— Простите, я не ослышался? Какой ещё Павел Викторович?
Стас поморщился, словно от зубной боли, и поправил манжет дорогой рубашки. Он сидел в этом душном кабинете уже полчаса, ожидая, когда нотариус, женщина с лицом строгого завуча, перейдёт к сути. Квартира в центре, старенькая, но добротная дача, счёт в банке. Всё это теперь его. Отцовское.
Кроме него в комнате был ещё один мужчина. Тихий, какой-то серый, в потёртых джинсах и дешёвом свитере. Сидел на стульчике у самой двери, будто нашкодивший школьник. Стас мельком глянул на него, когда вошёл, и тут же забыл. Помощник, наверное. Или стажёр.
— Вы не ослышались, Станислав Викторович, — монотонно пробубнила нотариус, поверх очков глядя на него, как на неразумное дитя. — Завещание составлено на двоих наследников в равных долях. На вас и на Павла Викторовича.
Стас усмехнулся. Отец, конечно, был с чудинкой в последние годы, но не до такой же степени.
— Это ошибка. У моего отца, Виктора Егоровича, был только один сын. Я. Может, это какой-то дальний родственник, племянник?
Он демонстративно посмотрел на того, у двери. Парень вздрогнул под его взглядом и вжал голову в плечи.
Нотариус тяжело вздохнула, словно ей приходилось объяснять это каждый день. Она взяла со стола другой документ и повернула его к Стасу.
— Свидетельство о рождении. Мальчик, Соколов Павел Викторович. Отец — Соколов Виктор Егорович. Мать — Кольцова Екатерина Ивановна.
Стас смотрел на гербовую бумагу, а видел только имя отца. Одно и то же. Снова и снова. Нет. Бред какой-то.
— И где же он, этот… Павел? Почему его нет?
Нотариус медленно, с какой-то театральной усталостью, подняла руку и указала на мужчину у двери.
— Вот же он. Сидит. Ваш брат.
Мир для Стаса на несколько секунд замер. Сжался до размеров этого тесного кабинета с запахом старых бумаг и дешёвого кофе. Он перевёл взгляд на серого, незаметного парня. Тот поднял на него глаза. И Стаса будто кипятком ошпарило.
Глаза.
Не цвет, не форма. А сам взгляд. Усталый, немного печальный, с едва заметными смешинками в уголках. Отцовский взгляд. Он видел его тысячи раз. В детстве, когда отец учил его кататься на велосипеде. В юности, когда отчитывал за двойки. Совсем недавно, в больнице, когда прощался.
Этот незнакомый человек смотрел на него глазами его отца.
И вся уверенность, вся спесь, весь гонор слетели со Стаса, как осенняя листва. Он почувствовал, как холодеют руки и по спине бежит липкий, неприятный ручеёк.
Это не была ошибка. Это был секрет. Страшный, уродливый, который отец унёс с собой, оставив сыну… нет, сыновьям… разбираться с последствиями.
— Какой ещё, к чёрту, брат?! — Стас вскочил со стула, едва не опрокинув его. — Вы что тут, комедию ломаете? Это мошенник! Я его впервые в жизни вижу!
Нотариус оставалась невозмутимой.
— Все документы в полном порядке, Станислав Викторович. Проверены.
Парня у двери звали Павел. Он тоже встал. Он был немного ниже Стаса, худее, и одет так, будто только что с поезда сошёл. Но держался на удивление спокойно.
— Я не хотел… Вам проблем создавать, — тихо сказал он, и голос у него был глухой, неуверенный. — Отец просил, чтобы я приехал. Это его последняя воля.
— Отец?! — заорал Стас. — Мой отец! У тебя нет никакого отца!
Он вылетел из кабинета, хлопнув дверью так, что зазвенели стёкла в книжном шкафу. В коридоре он остановился, пытаясь отдышаться. Голова гудела. Брат. У него есть брат. Слово это царапало мозг, как осколок стекла. Вся его жизнь, вся картина его семьи, где были мама, папа и он, единственный, любимый сын — всё это оказалось ложью. Картонной декорацией.
А за декорацией стоял этот… Павел.
Дверь скрипнула. Павел вышел в коридор. Он нерешительно остановился в паре шагов.
— Послушайте… Станислав. Я понимаю, что вы чувствуете…
— Да что ты можешь понимать?! — огрызнулся Стас. — Ты кто вообще такой? Откуда ты вылез? Решил деньжат по-лёгкому срубить, да? Нашёл дурака!
— Мне не нужны его деньги, — спокойно ответил Павел, и эта его невозмутимость бесила ещё больше. — Мне нужно было просто… выполнить его просьбу. Он сказал, что мы должны познакомиться.
— Познакомиться? Прекрасно! Очень приятно, царь! А теперь катись обратно в свою… откуда ты там приехал! Никакого наследства ты не получишь! Я это оспорю!
— Я не буду с вами судиться, — пожал плечами Павел. — Если не хотите — не надо. Квартира, дача… забирайте. Мне нужно только одно. Из его квартиры.
Стас замер.
— И что же тебе нужно? Антиквариат? Картины?
— Нет, — Павел впервые посмотрел ему прямо в глаза, и в его взгляде не было ни хитрости, ни жадности. Только тоска. — У него на книжной полке, в самом верху, должен стоять старый деревянный кораблик. Парусник. Он сам его делал. Он обещал мне его подарить, когда я был маленький. Можно я его заберу? И всё. Больше я вас не потревожу.
Станислав смотрел на него и не мог понять, врёт тот или нет. Кораблик. Он помнил этот дурацкий кораблик. Отец и правда мастерил его лет двадцать пять назад, в какой-то из долгих зимних вечеров. Стасу он тогда не понравился. Слишком простой, грубый. И он выпросил у родителей большую, яркую пластиковую яхту из «Детского мира». А этот, деревянный, так и остался пылиться на полке.
Отец делал его… для другого сына.
Эта мысль обожгла похлеще любого огня.
*****
Два дня Стас ходил как в тумане. Он заперся в отцовской квартире и пил коньяк прямо из горла. Всё здесь напоминало о нём, и теперь каждая вещь, каждая пылинка казалась отравленной ложью.
Вот кресло, в котором отец читал газеты. Он сидел тут один? Или этот Павел сидел у него на коленях? Вот кухонный стол. Сколько раз они обедали тут вдвоём… или втроём?
Злость смешивалась с обидой. Как он мог? Как он мог так предать его и маму? Его мама, святая женщина, которая так любила отца, которая сгорела от болезни за пару лет. Знала ли она? Или он врал ей всю жизнь?
Стас рылся в ящиках стола, в шкафах, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. Письма, фотографии, хоть что-нибудь. Но отец был человеком скрытным. Ничего.
На третий день в дверь позвонили. На пороге стоял Павел. Он выглядел ещё более усталым и помятым, чем в кабинете у нотариуса.
— Извините, — пробормотал он. — Я… вот, по поводу кораблика. Если можно. Мой поезд сегодня вечером.
Стас молча посторонился, впуская его внутрь. Что-то в этом тихом, побитом жизнью человеке мешало ему быть до конца грубым.
Павел вошёл, смущённо оглядываясь. Он был здесь впервые. И это почему-то немного успокоило Стаса.
— Где он? — спросил Павел, глядя на книжный шкаф.
Стас молча кивнул наверх. Он сам снял парусник с полки. Старая, потемневшая от времени игрушка. Мачта немного накренилась, паруса из пожелтевшей ткани обвисли.
Павел взял его в руки так бережно, словно это была драгоценность. Провёл пальцами по шершавому борту.
— Он мне тогда фотографию прислал, — тихо сказал он, не отрывая взгляда от кораблика. — Написал: «Это наш с тобой корабль, сынок. Он дождётся, когда ты за ним приплывёшь». Я ждал.
— Где вы жили? — голос Стаса прозвучал хрипло.
— В Верхотурье. Это на Урале. Мама оттуда родом.
Он всё ещё смотрел на кораблик, будто разговаривал с ним, а не со Стасом.
— Он приезжал? Часто?
— Раз в год. Иногда два. Говорил, командировка по работе. Привозил подарки. Маме — духи, мне — книжки. Всегда книжки. Про путешествия и пиратов. Говорил, чтобы я мир узнавал. Он был… хороший. Только грустный всегда.
Слова Павла не вязались с образом предателя и лжеца, который Стас нарисовал у себя в голове. Грустный. Да, отец в последние годы часто был грустным. Особенно после ухода матери. Стас думал, это от одиночества. А может, от чувства вины?
— А… твоя мать? — решился спросить он. — Где она?
— Её нет уже. Пять лет как. Она работала медсестрой. Так с ним и познакомилась.
Павел вдруг поднял глаза, и в них была какая-то взрослая, выстраданная боль.
— Она никогда не говорила о нём плохо. Никогда. Говорила только, что у него своя жизнь и своя семья. И что мы не должны ему мешать. Что он порядочный человек, потому что не бросил нас. Помогал всегда.
Порядочный человек. Который жил на две семьи. У Стаса в голове всё перемешалось.
Он подошёл к старому секретеру, который не открывал много лет. Ключик всегда лежал в вазочке. Там отец хранил самые важные документы и какие-то старые бумаги.
Он открыл ящик. И среди пожелтевших свидетельств и грамот нашёл толстый конверт. На нём не было подписи. Внутри лежала стопка фотографий и одно-единственное письмо.
На первом же фото он увидел своего молодого отца. Тот стоял в обнимку с миловидной женщиной в белом халате на фоне какого-то серого казённого здания. Больницы? Санатория? А рядом с ними… его мама. В инвалидном кресле. Улыбалась, но как-то вымученно.
Стас похолодел. Он стал перебирать карточки. Отец. Его мама в кресле. И эта женщина. Всегда рядом.
И он вспомнил. Был в его детстве долгий, страшный год. Мама тяжело болела после какой-то неудачной процедуры. Почти не вставала. Полгода она провела в загородном пансионате для восстановления. Отец тогда метался между работой, домом и больницей. Вымотался вконец. И с ней всё это время была сиделка, медсестра. Катя. Екатерина Ивановна.
Он развернул письмо. Оно было написано отцовским почерком.
«Катюша, прости меня. Я не знаю, как это могло случиться. Я виноват перед тобой, перед Машей, перед всеми. Она ни в чём не виновата. Я был на грани, я думал, что теряю её, и от страха и отчаяния потерял голову. Я не могу бросить её, ты же знаешь. Она без меня не сможет. И я люблю её. Но и тебя с малышом я не оставлю. Никогда. Обещаю. Буду помогать всю жизнь. Только прости меня, если сможешь».
Стас сидел на стуле, держа в руках это пожелтевшее письмо, и слёзы, злые, горячие слёзы впервые за много лет катились по его щекам.
Это была не грязная интрижка. Не предательство. Это была беда. История одного отчаявшегося мужчины, который запутался, но до конца пытался остаться человеком. Он не выбрал лёгкий путь. Не отказался от больной жены, не бросил внебрачного ребёнка. Он взвалил на себя этот крест и нёс его молча, в одиночку, тридцать лет.
Павел всё это время стоял у шкафа, прижимая к груди свой кораблик. Он не подходил, не мешал. Словно чувствовал, что сейчас рушится целый мир. Или строится заново.
Стас медленно поднялся. Подошёл к нему. Он посмотрел на лицо этого незнакомого мужчины и впервые увидел в нём не соперника, а просто… брата. С такими же отцовскими глазами, в которых плескалась та же самая застарелая боль.
— Пятьдесят на пятьдесят, — сказал Стас хрипло. — Как отец велел. Квартиру продадим, деньги поделим. Дача… дачу, если хочешь, оставь себе. Там хорошо летом. Отец рыбалку любил.
Павел удивлённо посмотрел на него.
— Но вы же…
— Я был неправ, — перебил его Стас. — Поезд у тебя когда? Вечером? Пойдём, помянем отца. Расскажешь, как вы… там жили.
Он взял со стола бутылку коньяка и два стакана. Впервые за много лет квартира отца не казалась ему чужой и отравленной. Она просто стала больше. И в ней теперь хватало места на двоих. Двух сыновей одного непростого, но, наверное, всё-таки не самого плохого человека.
🎀Подписывайтесь на канал — впереди нас ждет еще много интересных и душевных историй!🎀