Кофеварка привычно зашипела, наполняя кухню ароматом свежемолотых зёрен. Я машинально протёрла и без того чистую столешницу — старая привычка занять руки, когда мысли блуждают где-то далеко. За окном серел обычный новосибирский март, снег уже почернел, но весны ещё и в помине не было.
— Мам, ты дома? — голос Андрея раздался из прихожей вместе со стуком закрывающейся двери.
— На кухне, — откликнулась я, доставая вторую чашку. Сын любил крепкий кофе без сахара, прямо как его отец когда-то.
Андрей вошёл в кухню, на ходу снимая пиджак. Выглядел усталым — работа в строительной компании выматывала, особенно в конце квартала. Присел на привычное место у окна, потёр переносицу.
— Слушай, мам, тут такое дело... — начал он, принимая из моих рук чашку. — Помнишь, мы говорили про приватизацию? Ну, квартиры этой.
Я кивнула, устраиваясь напротив. Конечно, помнила — разговоры шли уже месяца три, но как-то всё откладывалось.
— Так вот, завтра надо к нотариусу. В десять утра. Маринка уже всё подготовила, документы собрала. Тебе только прийти и подписать.
— А что подписывать-то? — спросила я, отпивая кофе. Горячо обожгло язык.
Андрей махнул рукой, мол, ерунда какая.
— Да формальность просто. Мы всё решили — ты не волнуйся. Отказ от приватизации оформишь, чтобы процесс не затягивать. Потом всё равно всё останется в семье, какая разница?
Что-то кольнуло под рёбрами. Неприятно так, тревожно.
— Андрюш, а может, мне почитать сначала? Я ведь в этом ничего не понимаю...
Сын поморщился, словно я сказала глупость.
— Мам, ну что ты как маленькая? Там юридический язык, всё равно не разберёшься. Мы с Мариной всё изучили. Доверься нам, мы же не чужие.
Не чужие. Конечно, не чужие. Родной сын, невестка, с которой вот уже восемь лет под одной крышей. Внук Димка, свет в окошке. И всё-таки это неприятное чувство не отпускало, царапало где-то внутри.
— Просто подпиши завтра, и всё. Не усложняй, — Андрей допил кофе одним глотком, поднялся. — Мне ещё на работу документы дома доделать надо.
Я смотрела, как он уходит, и думала — когда это началось? Когда мой мальчик, которому я косички в садике заплетала, стал разговаривать со мной таким тоном? Будто я старая и глупая, будто моё мнение — пустой звук.
Допила остывший кофе. Горечь осталась не только на языке.
Чужие среди своих
Нотариальная контора располагалась в старом доме на Красном проспекте. Я поднималась по скрипучей лестнице, держась за перила — колено опять ныло, барометр никакой не нужен с такими суставами. В приёмной уже сидели Андрей с Мариной, оба при параде, невестка даже помаду яркую накрасила.
— Елена Петровна, проходите, — секретарша, молоденькая девчонка с ярко-рыжими волосами, протянула мне пачку бумаг. — Вот здесь подпишите, и здесь, и вот тут ещё.
Я взяла ручку, но что-то заставило меня пробежаться глазами по тексту. Слова прыгали, сливались — без очков плохо видно, а я их, как назло, дома забыла. "Отказываюсь от участия в приватизации... безвозмездно... без права..."
— Андрюш, а что значит "безвозмездно"? — спросила тихо, чувствуя, как все взгляды устремились на меня.
Марина закатила глаза — я краем глаза заметила.
— Мам, ну мы же объяснили. Это формальность. Подписывай давай, у нотариуса ещё люди после нас.
Нотариус, полная женщина в строгом костюме, смотрела выжидающе. Секретарша постукивала ногтем по столу. Все ждали. А я сидела с ручкой в руке и чувствовала себя школьницей, которую вызвали к доске, а она урок не выучила.
— Елена Петровна, если вы не готовы подписывать... — начал нотариус.
— Готова, готова, — поспешно сказала я. Стыдно стало — взрослая женщина, шестьдесят лет, а веду себя как...
Подписала. Один росчерк, второй, третий. Рука дрожала немного — от волнения, наверное. Или от того предчувствия, которое с утра не отпускало.
— Вот и отлично, — Марина первая поднялась. — Спасибо вам большое.
Это нотариусу спасибо, а мне — ни слова. Будто мебель переставили, не более.
На улице Андрей сразу полез за сигаретами — бросил вроде, но в стрессовые моменты срывается.
— Мам, ты домой? Мы тут ещё в банк заскочим по делам.
— Домой, — кивнула я. — Обед приготовлю к вашему возвращению.
Шла по проспекту и думала — почему мне так тошно? Вроде ничего страшного не произошло. Сын сказал — формальность. Но это ощущение, будто меня обокрали, не проходило. Будто что-то очень важное у меня забрали, а я сама отдала, даже не сопротивляясь.
Дома долго мыла руки. Смывала невидимые чернила, которыми подписала непонятные бумаги. Но ощущение грязи не проходило.
Письмо, которое всё изменило
Май выдался на редкость тёплым. Я возилась на балконе с рассадой помидоров, когда услышала звонок в дверь. Почтальонша, Валентина Сергеевна, стояла на пороге с заказным письмом.
— Елена Петровна, вам из Росреестра. Распишитесь вот тут.
Сердце ёкнуло. Официальные письма никогда не приносят хороших новостей — это я за шестьдесят лет жизни усвоила крепко.
Вскрыла конверт прямо в прихожей. Читала, и буквы расплывались перед глазами. "Уведомляем вас... государственная регистрация права собственности... Белов Андрей Сергеевич и Белова Марина Владимировна..."
Моего имени в документе не было.
Села прямо на табуретку в прихожей. В голове шумело, как в пустой раковине, когда к ней ухо приложишь. Перечитала ещё раз. И ещё. Может, я что-то не так поняла?
Набрала Андрея. Длинные гудки, потом его голос — раздражённый, усталый:
— Мам, я на совещании. Что случилось?
— Андрюш, мне тут письмо пришло... Из Росреестра. Там написано, что квартира на вас с Мариной оформлена. А меня там нет.
Пауза. Слышно было, как он отходит куда-то, хлопает дверь.
— Мам, ну мы же говорили. Всё оформлено, как и планировали.
— Но я же здесь живу! Это мой дом!
— И будешь жить, кто тебя выгоняет? Не начинай, пожалуйста. Мы всё сделали правильно. Для блага семьи.
— Для чьего блага? — голос сорвался, стал тонким, жалким. — Андрей, я же твоя мать!
— Вот именно. И как мать должна понимать, что мне с Мариной виднее, как лучше. У нас ребёнок растёт, ему жильё понадобится. Всё, мам, мне пора. Вечером поговорим.
Он отключился. А я сидела с телефоном в руке и чувствовала, как что-то внутри ломается. Медленно, со скрипом, как старая половица.
Вечером они вернулись поздно. Марина сразу в спальню ушла — устала, видите ли. Андрей на кухню зашёл, где я сидела с остывшим чаем.
— Мам, ну что ты себя накручиваешь? Живи как жила. Ничего не изменилось.
— Всё изменилось, — тихо сказала я. — Вы меня обманули.
— Никто тебя не обманывал! — вспылил он. — Ты подписала документы добровольно. Мы тебя не заставляли.
— Но вы не сказали правду...
— А ты не спрашивала! Подписала и подписала. Теперь что, скандал устраивать?
Он ушёл, хлопнув дверью. А я осталась сидеть в темнеющей кухне. В окне зажигались огни соседних домов. Где-то там живут люди, у которых есть дом. А у меня теперь нет. Есть только разрешение жить в чужой квартире. Милость сына и невестки.
Первый раз за много лет я плакала. Тихо, чтобы не услышали. Солёные слёзы капали в остывший чай, делая его ещё более горьким.
Первый шаг к правде
Кабинет юриста оказался крошечным — на третьем этаже старого офисного здания, между стоматологией и турагентством. Александр Павлович, мужчина лет пятидесяти с усталыми глазами, внимательно изучал мои документы.
— Значит, вы подписали отказ от приватизации, не понимая последствий? — уточнил он, поднимая взгляд поверх очков.
Я кивнула, комкая в руках платок.
— Сын сказал, что это формальность. Что всё останется в семье. Я не знала, что теряю право на квартиру. Я в этом не разбираюсь, мне шестьдесят лет, я всю жизнь инженером проработала, а не юристом...
— Понимаю, — он откинулся в кресле, оно жалобно скрипнуло. — Елена Петровна, шанс есть. Но нужно доказать, что вы не осознавали последствий. Были ли свидетели того разговора с сыном? Может, вы принимали какие-то лекарства, которые могли повлиять на ясность сознания?
Лекарства... Точно! Я же после операции на колене сильные обезболивающие пила. Голова от них кружилась, соображала плохо.
— Да, я принимала трамадол. После операции. У меня где-то рецепт сохранился...
— Отлично. Несите все медицинские документы. И попробуйте вспомнить, может, кто-то ещё знал о вашей ситуации? Соседи, знакомые?
Я вышла от юриста с странным чувством. Будто проснулась после долгого сна. Всю жизнь я молчала, соглашалась, не спорила. С мужем, пока был жив — он всегда лучше знал. С сыном — ну как с ребёнком спорить, даже если ему уже под сорок?
Дома полезла в старую тумбочку, где хранила медицинские бумаги. Рецепты, выписки, направления — всё аккуратно по папкам, по годам. Нашла нужное — март, как раз тот период, когда подписывала отказ.
Позвонила Галине, бывшей коллеге. Мы с ней иногда созванивались, делились новостями.
— Галь, помнишь, я тебе рассказывала про приватизацию? Ну, что Андрей затеял?
— Помню, конечно. Ты ещё сомневалась тогда, говорила, что-то тебе не нравится. А что?
— Они меня обманули, Галя. Квартиру на себя оформили, а я теперь никто.
В трубке повисла тишина. Потом Галина выдохнула:
— Ох, Ленка... Знаешь, у моей соседки похожая история была. Дочь её точно так же... Хочешь, я тебя с ней познакомлю? Она через суд всё вернула.
Повесив трубку, я долго сидела, глядя на собранные документы. Страшно было — судиться с собственным сыном. Что люди скажут? Что Марина скажет? Как я Димке в глаза смотреть буду?
Но потом вспомнила тот день у нотариуса. Как они смотрели на меня — с лёгким раздражением, с нетерпением. Как на помеху, которую нужно быстренько устранить. И поняла — если сейчас промолчу, так и останусь помехой до конца дней.
Нет. Хватит. Шестьдесят лет молчала — пора научиться говорить.
Неожиданная поддержка
Анна Ивановна, соседка Галины, оказалась бойкой семидесятилетней старушкой с пронзительными голубыми глазами. Мы встретились в маленькой кофейне возле её дома — она сама предложила, сказала, дома внуки, шумно.
— Значит, сын квартиру отобрал? — без предисловий начала она, размешивая сахар в кофе. — Знакомая песня. У меня дочь так же сделала. Только я вовремя спохватилась.
Она рассказывала, а я слушала, и с каждым словом во мне крепло странное чувство — я не одна такая. Нас много, обманутых собственными детьми, молчаливых, стеснительных, привыкших уступать.
— Знаете, что самое обидное? — Анна Ивановна отпила кофе. — Они даже не считают, что сделали что-то плохое. В их головах мы уже списанный материал. Отжили своё, теперь можно и квартиру забрать.
— Но как же так? Мы их растили, ночами не спали...
— А они выросли и решили, что мы им должны. За то, что родились. Знаете, я свою дочь через суд научила уважению. Теперь отношения, конечно, прохладные, но зато честные. И квартира моя.
Домой я возвращалась пешком, хотя путь был неблизкий. Нужно было думать, а думалось лучше на ходу. Вспоминала разговоры с Андреем за последние годы. Как он постепенно менялся. Как из заботливого сына превращался в делового человека, для которого мать — обуза.
Дома застала Марину на кухне. Она резала салат, по телевизору бубнил какой-то сериал.
— Мам, вы где ходите? — спросила она, не оборачиваясь. Мам она меня называла только при Андрее, а так — на "вы".
— Документы собирала. Медицинские.
Нож в её руках замер.
— Зачем это?
— Для суда, — сказала я спокойно. Удивительно спокойно. — Буду отказ от приватизации оспаривать.
Марина развернулась, и в её глазах я увидела злость. Чистую, ничем не прикрытую.
— Вы что, с ума сошли? Против родного сына в суд?
— А родной сын против матери — это нормально?
Она швырнула нож на доску, вышла из кухни. Через минуту услышала, как она говорит по телефону:
— Андрей, твоя мать совсем того... В суд собралась. Да, да, я серьёзно.
Вечером был скандал. Андрей кричал, что я их позорю, что неблагодарная, что они меня содержат. Я сидела молча, сложив руки на коленях. Пусть кричит. Всё равно уже всё решено.
— Если ты подашь в суд, мы тебя выселим! — это уже Марина не выдержала.
— Попробуйте, — тихо сказала я. — Незаконное выселение — статья. Александр Павлович мне объяснил.
Они переглянулись. Кажется, только сейчас до них дошло, что я настроена серьёзно.
Момент истины
Зал суда оказался меньше, чем я представляла. Небольшое помещение с гербом на стене, судья — молодая женщина с собранными в пучок волосами. Андрей с Мариной сидели слева, даже не глядя в мою сторону. Я — справа, рядом с Александром Павловичем.
— Ваша честь, — начал мой юрист, — моя доверительница была введена в заблуждение относительно последствий подписания отказа от приватизации. В момент подписания она находилась под воздействием сильных обезболивающих препаратов...
Я слушала и думала о том, как дошла до этого. Сидеть в суде напротив собственного сына, слушать, как чужие люди обсуждают нашу семейную драму.
— Белова Елена Петровна, расскажите суду, что вам говорил сын о документах?
Я встала, ноги подрагивали.
— Он сказал, что это формальность. Что всё останется в семье. Я спрашивала, что значит "безвозмездно", но мне ответили не волноваться, что всё решено к лучшему.
— Это неправда! — Марина вскочила. — Мы всё объяснили! Она всё прекрасно понимала!
Судья строго посмотрела на неё:
— Гражданка Белова, сядьте. Ваш адвокат будет иметь возможность задать вопросы.
Адвокат Андрея, молодой парень с залысинами, встал:
— Елена Петровна, вы взрослый дееспособный человек. Почему же вы не прочитали документы, которые подписывали?
— Я пыталась. Но без очков плохо вижу, а их забыла дома. И потом, я доверяла сыну. Разве это преступление — доверять собственному ребёнку?
В зале повисла тишина. Андрей смотрел в окно, сжав челюсти.
— У вас есть свидетели того, что вас торопили с подписанием? — спросил адвокат.
— Есть показания нотариуса, — вмешался Александр Павлович. — Она подтвердила, что процедура прошла очень быстро, и Елена Петровна выглядела растерянной.
Дальше всё было как в тумане. Вопросы, ответы, какие-то юридические термины. Я сидела и смотрела на Андрея. Мой мальчик. Которого я учила ходить, читать, которому объясняла, что такое хорошо и что такое плохо. Когда он стал таким?
— Мам, зачем ты это делаешь? — вдруг спросил он, повернувшись ко мне. — Мы же семья.
— Семья не обманывает, — ответила я. Громко, чётко, так, что все услышали. — Семья не отбирает последнее. Семья не заставляет мать чувствовать себя нахлебницей в собственном доме.
Судья ушла совещаться. Мы ждали в коридоре — порознь, не разговаривая. Димка, мой внук, был в школе. Хорошо, что его здесь нет.
Через час объявили решение. Отказ от приватизации признан недействительным. Квартира должна быть приватизирована на троих в равных долях.
Марина что-то яростно зашептала Андрею. Он отмахнулся, подошёл ко мне:
— Ты довольна? Разрушила семью?
— Я её не разрушила, сынок. Я просто перестала молчать.
Новая жизнь
Парк был почти пустым — будний день, середина сентября. Я сидела на лавочке, кормила голубей хлебными крошками. После суда прошло три месяца. Я переехала в съёмную однушку на окраине — небольшую, но свою. Андрей помог с переездом молча, Марина даже не вышла попрощаться.
— Баба Лена!
Обернулась — Димка бежал по аллее, размахивая портфелем. За ним, не торопясь, шёл Андрей.
— Димочка, — я обняла внука, вдохнула запах его волос — шампунь с яблоком, как в детстве у Андрея.
— Бабушка, почему ты больше с нами не живёшь? Мама сказала, что ты нас предала.
Сердце сжалось. Что ответить ребёнку?
— Я никого не предавала, солнышко. Просто иногда взрослым нужно жить отдельно, чтобы лучше понимать друг друга.
Димка кивнул, не очень понимая, полез в портфель:
— Смотри, я пятёрку по математике получил!
Пока мы разглядывали тетрадку, Андрей стоял в стороне, курил. Потом подошёл, сел на край скамейки.
— Мам...
— Что, сынок?
— Я думал, ты промолчишь. Как всегда.
Я посмотрела на него — седина уже пробивается в висках, морщины у глаз. Взрослый мужчина, а в глазах — растерянность мальчишки.
— Я тоже так думала. Но оказалось, что у меня есть голос. Просто я им долго не пользовалась.
— Марина говорит, нам нужно продавать квартиру и разъезжаться.
— Это ваше решение. Вы теперь сами решаете.
Он усмехнулся криво:
— Мы решили... Ты ведь тоже теперь решаешь. Твоя доля — твоё решение.
— Да, — согласилась я. — Моё. Знаешь, Андрюша, может, так и надо было. Чтобы каждый отвечал за себя.
Димка убежал к пруду, кормить уток. Мы сидели молча, смотрели на него. Осеннее солнце золотило воду, и в этом свете всё казалось теплее, мягче.
— Прости меня, мам, — вдруг сказал Андрей. Тихо, почти шёпотом.
Я взяла его руку, сжала. Холодные пальцы — всегда мёрз с детства.
— Я не держу зла, сынок. Но и жить по-старому не буду. Я научилась говорить "нет", научилась защищать себя. Поздно, но научилась.
— Может, не поздно? Может, ещё можно всё исправить?
— Не всё нужно исправлять. Иногда нужно просто принять и идти дальше. У меня есть квартира — пусть съёмная, но моя. Есть пенсия, подработка в библиотеке. Есть внук, который меня любит. И есть сын, который, надеюсь, когда-нибудь поймёт.
Андрей встал, позвал Димку. Они уходили, а я осталась сидеть. Голуби вернулись, требовательно ворковали. Я улыбнулась, достала остатки хлеба.
Странное дело — потеряв семью в привычном понимании, я впервые обрела себя. Ту себя, которая может сказать "нет", которая имеет право на собственное мнение, собственную жизнь. Пусть одинокую, пусть скромную, но свою.
Солнце садилось за деревья. Пора было домой. В мой дом, где никто не скажет, что я должна молчать. Где мой голос — это не помеха, а просто мой голос.
Я встала с лавочки, поправила шарф и пошла по аллее. Впереди была осень, зима, а потом — весна. И я буду встречать её в своей новой жизни. Той, которую выбрала сама.