Марина резала морковку для супа, а я сидел за столом и чертил на газете схему будущего павильона. Кухня наша небольшая, но уютная — обои в мелкий цветочек, которые мы клеили ещё лет десять назад, старый холодильник урчит в углу, как довольный кот. За окном уже стемнело, фонарь во дворе мигает — третий месяц обещают починить.
— Витя, ты хоть понимаешь, во что ввязываешься? — Марина не оборачивалась, но я по голосу слышал — устала она от моих затей.
— Да что там понимать-то? Генка всё продумал. Павильон поставим, торговать начнём. Деньги пойдут, глядишь, и внукам на учёбу отложим.
Она шумно выдохнула, бросила морковку в кастрюлю. Вода брызнула на плиту, зашипела.
— Генка твой... Сколько лет не виделись? Двадцать? И вдруг объявился с золотыми горами.
— Ну и что? Мы же в одном классе учились. Помнишь, я тебе рассказывал — вместе на картошку ездили, в стройотряде работали.
Марина повернулась ко мне, вытирая руки о фартук. Глаза у неё были усталые, с мелкими морщинками в уголках — красивые всё равно, как в молодости.
— Витя, ну сколько можно? Ты всю жизнь — "да что там", "да всё просто", "да разберёмся". А потом я расхлёбываю. Помнишь историю с гаражом? А с дачей соседской?
Я отложил карандаш, потёр переносицу. Очки запотели от пара из кастрюли.
— Мариш, ну что ты сравниваешь? Это же бизнес настоящий. Генка говорит, через полгода окупится. Документы все он берёт на себя, мне только ИП оформить — для налоговой, чтобы всё чисто было.
— ИП? На тебя? Витя, тебе шестьдесят два года! Какое ИП?
— Да формальность это! Генка всё объяснил — так проще с поставщиками работать. Он же не может два ИП иметь, у него своё уже есть.
Марина села напротив, взяла мою руку. Пальцы у неё были холодные, пахли луком.
— Вить, я боюсь. У меня нехорошее предчувствие. Давай хоть к юристу сходим, покажем документы.
Я сжал её ладонь, улыбнулся.
— Да что ты, Мариш, как маленькая? Какой юрист? Это же Генка, не чужой человек. Завтра подпишем бумаги, и дело пойдёт. Вот увидишь — через год в Турцию поедем, как молодые.
Она покачала головой, встала.
— Как всегда у тебя всё... "Да что там, да всё просто". Ладно, ужинать будешь?
За окном загудела машина — сосед снизу приехал. Я дочертил последнюю линию на схеме, отодвинул газету. Красиво получилось — павильон как павильон. Что там может пойти не так?
Подписанный обман
Офис Генка снимал в старом здании бывшего НИИ — длинные коридоры, облупившаяся краска на стенах, запах старой бумаги и пыли. Кабинет маленький, стол завален папками, на подоконнике чахлый фикус в треснутом горшке.
— Проходи, Витёк, садись! — Генка улыбался во весь рот, золотая коронка блестела. — Сейчас всё быстренько оформим, и ты — предприниматель!
Он сунул мне кипу бумаг, ручку протянул — дорогую такую, с золотым пером.
— Вот тут подпись, тут, и вот здесь внизу. И на следующей странице — два раза.
Я взял документы, попытался вчитаться. Буквы мелкие, без очков не разобрать, а очки я в машине оставил.
— Генк, а что это за пункт — "полная имущественная ответственность"?
— Да стандартная формулировка! У всех ИП так. Ты же понимаешь — без этого налоговая не зарегистрирует. Формальность чистая.
Дверь приоткрылась, Марина заглянула. Она со мной приехала, в коридоре ждала.
— Витя, ты долго ещё?
Генка вскочил, руками замахал.
— Марина Петровна! Какая женщина! Всё такая же красавица! Помню, помню, как Витька за вами бегал в десятом классе!
Марина напряглась, я это сразу заметил. Она Генку разглядывала, как кот — чужую собаку.
— Здравствуйте, Геннадий. Витя, может, домой поедем? Документы можно и завтра подписать, когда внимательно прочитаешь.
— Да что там читать-то! — Генка засмеялся, но смех какой-то нервный получился. — Стандартный договор! Витёк, давай быстренько, а то у меня через час встреча с поставщиками. Как раз про наш павильон говорить буду.
Я посмотрел на Марину, на Генку. Что-то внутри кольнуло — неприятно так, как зуб ноет перед грозой. Но отступать поздно — уже и людям рассказал, что в бизнес иду.
— Мариш, иди в машину, я сейчас.
Она постояла секунду, губы поджала — знаю я это выражение лица, ох знаю. Развернулась и ушла, дверью хлопнула.
— Во, характер! — Генка подмигнул. — Помню, как она тебе в школе по физике решать не давала, пока сам не сделаешь. Строгая была!
Я взял ручку, расписался где показал. Рука дрогнула на последней подписи — может, Маринка права? Но Генка уже папку забирал, в сейф убирал.
— Всё, братан, теперь ты официально предприниматель! Завтра в налоговую отнесу, через три дня готово будет. А пока — держи аванс!
Он достал из ящика конверт, толстенький такой. Я даже не стал считать — неудобно как-то.
— Генк, а когда павильон ставить начнём?
— Да на следующей неделе! Место я уже присмотрел — у метро "Студенческая", проходное! Деньги рекой потекут!
Вышел я из кабинета, а на душе тяжело. Марина в машине сидела, в окно смотрела.
— Подписал?
— Подписал.
— Дурак ты, Витя. Старый дурак.
Всю дорогу домой молчали. А конверт в кармане жёг, будто не деньги там, а уголья раскалённые.
Падение
Звонок раздался в девять вечера. Мы как раз новости смотрели — Марина вязала, я в телефоне что-то читал. Номер незнакомый.
— Виктор Семёнович? Это Антон Морозов, юрист компании "ТоргСтрой". У нас к вашему ИП претензии по невыполненным обязательствам.
Я аж подскочил на диване. Марина спицы отложила, смотрит внимательно.
— Какие претензии? Какие обязательства? Вы ошиблись!
— Ваша подпись стоит под договором поставки? Товар получен три недели назад, оплаты нет. Сумма — восемьсот тысяч рублей. Если до понедельника не погасите, подаём в суд.
Телефон выпал из рук. Марина подхватила, включила громкую связь.
— Что за договор? Мы ничего не получали!
— Получатель — Геннадий Палкин, по доверенности от вашего ИП. Все документы есть. До свидания.
Гудки короткие, как удары молотка.
Я набрал Генку — телефон выключен. Ещё раз — тот же результат. Марина села рядом, бледная вся.
— Витя, что происходит?
— Не знаю... Сейчас поеду к нему домой, разберусь.
— Никуда ты не поедешь! Уже ночь!
Но я уже куртку натягивал. Доехал за полчаса — живёт он на другом конце города. Звоню в домофон — тишина. Сосед выходит, курить.
— Мужчина, вы к Палкиным?
— Да, Геннадия ищу.
— Так они уехали. Вчера видел — вещи грузили, машина большая была. Говорят, в Краснодар переезжают, к родственникам.
Мир пошатнулся. Я оперся о стену, чтобы не упасть.
Домой вернулся — Марина на кухне сидит, чай не пьёт, просто в кружку смотрит.
— Уехал. Генка уехал. В Краснодар.
Она подняла глаза — и столько в них было: боль, злость, усталость.
— Я же говорила... Я же предупреждала! Ты опять как всегда — не слушаешь, не думаешь! "Да что там, да всё просто"! Где теперь восемьсот тысяч возьмём?
— Мариш, я разберусь...
— Разберёшься?! — Она вскочила, кружка опрокинулась, чай полился на скатерть. — Как ты разберёшься? У нас таких денег нет! Квартиру продавать? На улицу идти?
— Может, можно как-то договориться...
— С кем договориться?! Витя, ты подписал документы! Ты — ИП! Ты отвечаешь! Всем своим имуществом отвечаешь!
Я сел на табурет, голова в руках. Как же так? Генка же друг был, вместе учились, вместе...
— Всё. Хватит. — Марина говорила тихо, но в голосе — сталь. — Я больше не могу. Не могу каждый раз расхлёбывать твои "как всегда". Собирай вещи.
— Мариш...
— Собирай вещи и уходи. К своему Генке езжай в Краснодар. Или куда хочешь. Мне всё равно.
Я смотрел на неё — моя Марина, с которой тридцать пять лет прожили. Седые волосы выбились из пучка, руки дрожат.
— Марин, ну не выгоняй... Я исправлю...
— Уходи, Витя. Просто уходи.
Собрал сумку — бельё, рубашки, бритву. Она в спальню ушла, дверь закрыла. Я постоял у двери, хотел постучать — рука не поднялась.
Вышел в подъезд. Дверь за спиной щёлкнула — как приговор. Стою с сумкой, пенсионер-предприниматель. Куда идти? К Петьке, наверное — друг старый, не откажет переночевать. А дальше... Дальше не знаю.
Спустился по лестнице, на улицу вышел. Снег пошёл — мелкий, колючий. Фонарь всё так же мигает. Обернулся — в нашей кухне свет погас.
Как всегда у меня всё. Как всегда.
Одиночество
Петькина комната оказалась ещё меньше, чем я помнил. Раскладушка у стены, стол с облупившейся краской, два стула. На подоконнике банки с какими-то заготовками, занавеска выцветшая, в пятнах.
— Располагайся, Витёк. Что уж есть. — Петька суетился, простыню на раскладушку натягивал. — Я на кухню, там на диване сплю обычно. Соседи нормальные, не шумят особо.
Коммуналка. В шестьдесят два года я оказался в коммуналке, на чужой раскладушке. Сел, пружины заскрипели — того и гляди провалюсь.
— Петь, спасибо тебе.
— Да ладно, чего там. Мы же кореша. Ты это... Долго у меня собираешься?
Я пожал плечами. Долго — это сколько? День, неделя, месяц? Вся оставшаяся жизнь?
Петька ушёл, я остался один. За стеной кто-то кашлял — надсадно так, долго. Потом включили телевизор, громко. Сериал какой-то, женщина плакала, мужчина кричал.
Достал телефон — три пропущенных от Андрюшки, сына. Не стал перезванивать. Что скажу? "Привет, сынок, твой отец идиот, мать меня выгнала, живу у алкаша Петьки"?
На тумбочке у кровати стояла бутылка водки, стакан. Петька, видимо, припас — для сугрева, для разговора. Я смотрел на неё долго. Налить? Выпить и забыться? Проснуться, и пусть это всё окажется сном?
Не стал. Лёг прямо в одежде, только ботинки снял. Потолок в трещинах, в углу паутина. Когда я успел так низко пасть?
Всю жизнь работал. Слесарем на заводе начинал, потом мастером стал, начальником цеха. Квартиру получили, дачу купили, детей вырастили. А теперь — вот. Лежу на раскладушке, слушаю чужой кашель и думаю: где я свернул не туда?
"Как всегда" — эти два слова крутились в голове. Маринка права. Я всегда так. Не думаю, не проверяю, верю всем подряд. "Да что там может быть?" А вот что может быть — долг в восемьсот тысяч и сумка с бельём.
Телефон зазвонил — Андрей опять. Всё-таки ответил.
— Пап, ты где? Мама плачет, ничего не говорит.
— У друга я, Андрюш. Переночую пока.
— Что случилось? Мама сказала только, что ты уехал.
Рассказал всё. Про Генку, про ИП, про долги. Андрей молчал, потом выдохнул.
— Пап, ты... Ты хоть понимаешь, что натворил?
— Понимаю теперь.
— Я приеду завтра. Посмотрю документы. Может, что-то можно сделать.
— Спасибо, сынок.
Положил трубку. За стеной кашель усилился. Кто-то прошёл по коридору — шаги тяжёлые, шаркающие. Старики мы все тут. Доживаем.
Закрыл глаза, но сон не шёл. Думал о Марине — что она сейчас делает? Плачет? Или рада, что избавилась от такого дурака?
Думал о Генке. Как он мог? Мы же друзья были. Или были? Может, никогда и не были. Может, он всегда таким был — хитрым, расчётливым, а я просто не видел.
Раскладушка скрипнула, когда повернулся на бок. В окно фонарь светил — не мигал уже, починили, наверное. Или другой фонарь это, не наш.
Не наш. У меня теперь нет "нашего". Есть чужая раскладушка, чужая комната, чужая жизнь.
Утром проснулся от того, что спина болела. Раскладушка продавилась посередине, я в ней как в гамаке лежал. Петька на кухне гремел посудой.
— Витёк, кофе будешь?
— Буду.
Встал, размялся. В зеркале на стене увидел себя — помятый, небритый, старый. Это я? Это тот Витька, который Маринку в десятом классе на танцы приглашал?
Вышел на кухню. Петька яичницу жарил, хлеб резал.
— Садись, поедим. А там глядишь — и разрулится всё.
Разрулится. Как всегда разрулится. Только теперь я уже не верил в эти "как всегда".
Звонок сыну
Вышел на улицу рано утром — в коммуналке дышать нечем было, да и Петькиного сочувствия больше не мог выносить. Мороз крепкий, градусов двадцать пять, наверное. Дошёл до районного суда — Андрей сказал туда подъехать.
Стою, курю — бросил пять лет назад, а тут купил пачку. Руки дрожат — то ли от холода, то ли от всего этого кошмара. Телефон достал, на трещину в экране посмотрел — месяц назад уронил, всё собирался поменять. Теперь уже не до того.
Набрал Андрея. Гудок, второй, третий.
— Пап?
Голос у меня дрогнул. Стыдно стало — взрослый мужик, а как мальчишка сейчас разревусь.
— Андрюш, я тут... возле суда стою. Ты скоро?
— Минут пятнадцать, пап. Ты в здание зайди, погрейся.
— Не, я тут подожду.
Молчание в трубке. Потом Андрей заговорил — жёстко так, как с клиентами своими, наверное.
— Пап, документы все взял?
— Какие есть. Договор этот проклятый, доверенность...
— Ладно. Посмотрим. Пап, ты... Ты понимаешь, что чудес не бывает? Если ты подписал, если всё законно оформлено...
— Понимаю, сынок. Я теперь много чего понимаю.
Отключился. Прохожие мимо идут — спешат кто куда. Молодая мамаша с коляской, дед с авоськой, парень с девушкой смеются. Нормальная жизнь у людей. А у меня?
Закурил ещё одну. Пальцы окоченели, зажигалка из рук падает. Поднял, а тут Андрей идёт — в дорогом пальто, портфель кожаный. Успешный. Не в отца пошёл.
— Пап.
Обнялись неловко. Он на меня смотрит — изучает, будто клиента нового.
— Плохо выглядишь.
— Да нормально. Пойдём, что ли?
В кафе через дорогу зашли. Андрей кофе заказал, мне чаю принесли. Сижу, грею руки о стакан, а сын бумаги изучает. Брови сдвинул, губы поджал — в мать пошёл этой привычкой.
— Пап, это полная жопа.
Я вздрогнул. Андрей не матерился обычно.
— Настолько плохо?
— Ты подписал всё, что только можно. Полная имущественная ответственность, согласие на все операции. Палкин по твоей доверенности мог что угодно делать.
— Но я же не знал! Он сказал — формальность!
Андрей посмотрел на меня, как на ребёнка малого.
— Пап, тебе сколько лет? Ты всю жизнь проработал, документы подписывал. Как можно было не читать?
Что ответить? Что доверял? Что друг же, школьный товарищ? Что "как всегда" понадеялся на авось?
— Андрюш, что делать-то?
Он откинулся на спинку стула, потёр лицо руками.
— Попробуем оспорить часть требований. Докажем, что ты не знал о поставках, что товар не получал. Но долг останется, пап. Может, удастся уменьшить, рассрочку выбить.
— А квартира?
— Постараюсь сохранить. Но гарантий нет.
Сидим молчим. За окном снег пошёл — крупными хлопьями, красиво. Раньше бы радовался, с Мариной бы на лыжах в лес поехали. А теперь...
— Пап, а мама что?
— Выгнала меня мама. И правильно сделала. Я всю жизнь её подводил со своими "как всегда".
Андрей кивнул.
— К нам переезжай.
— Не, сынок. У вас своя жизнь. Я пока у Петьки поживу, а там видно будет.
— Пап, не глупи. Оксана не против, поговорил уже.
Покачал головой. Не могу. Не могу в глаза невестке смотреть, внукам объяснять, почему дед у них теперь живёт.
— Андрюш, ты это... Маме позвони. Скажи, что я документы передал, что ты занимаешься. Может, успокоится немного.
— Позвоню, пап.
Встали, оделись. На улице Андрей руку мне пожал — крепко так, по-мужски.
— Справимся, пап. Не вешай нос.
Смотрел, как он к машине идёт. Справимся. Может, и справимся. Только вот прежней жизни уже не будет. Не будет нашей кухни с Мариной, чая вечернего, новостей по телевизору.
Я сломал свою жизнь. Сам. Своими руками. Своим проклятым "как всегда".
Суд
Зал арбитражного суда оказался меньше, чем я представлял. Серые стены, портрет президента, судья — женщина лет пятидесяти в очках. Строгая такая, на Маринкину учительницу математики похожа.
Я сидел, вцепившись в папку с документами. Первый раз в жизни держал её аккуратно, будто хрустальную вазу. Андрей рядом — спокойный, собранный. Адвокат от "ТоргСтроя" напротив — молодой парень, самоуверенный.
— Ваша честь, — Андрей встал, — мой доверитель признаёт факт подписания документов. Но он стал жертвой мошеннических действий гражданина Палкина.
Судья очки поправила, в бумаги заглянула.
— И какие у вас доказательства мошенничества?
Андрей открыл свою папку — толстенную, с закладками разноцветными.
— Показания свидетелей, что Палкин вводил в заблуждение. Отсутствие реальной предпринимательской деятельности со стороны моего доверителя. Факт бегства Палкина сразу после получения товара.
Молодой адвокат усмехнулся.
— Это всё эмоции. Есть подписи, есть договор. Ответчик — совершеннолетнее дееспособное лицо.
Судья на меня посмотрела.
— Гражданин Семёнов, что вы можете сказать?
Встал. Ноги ватные, во рту пересохло.
— Я... я виноват. Не читал, что подписываю. Доверял человеку, которого другом считал. Всю жизнь работал честно, налоги платил. А теперь... — голос дрогнул, сглотнул. — Теперь понимаю, что дурак. Старый дурак, который всё делал "как всегда", не думая о последствиях.
В зале тихо стало. Марина на задней скамье сидела — я краем глаза видел. Пришла всё-таки, хоть и не разговаривает со мной.
— Я не прошу снять с меня ответственность полностью, — продолжил медленно, слова подбирая. — Но прошу учесть, что я не получал никакой выгоды. Товар забрал Палкин, деньги — тоже. Я готов выплачивать долг, но... дайте время. Дайте возможность. Я найду работу, буду платить частями.
Сел. Руки дрожат, папку на стол положил.
Судья молчала, что-то писала. Потом подняла голову.
— Суд удаляется на совещание.
Вышли в коридор. Марина прошла мимо, не взглянув. Андрей плечо сжал.
— Нормально выступил, пап.
— Да какое там нормально...
Полчаса ждали. Как полжизни прошло. Когда позвали обратно, ноги не шли — Андрей под локоть поддержал.
— Суд постановил, — судья читала монотонно, — взыскать с ответчика Семёнова Виктора Семёновича в пользу ООО "ТоргСтрой" четыреста восемьдесят тысяч рублей. Учитывая обстоятельства дела и отсутствие умысла, предоставить рассрочку сроком на три года.
Четыреста восемьдесят. Не восемьсот. Андрей что-то доказал, выбил скидку.
— Также суд обязывает ответчика официально трудоустроиться в течение месяца для обеспечения выплат.
Официально трудоустроиться. В шестьдесят два года. Ну хоть квартиру не отбирают.
Вышел из зала — ноги подкашиваются. Марина у окна стояла, в телефон смотрела. Подошёл, рядом встал.
— Спасибо, что пришла.
Она подняла глаза — красные, заплаканные.
— Не за что благодарить. Просто хотела услышать приговор.
— Мариш...
— Не надо, Витя. Просто не надо.
Развернулась и пошла к выходу. Андрей подошёл, документы протянул.
— Пап, это копии решения. Храни. И вот — я тут вакансии нашёл, посмотри. Сторожем можно устроиться или вахтёром.
Взял бумаги. Вакансии. Сторож. Это я теперь — бывший начальник цеха, а ныне должник, ищущий работу сторожа.
— Спасибо, сынок.
— Пап, ты точно не хочешь к нам?
— Нет, Андрюш. Мне самому нужно. Понимаешь? Самому из этой ямы выбираться.
Кивнул он, обнял меня.
— Звони, если что.
Остался я один на крыльце суда. Снег идёт, мокрый такой, противный. Достал сигареты, закурил. Папка с документами подмышкой — теперь я их беречь буду, каждую бумажку.
Пошёл к остановке. Надо к Петьке вещи забрать, работу искать. Новая жизнь начинается — без "как всегда", без доверчивости дурацкой. Только вот Марину вернуть... Это уже вряд ли.
Возвращение домой
Три месяца прошло. Я устроился вахтёром в бизнес-центр — сутки через двое, зарплата небольшая, но стабильная. Первый платёж по долгу внёс, квитанцию храню как зеницу ока.
Стою у двери нашей квартиры. Бывшей нашей. В руках — папка с документами. Все квитанции, справка с работы, расчёты платежей. Позвонил.
Марина открыла не сразу. Похудела она, осунулась. Но красивая всё равно — моя Маринка.
— Чего пришёл?
— Поговорить, Мариш. Можно?
Постояла, думая. Потом отошла, дверь открытой оставив. Зашёл, разулся. Всё как было — тот же коврик в прихожей, та же вешалка. Только моих вещей нет.
На кухню прошли. Села она напротив, руки на столе сложила.
— Говори.
Папку открыл, документы выложил — аккуратно, по порядку.
— Вот. Работаю. Платежи делаю. Всё официально, всё с бумагами.
Она взяла квитанции, изучает. Молчит.
— Я изменился, Мариш. Правда изменился. Теперь каждую бумажку читаю, три раза проверяю. На работе начальство довольно — говорят, такого ответственного вахтёра у них не было.
Усмехнулась она грустно.
— Ответственного... В шестьдесят два года ответственным стал.
— Лучше поздно, чем никогда.
Встала, чайник поставила. Спиной ко мне стоит, плечи дрожат.
— Витя, ты понимаешь, что натворил? Я ночами не сплю, думаю — а вдруг ещё какие долги всплывут? Вдруг этот Генка твой ещё чего наподписывал?
— Не всплывут. Андрей всё проверил. Это последний был.
Обернулась, смотрит внимательно.
— А дальше что? Так и будешь вахтёром работать?
— Буду. Три года точно, пока долг не выплачу. А там... может, и дальше. Работа нормальная, спокойная.
Села обратно, чай разлила. Как раньше — мне с сахаром, себе без.
— Андрей звонил. Говорит, ты у Петьки съехал, комнату снимаешь.
— Снимаю. В общежитии заводском. Дешево, до работы близко.
— И что, пришёл проситься обратно?
Посмотрел в глаза ей — прямо, честно.
— Пришёл показать, что меняюсь. Что можешь мне верить. Не сразу, понимаю. Но когда-нибудь... может быть...
Марина чай пьёт, молчит. Потом папку мою закрыла, ко мне пододвинула.
— Документы свои забери. И вот что, Витя. Приходи в воскресенье на обед. Андрей с Оксаной будут, внуки.
Сердце ёкнуло.
— Это значит?..
— Это значит — приходи на обед. Посмотрим. Время покажет.
Встал, папку взял. У двери обернулся.
— Спасибо, Мариш.
— Иди уже. И не опаздывай в воскресенье. Знаю я твои "как всегда".
Улыбнулась чуть-чуть. Вышел на лестницу, стою, дышу глубоко. Не простила ещё, но дверь не закрыла. Это уже что-то.
Спустился во двор. Фонарь горит ровно, не мигает. Снег идёт, но уже не колючий — мягкий, пушистый. Зима к концу идёт, скоро весна.
Папку покрепче прижал. Теперь у меня всё в порядке с документами. Всё по правилам, всё проверено. Больше никаких "как всегда".
Новый шаг
Мастерская небольшая — три комнаты в подвале, но чистая, светлая. Станки жужжат, пахнет машинным маслом и металлической стружкой. Как в молодости, когда на заводе работал.
Хозяин, Михалыч, мужик лет пятидесяти, документы на стол выложил.
— Вот, Виктор Семёнович. Трудовой договор, должностная инструкция, правила техники безопасности. Читайте внимательно.
Взял договор, очки достал — новые, специально купил, чтобы мелкий шрифт видеть. Читаю каждую строчку, каждое слово. Михалыч улыбается.
— Вы прямо как юрист какой, так внимательно изучаете.
— Привычка теперь такая. Доверять — хорошо, но проверять — лучше.
Полчаса читал. Всё чисто — оклад, премии, больничные. График — пять дней в неделю, с восьми до пяти. После вахтёрства — как праздник.
— Всё устраивает?
— Всё. Только вот пункт про материальную ответственность...
— Стандартный пункт. За инструмент отвечаете, за брак. Но у нас не придираются, если что — разберёмся.
Кивнул. Взял ручку — обычную, шариковую. Медленно подписал — фамилия, имя, отчество. Дата. Расписался — аккуратно, разборчиво.
Помню, как с Генкой подписывал — быстро, не глядя, его золотой ручкой. Теперь по-другому. Теперь я знаю цену подписи.
Михалыч документы забрал, копию мне отдал.
— Завтра к восьми. Спецовку выдадим, инструмент покажем. Работа несложная — детали обрабатывать, на станке работать. Справитесь?
— Справлюсь. Я двадцать лет на заводе отработал, руки помнят.
Вышел из мастерской, копию договора в папку убрал — ту самую, что везде с собой теперь ношу. Все документы в ней — квитанции, справки, договоры. Марина смеётся — говорит, как студент с конспектами.
А Марина... Мы помирились. Не сразу, постепенно. Сначала по воскресеньям виделись, потом чаще. Месяц назад домой позвала — насовсем.
— Только, Витя, — сказала тогда, — если ещё раз что-то подпишешь не читая, даже на порог не пущу.
Не подпишу. Знаю теперь.
Иду домой — пешком, не спешу. Весна уже настоящая, апрель. Птицы поют, почки на деревьях набухли. Хорошо.
Думаю о Генке иногда. Злости нет уже — устал злиться. Даже благодарен в чём-то. Если бы не он, так бы и жил "как всегда" до самой смерти. А теперь — другой человек.
Долг выплачиваю исправно. Ещё два с половиной года осталось. С новой работой быстрее пойдёт — зарплата выше, чем у вахтёра. Андрей доволен, говорит — молодец, отец, справляешься.
Домой пришёл — Марина на кухне, ужин готовит.
— Ну как? Оформился?
— Оформился. Вот, — папку открыл, договор показал. — Всё официально.
Села рядом, документ изучает. Потом на меня посмотрела — тепло так, как раньше.
— Горжусь тобой, Вить. Правда горжусь.
Обнял её, к себе прижал. Пахнет от неё домом, борщом, спокойствием.
— Я больше не подведу, Мариш. Обещаю.
— Знаю, — шепнула. — Теперь знаю.
Сидим на нашей кухне. Чай пьём, новости смотрим. Всё как раньше, только я — другой. Документы в папке лежат — аккуратно, по порядку. Завтра на работу — на новую, честную, с трудовой книжкой.
Больше никаких "как всегда". Теперь — всё по правилам. Всё с документами. Всё проверено.
Так и живём.