Утренний кофе казался горьким, хотя Марина заварила его точно так же, как и всегда. Она сидела на своей небольшой, но уютной кухне и смотрела в окно на просыпающийся город. Серое ноябрьское небо давило, обещало то ли дождь, то ли снег, и это состояние неопределенности идеально отражало то, что творилось у нее в душе. Квартира, ее маленькая крепость, ее гордость, купленная на деньги от проданного бабушкиного дома в деревне и дополненная собственными сбережениями еще за два года до замужества, вдруг перестала ощущаться безопасным местом. Воздух в ней стал густым и тяжелым.
Стас еще спал. Он всегда спал долго и сладко, как ребенок, разметавшись по всей кровати. Раньше это умиляло Марину, она тихонько вставала, чтобы не разбудить его, и радовалась этому мирному сопению. Но последние пару недель это сопение вызывало только глухое раздражение. Потому что она знала: как только он проснется, выпьет свой кофе и съест бутерброд, он снова начнет этот разговор. Разговор, который затеяла не она и не он, а его мама, Антонина Петровна.
Все началось месяц назад с ее визита. Антонина Петровна, женщина властная и никогда не скрывавшая своего мнения, приехала с пирогами и инспекцией. Она обошла их единственную комнату, заглянула в ванную, цокнула языком на кухне.
— Ну что, дети, как вы тут? — спросила она, усаживаясь за стол и оглядывая скромные шесть квадратных метров кухни. — Ютитесь, конечно. Птичка в клетке и то больше простора имеет.
— Мама, ну что ты начинаешь, — вяло отмахнулся Стас, уплетая пирог с капустой. — Нормально мы живем. Нам хватает.
— Тебе, может, и хватает, сынок, — вздохнула свекровь, бросив многозначительный взгляд на Марину. — А о будущем вы думаете? Годы-то идут. Ребеночка захотите, а куда вы его? На шкаф положите?
Марина тогда промолчала, лишь крепче сжала в руках чашку с чаем. Тема детей была для нее больной. Они пытались, но пока не получалось, и каждый такой бесцеремонный тычок со стороны свекрови ранил, как будто в открытую рану насыпали соли.
— Мариночка, ты же у нас девушка с головой, — не унималась Антонина Петровна. — Ты же понимаешь, что нужно расширяться. У меня вот есть кое-какие накопления. Немного, конечно, с моей-то пенсией. Но если продать вашу однушку, добавить мои, то можно и на двухкомнатную замахнуться! В нашем районе, например. И я бы рядом была, с внуками помогала бы.
Тогда Марина вежливо, но твердо ответила, что ее квартира не продается. Что это ее дом, ее память о бабушке, и она не готова с ним расставаться. Стас ее поддержал, хотя и без особого энтузиазма. Антонина Петровна поджала губы, но спорить не стала. Уехала, оставив после себя не только запах пирогов, но и тяжелое предчувствие.
И оно не обмануло. С того дня Стас изменился. Сначала он заводил разговоры издалека.
— Слушай, Марин, а мама ведь в чем-то права, — говорил он вечером, лежа на диване. — Места нам и вдвоем маловато. Я вот за компьютером работаю, ты тут же с ноутбуком, тесно.
— Стас, мы уже обсуждали, — устало отвечала Марина. — Мне нравится наша квартира. И потом, где гарантия, что мы сможем купить что-то лучшее? Цены сейчас сумасшедшие.
— Ну мама же помочь хочет! — он садился на диване, и в его голосе появлялись нотки, которые Марина про себя называла «маменькиными». — Она же не для себя старается, для нас! Чтобы у нас семья полноценная была.
Потом давление усилилось. Антонина Петровна звонила сыну каждый день. Марина не слышала, что именно она ему говорит, но видела результат. Стас становился все более нервным и настойчивым. Он начал приводить аргументы, которые явно были не его собственными.
— Понимаешь, мама консультировалась… Она говорит, что если мы продадим, то это будет общее вложение в будущее. И новая квартира уже будет наша, общая. Это же справедливо!
Марину передергивало от слова «справедливо». Справедливо было то, что она, работая на двух работах, скопила на первый взнос еще до их знакомства. Справедливо было то, что деньги от продажи бабушкиного наследства целиком ушли в эту квартиру. А Стас… Он пришел сюда на все готовое. Нет, он работал, приносил зарплату, они вместе покупали продукты и платили за коммунальные услуги. Но в саму квартиру он не вложил ни копейки. Они даже ремонт делали косметический, своими силами, чтобы сэкономить.
— Стас, эта квартира — моя. Она была моей до брака, и она останется моей. Мы можем копить на новую, общую. Взять ипотеку, я не против. Но эту я продавать не буду.
— Копить? — усмехался он. — Марин, с нашими зарплатами мы до пенсии копить будем! А тут такой шанс! Мама же не чужой человек.
Чашка с кофе опустела. Марина встала и сполоснула ее. В комнате заворочался Стас. Значит, скоро все начнется снова. Сердце неприятно сжалось. Она чувствовала, как между ними растет стена, кирпичик за кирпичиком, и каждый кирпичик приносила его заботливая мама.
— Доброе утро, — пробормотал Стас, входя на кухню. Он потер глаза и потянулся. — Кофе пахнет… Сделай мне тоже, а?
Марина молча достала турку. Она поставила ее на плиту, насыпала кофе, залила водой. Все движения были отточены до автоматизма.
— Я вчера с мамой говорил, — начал он, и Марина мысленно застонала. — Она очень переживает за нас. Говорит, мы как будто в тупике сидим, не развиваемся.
— В каком еще тупике, Стас? — не выдержала она, поворачиваясь к нему. — У нас есть жилье, работа. Что не так?
— Все не так! — он повысил голос. — Я хочу нормальную семью, нормальный дом! Хочу, чтобы у меня была своя комната, кабинет! Чтобы я мог спокойно работать, а не толкаться с тобой локтями за одним столом!
— Ах, вот оно что! Тебе кабинет захотелось! — Марина почувствовала, как внутри закипает злость. — А ты не думал, что для кабинета нужно сначала заработать?
— А я и зарабатываю! — крикнул он. — Но я не виноват, что ты вцепилась в эту свою конуру и не хочешь ничего менять!
Он назвал ее квартиру конурой. Ее уютное гнездышко, где каждая вещь была выбрана с любовью, где она чувствовала себя защищенной. До недавнего времени.
— Знаешь что, Стас… — начала она, но ее прервал телефонный звонок. Его телефон. На экране высветилось «Мама». Стас тут же схватил трубку и вышел в коридор.
Марина осталась на кухне. Кофе в турке начал подниматься. Она смотрела на пенную шапку и чувствовала, как точно так же в ней поднимается ярость. Она слышала обрывки фраз из коридора.
— Да, мама… Да я ей говорю… Не понимает… Уперлась… Как ты сказала? Юридически?
Юридически. Это слово прозвучало как выстрел. Она выключила плиту и подошла к двери. Стас стоял к ней спиной и говорил в трубку тихим, заговорщицким шепотом.
— Мам, ты уверена? Прямо так и сказала юрист? Что раз мы в браке тут живем, ремонт делали, то я имею право?.. Половину?..
Марина застыла. Она не верила своим ушам. Половину. Половину ее квартиры. Он, ее муж, за ее спиной обсуждает со своей матерью, как отнять у нее половину ее дома. В голове что-то щелкнуло. Боль, обида, разочарование последних недель слились в одно ослепляющее чувство — холодное, ясное презрение. Любовь, которая еще теплилась где-то в глубине души, умерла в этот самый момент. Умерла быстро и безболезненно, как будто ее и не было.
Она молча вернулась на кухню, села за стол и стала ждать. Ждать, когда он закончит свой тайный совет и придет объявить ей ультиматум. Она была удивительно спокойна. Больше не было желания спорить, что-то доказывать. Все стало предельно просто и понятно.
Стас вошел через несколько минут. На его лице была написана решимость, но в глазах бегали испуганные огоньки. Он явно накрутил себя, набрался смелости от маминых слов.
— Марина, нам нужно серьезно поговорить, — начал он тем тоном, каким говорят о чем-то решенном.
— Давай, — спокойно ответила она, глядя ему прямо в глаза.
Ее спокойствие его, кажется, сбило с толку. Он ожидал слез, криков, чего угодно, но не этого ледяного взгляда.
— В общем, я все решил, — он откашлялся. — Мы продаем эту квартиру. Это не обсуждается.
— Правда? — она слегка приподняла бровь.
— Да. Я… Мы… — он запнулся. — В общем, я тоже имею на нее права. Мы тут живем вместе, вели общее хозяйство. И ремонт… Помнишь, мы обои переклеивали и ламинат стелили? Это считается вложением. Так что по закону, мне принадлежит доля.
Он говорил заученными фразами. Марина почти видела, как Антонина Петровна диктует ему их по телефону.
— Доля? — уточнила она. — Какая же доля тебе принадлежит, интересно?
— Половина! — выпалил он, и в голосе его прозвучала и наглость, и неуверенность одновременно. — Мне положена половина квартиры. Мама говорила с юристом. Так что у тебя нет выбора. Либо мы продаем все по-хорошему и покупаем новую, либо…
Он не договорил. Он не знал, что бывает «либо». Но Марина знала. Она смотрела на его раскрасневшееся лицо, на то, как он пытается выглядеть уверенным и сильным, и ей стало смешно. Не весело, а именно смешно. Смешно от этой вселенской глупости, от этой наглости, от того, что она могла любить этого человека.
Она откинулась на спинку стула и рассмеялась. Громко, искренне, почти истерично. Смех вырывался из груди, и с каждой секундой ей становилось легче, как будто она сбрасывала с себя тяжеленный груз.
Стас опешил. Он смотрел на нее, хлопая глазами.
— Ты чего? Ты с ума сошла?
Марина отсмеялась и вытерла выступившие слезы. Она посмотрела на него совершенно новыми глазами. Перед ней сидел не муж, а чужой, жадный и глупый человек.
— Половину квартиры? — переспросила она, и в голосе ее звенел металл. — Ты с мамой совсем оборзел!
Она встала.
— Собирай свои вещи, Стас.
— Что? — он не понял. — Какие вещи?
— Свои. Одежду, компьютер, зубную щетку. И уходи. Прямо сейчас.
— Ты меня выгоняешь? — в его голосе прозвучало искреннее изумление.
— Я разрываю наш брак, — отчеканила она. — И прошу постороннего человека покинуть мою жилплощадь. Все очень просто.
— Но… ты не можешь! У меня есть права! Мне положена половина! — он вскочил, повторяя свою мантру.
— Ничего тебе не положено, — ее голос был спокоен и тверд, как сталь. — Квартира куплена до брака. На мои личные средства. А твои «вложения» в виде рулона обоев и пары банок краски я могу тебе компенсировать. Вот, держи, — она открыла кошелек, достала несколько крупных купюр и бросила их на стол. — Думаю, этого хватит. А теперь — на выход.
— Я никуда не пойду! — закричал он. — Это и мой дом тоже!
— Ты, видимо, плохо слышишь. Этот дом — мой. И я не хочу тебя здесь больше видеть. Если не уйдешь сам, я вызову полицию. И поверь, им будет достаточно взглянуть на мои документы о собственности.
Он смотрел на нее, и до него, кажется, начало доходить. Доходить, что игра окончена. Что он перешел черту, после которой нет возврата. В его глазах мелькнул страх.
— Марин… Мариночка, ты же не серьезно… — он сделал шаг к ней, попытался взять за руку. — Это я сгоряча…
— Я абсолютно серьезна, — она отдернула руку, как от огня. — Я даю тебе час на сборы.
Она вышла из кухни, оставив его стоять посреди комнаты с растерянным видом. Она зашла в комнату, открыла шкаф и начала методично вытаскивать его вещи и бросать их на диван. Футболки, джинсы, свитера. Вот этот свитер она подарила ему на прошлый Новый год. А эту рубашку они покупали вместе для похода на свадьбу к друзьям. Ничего. Никаких эмоций. Пустота.
Стас вошел в комнату, увидел эту картину и понял, что это конец. Он молча достал с антресолей большую спортивную сумку и начал складывать в нее свои пожитки. Он двигался медленно, как во сне, иногда останавливаясь и глядя на Марину в надежде увидеть хоть каплю сомнения на ее лице. Но ее лицо было непроницаемым.
Через сорок минут все было кончено. Сумка и пара пакетов стояли у порога.
— Я… я позвоню маме, — пробормотал он.
— Звони, — равнодушно разрешила она.
Он снова вышел в коридор. Марина слышала его приглушенный голос, полный жалости к себе. «Она меня выгнала… Да, прямо сейчас… Куда я пойду?..»
Через несколько минут он вернулся.
— Мама сейчас приедет за мной.
— Хорошо. Ждите на лестничной клетке.
Он в последний раз обвел взглядом комнату, их общую кровать, ее рабочий стол у окна.
— И это все? Вот так просто? — спросил он тихо.
— Ты сам сделал этот выбор, Стас. Когда решил, что имеешь право на чужое.
Он ничего не ответил. Взял сумку, пакеты и вышел за дверь. Марина подождала минуту, а потом повернула ключ в замке. Один раз. Второй. Она прислонилась лбом к холодной металлической двери и закрыла глаза. Не было ни слез, ни облегчения. Только оглушительная тишина, которая вдруг заполнила ее маленькую квартиру. Ее крепость снова принадлежала только ей.
Звонок в дверь раздался через полчаса. Марина посмотрела в глазок. На пороге стояла Антонина Петровна, а за ее спиной мялся Стас. Лицо свекрови было искажено гневом.
— Открывай, паршивка! — закричала она, колотя по двери кулаком. — Ты что себе позволяешь?! Сына моего на улицу выставила! Я тебя засужу! Ты у меня по миру пойдешь!
Марина молча смотрела в глазок. Она видела, как багровеет лицо этой женщины, как трясутся ее щеки. Она видела растерянное и жалкое лицо Стаса. И не чувствовала ничего, кроме холодной отстраненности. Они были для нее чужими людьми, которые почему-то ломятся в ее дверь.
Крики и стук продолжались еще минут десять. Соседи начали выглядывать из своих квартир. Наконец, Антонина Петровна выдохлась.
— Ну погоди у меня, дрянь! — прошипела она напоследок. — Мы еще посмотрим, кто прав! Пошли, сынок, нечего тут унижаться.
Марина дождалась, пока шаги на лестнице стихнут, и только тогда отошла от двери. Она медленно прошла в комнату и села на диван, на то место, где только что лежали вещи Стаса. Тишина больше не казалась оглушительной. Она была мирной. Спокойной.
На следующий день она поменяла замки. А через неделю ей пришла повестка в суд. Стас, подстрекаемый матерью, действительно подал на раздел имущества. Марина наняла хорошего адвоката. Процесс был неприятным, но недолгим. На первом же заседании судья, изучив документы, подтверждающие, что квартира была приобретена Мариной до брака, и выслушав нелепые доводы Стаса о «неотделимых улучшениях» в виде поклеенных обоев, лишь удивленно поднял брови. Иск был отклонен в полном объеме.
Марина видела их после заседания. Антонина Петровна что-то яростно шипела сыну, тыча пальцем в его сторону. Стас стоял понурый, ссутулившийся. Он поднял глаза, встретился с ней взглядом. В его взгляде не было раскаяния. Только обида и злость на то, что его план провалился.
Марина просто кивнула ему, как старому знакомому, и пошла прочь, к выходу из здания суда. На улице светило яркое зимнее солнце, снег скрипел под ногами. Она вдохнула морозный воздух полной грудью. Впервые за долгие месяцы ей дышалось легко и свободно. Она шла по улице своего города, и впереди ее ждала ее собственная, пусть и небольшая, но абсолютно ее квартира. Ее дом. Ее жизнь, которую она теперь будет строить сама, без оглядки на чужую жадность и глупость. И почему-то она была уверена, что все у нее будет хорошо.