она была умиротворяющей. Это была тишина ее дома. Ее крепости. И теперь она точно знала, что никто и никогда не сможет ее отсюда выгнать.
Читайте также: