Лариса открыла дверь и почувствовала, как холод дома ударил по лицу. Не просто прохлада — настоящий холод равнодушия. Валерий сидел за кухонным столом, не поднимая головы. Перед ним лежала кипа бумаг, аккуратно разложенных веером.
— Пришла? — проронил он, не отрывая взгляд от документов.
Лариса сбросила сумку с плеча. После двенадцатичасовой смены в ФАПе ноги гудели, спина ныла. Хотелось просто сесть рядом, поговорить. О чём угодно. Хоть о погоде.
— Валер, как день прошёл? — она подошла к мойке, включила чайник.
— Нормально, — он перелистнул очередной листок. — Вот, кстати, раз ты просила внимания...
Лариса обернулась. В его голосе звучало что-то странное.
— Вот тебе счета, — Валерий начал выкладывать бумаги одну за другой. — Электричество — тысяча двести. Газ — восемьсот. Вода — четыреста пятьдесят. Продукты за месяц — семь тысяч. Лекарства для твоей спины — полторы.
Каждый чек падал на стол с тихим шелестом. Лариса стояла, держась за спинку стула.
— Это что? — голос её дрогнул.
— А это твоя доля. Раз живёшь здесь, — он достал калькулятор, начал что-то считать. — Получается восемнадцать тысяч двести рублей. Можешь завтра принести.
Чайник закипел и отключился. В тишине кухни это прозвучало как выстрел.
— Валера, я не понимаю, — Лариса медленно опустилась на стул. — Мы же семья...
— Семья, — он наконец поднял глаза. Холодные, чужие. — Ты просила внимания, вот я и уделяю. Считаю, сколько ты мне стоишь.
Слова повисли в воздухе. Лариса смотрела на мужчину, с которым прожила тридцать лет, и не узнавала его. Когда это случилось? Когда они превратились в квартирантов?
— Я работаю, Валер. У меня зарплата двадцать две тысячи...
— Ну вот и хорошо. Как раз хватит на расходы. А то всё жалуешься, что я тебе не благодарен. Теперь будем по-честному.
Он собрал бумаги в стопку, встал из-за стола.
— Ложусь спать. Завтра рано вставать.
Лариса осталась сидеть одна. Чайник остыл. За окном шумел февральский ветер, и казалось, что он дует прямо через стены дома. Через её сердце.
Утро в ФАПе
Лариса приехала на работу затемно. В фельдшерско-акушерском пункте было тепло и светло — совсем не то, что дома. Она разложила лекарства, проверила аптечку, приготовила всё к приёму. Работа успокаивала. Здесь она была нужна, здесь её слушали.
К девяти пришла молодая заведующая Ольга Сергеевна. Двадцать восемь лет, красивая, уверенная в себе. Приехала из города месяц назад и сразу начала всё менять.
— Доброе утро, Лариса Ивановна, — она прошла в свой кабинет, не снимая пальто.
В половине десятого привезли мальчика. Высокая температура, горло красное, мама в слезах.
— Ангина, — сказала Лариса, осматривая горло. — Антибиотик нужен. У нас есть амоксициллин.
— Подождите, — из своего кабинета вышла Ольга Сергеевна. — Антибиотики без анализов не назначаем. Протокол.
— Какой протокол? — Лариса не поняла. — Ребёнку плохо, температура под сорок.
— Протокол министерства. Сначала мазок, потом анализ, потом лечение.
— Ольга Сергеевна, анализ будет готов через три дня. А мальчику помощь нужна сейчас.
Мама ребёнка металась между ними, прижимая сына к себе.
— Лариса Ивановна, вы превышаете полномочия, — голос заведующей стал жёстким. — Я отвечаю за всё, что здесь происходит. И решаю я.
— А я отвечаю за людей, — Лариса достала ампулу с антибиотиком. — Тридцать лет работаю, знаю, что делаю.
— Если вы сделаете укол без моего разрешения, я напишу докладную, — Ольга Сергеевна встала между Ларисой и ребёнком.
Женщины смотрели друг на друга. Мать с сыном в это время тихо вышли из кабинета. Лариса услышала, как за дверью заплакал мальчик.
— Поздравляю, — сказала она. — Протокол соблюдён.
Ольга Сергеевна покраснела, но ничего не ответила.
Лариса села за стол, положила голову на руки. И дома не слышат, и на работе не слышат. Где же то место, где её голос что-то значит?
Взрыв
Вечером Лариса помогала соседке Тамаре Петровне. У той слегла дочь с маленьким ребёнком, а сама старушка еле на ногах держалась. Лариса принесла лекарства, померила давление, посидела с внуком, пока Тамара Петровна съездила в магазин.
Домой вернулась в десять. Валерий ждал её на кухне. Лицо мрачное, руки сжаты в кулаки.
— Где была? — спросил он, не здороваясь.
— У Тамары Петровны. Она заболела...
— Конечно, — он встал со стула. — Для всех есть время. Для всех силы находятся. А дома что? Посуда не мыта, ужин не приготовлен.
— Валер, я же работала с утра...
— Работала! — он хлопнул ладонью по столу. — Всегда у тебя работа важнее семьи. Чужие люди дороже мужа.
— Какой семьи? — вырвалось у Ларисы. — Ты мне вчера счета выставил!
— А ты что хотела? Чтобы я тебя содержал и в рот заглядывал? — Валерий подошёл ближе. — Ты живёшь у меня. Дом мой. Документы на меня. Хочешь свободы — иди на все четыре стороны.
Лариса отшатнулась, как от удара.
— Валер...
— Нет никакого "Валер"! — он размахивал руками. — Тридцать лет я тебя терпел. Твою медицину, твоих больных, твоё вечное нытьё. Думал, к старости поумнеешь, а ты всё то же самое.
— Я нытьё? — голос Ларисы дрожал. — Я просила только...
— Внимания! — он передразнил её. — Внимания ей подавай. А что ты взамен? Готовишь кое-как, дома беспорядок, денег не приносишь толком.
— Двадцать две тысячи я приношу...
— Крохи! — он махнул рукой. — Моя пенсия больше. Мой дом, мои деньги. А ты — нахлебница.
Слово "нахлебница" повисло в воздухе. Лариса почувствовала, как что-то внутри неё надламывается. Окончательно и бесповоротно.
— Значит, дом твой? — тихо спросила она.
— Мой. И если тебе не нравится, дверь вон там.
Лариса кивнула. Медленно сняла фартук, повесила на крючок.
— Хорошо, — сказала она. — Я поняла.
И пошла в спальню собирать вещи.
В сельсовете
Утром Лариса пошла в сельскую администрацию. Нужно было узнать правду — вдруг Валерий просто злился, вдруг дом всё-таки общий? Тридцать лет совместной жизни что-то да значат.
За столом сидел спокойный мужчина лет пятидесяти. Юрист, как представился.
— Ларису Ивановну слушаю, — он отложил ручку, внимательно посмотрел на неё.
— Я хотела узнать... про дом, — Лариса достала свой паспорт. — Мы с мужем тридцать лет прожили. Дом на него оформлен, но я же тоже имею право?
Юрист взял документы, что-то посмотрел в компьютере.
— Дом приватизирован в девяносто третьем году?
— Да.
— На мужа оформлен?
— Да, но...
— Тогда формально он собственник, — мужчина говорил спокойно, без эмоций. — Если развод, то через суд можете требовать долю. При условии, что докажете вложение общих средств в ремонт, улучшение жилья.
— А без развода?
— Без развода никак. Вы просто проживающая.
Лариса сидела молча. Проживающая. Как же точно.
— А если я просто уйду? — спросила она. — Не подавая на развод?
— Имеете право, — юрист пожал плечами. — Но тогда никаких претензий на имущество предъявить не сможете.
— Понятно, — Лариса встала, взяла документы. — Спасибо вам.
— Лариса Ивановна, — мужчина остановил её у двери. — А вы подумайте хорошенько. Суд — это не страшно. Справедливость восстановите.
— Не нужно мне справедливости, — ответила она. — Нужна тишина.
И вышла на улицу. Февральский воздух был колючим, но чистым. Впервые за много лет Лариса почувствовала облегчение. Теперь она точно знала, где стоит.
Ночной переезд
В полночь Лариса взяла ночную смену в ФАПе. Официально — дежурство, на самом деле — переезд. Она собрала самое необходимое: одежду, документы, фотографии внучки Лизы. Всё поместилось в две сумки.
На кухонном столе оставила ключи и письмо. Короткое, без объяснений: "Ты прав, дом твой. Я ухожу. Не ищи меня. Лариса."
Ехала на работу в полной темноте. По дороге думала — а правда ли она такая плохая жена? Неужели тридцать лет была обузой? Но почему-то слёз не было. Была странная лёгкость, как будто сняли тяжёлый рюкзак.
В ФАПе была небольшая комната для дежурного врача. Железная кровать, стол, умывальник. Лариса расстелила привезённое постельное бельё, поставила электрическую плитку. Повесила на стену фотографию Лизы.
— Ну что, — сказала она себе. — Теперь этот дом мой.
За окном выла февральская вьюга, но здесь было тепло. И тихо. Впервые за много лет — по-настоящему тихо.
Лариса заварила чай, села за стол. Достала блокнот, начала писать письмо внучке. Лиза должна узнать правду первой. Не от деда, не от соседей — от неё самой.
"Лизочка моя, не пугайся, что бабушка переехала. Я не пропала и не заболела. Просто поняла, что заслужила тишину. Дом на деда оформлен, это его право. А у меня есть работа, есть ты, есть я сама. Этого достаточно для счастья. Я рядом — в ФАПе. Приходи, когда захочешь. Только теперь мы будем встречаться не там, где кричат, а там, где любят. Твоя бабушка."
Запечатала конверт, отложила в сторону. Завтра отдаст Лизе через подругу.
А сейчас можно просто сидеть и пить чай. В своём доме. В тишине.
Письмо для внучки
Лиза примчалась через два дня. Ворвалась в ФАП как ураган — растрёпанная, заплаканная, с письмом в руке.
— Бабушка! — она кинулась Ларисе на шею. — Что это значит? Почему ты ушла?
Лариса обняла девочку, погладила по волосам. Семнадцать лет, красивая, умная. Единственное, что связывало её с той жизнью.
— Лиза, садись. Поговорим по-взрослому.
— Дед сказал, что ты свихнулась, — Лиза вытирала глаза рукавом. — Что у тебя возраст такой, климакс...
— А ты как думаешь? — спросила Лариса. — Я свихнувшаяся?
Лиза посмотрела на неё внимательно. На чистое лицо, спокойные глаза, ровный голос.
— Нет, — сказала она тихо. — Ты даже лучше выглядишь, чем раньше.
— Вот именно. Я не сбежала, Лизочка. Я просто перестала жить в доме, где меня не слышат.
— Но это же ваша семья...
— Семья — это не стены, — Лариса налила внучке чай. — Это люди, которые друг друга любят и уважают. А когда тебе говорят "дом мой, живёшь у меня" — это уже не семья.
Лиза молчала, разглядывая крошечную комнату. Аккуратную, уютную, наполненную покоем.
— А как же дед? Он же старый...
— Дед взрослый мужчина. Тридцать лет я о нём заботилась. Теперь научится сам о себе заботиться.
— А я? — голос Лизы дрогнул. — Я же к вам приходила, к вам обоим...
Лариса взяла руки внучки в свои ладони.
— Милая моя, ты будешь приходить ко мне. Сюда, в мой дом. Где тебя никто не будет воспитывать, критиковать, читать лекции. Где мы просто будем бабушкой и внучкой.
Лиза кивнула, улыбнулась сквозь слёзы.
— А дед говорит, что ты вернёшься. Что это просто каприз.
— Дед ошибается, — ответила Лариса. — Я наконец-то дома.
И обняла внучку крепко-крепко. Теперь их связь стала чище и честнее. Без принуждения, без чувства долга. Просто любовь.
Пирог и новая жизнь
Прошёл месяц. Лариса привыкла к новой жизни и поняла — не хочет назад. Работа шла хорошо, даже с Ольгой Сергеевной наладились отношения. Молодая заведующая призналась, что боялась показаться слабой, поэтому и была такой строгой.
— Лариса Ивановна, вы меня многому научили, — сказала она как-то вечером. — И терпению, и тому, что люди важнее инструкций.
Лариса улыбнулась. Значит, и здесь она была нужна.
В субботу утром в дверь постучали. Лариса открыла — на пороге стоял Валерий с тортом в руках. Постаревший, осунувшиский, неуверенный.
— Привет, — сказал он. — Это тебе. Твой любимый — с вишней.
Поставил торт на стол, не поднимая глаз.
— Как дела? — спросила Лариса.
— Нормально, — он оглядел комнату. — Ты тут обустроилась...
— Да. Мне нравится.
Они стояли и молчали. Валерий явно чего-то ждал — извинений, просьбы вернуться, слёз. Но Лариса была спокойна.
— Спасибо за пирог, — сказала она. — Очень вкусный наверняка.
Валерий кивнул, пошёл к двери. На пороге обернулся:
— Лара... если что...
— Если что — ты знаешь, где меня найти, — ответила она.
Через полчаса после его ухода привезли роженицу. Экстренные роды, скорая не успевает. Лариса приняла роды одна — уверенно, спокойно, без дрожи в руках. Как и всегда.
Когда всё закончилось, молодая мама плакала от счастья, держа на руках сына.
— Лариса Ивановна, спасибо вам, — шептала она. — Вы спасли нас.
Лариса улыбнулась. Вот где её настоящий дом. Не там, где документы и счета. А там, где её руки нужны, её знания важны, её сердце открыто.
Она отрезала кусочек валерьева пирога, заварила чай. За окном светало. Начинался новый день. Её день. В её доме. Где было тихо, спокойно и по-настоящему хорошо.