Самый родной чужой Васька 2 Начало
Они вышли в огород. Апрельское солнце пригревало уже по-весеннему. Лена ломом разбивала мерзлые комья, а мать лопатой выгребала землю. Работали молча, каждая думала о своем.
— Мама, — вдруг сказала Лена, выпрямляясь и вытирая пот со лба, — а как же мы с детьми, если немцы придут?
Вера Ивановна оперлась на лопату, тяжело вздохнула.
— Не знаю, дочка, — честно ответила она. — Люди разное говорят. Кто в лес собирается уходить, кто остается — мол, некуда бежать с малыми. А там видно будет.
Яму они выкопали глубокую. Вера Ивановна прикатила из сарая старую кадку, которую муж когда-то смастерил для капусты. Установили в яме, высыпали туда зерно, сверху накрыли сначала тряпьем, потом досками, засыпали землей.
Вести с каждым днем становились все тревожнее. По деревне ползли слухи, передаваемые шепотом: немцы прорвали оборону, заняли соседний район, движутся дальше. Каждое утро женщины выходили на околицу, вглядывались вдаль — не видно ли дыма, не слышно ли канонады.
Васька за эти недели немного освоился. Уже не плакал по ночам, хорошо кушал. С Галькой они подружились — девочка возилась с ним, как с младшим братом, показывала нехитрые игрушки, учила простым играм. Штанишки и рубашка, сшитые заботливыми руками, оказались ему впору, теперь мальчик был румяный, крепкий, с темными вихрами, торчащими во все стороны.
Однажды вечером, когда дети уже спали, в дверь тихо постучали. На пороге стоял Семен Кузьмич, старый охотник, живший на краю деревни.
— Вера, — сказал он без предисловий, — немец в двадцати верстах. Завтра будет здесь.
Вера Ивановна побледнела, опустилась на лавку.
— Точно знаешь? — только и спросила она.
— Сам видел, — кивнул старик. — Танки идут, мотоциклисты. В Липовке мужиков постреляли.
Лена ахнула, зажала рот ладонью.
— Что же делать-то? — прошептала она.
Семен Кузьмич поправил шапку, глянул исподлобья.
— В лес уходить надо, — сказал он твердо. — Там, у Волчьего оврага, землянки еще с гражданской остались. Подправить можно, жить. Кто хочет — пусть собирается. На рассвете выходим.
Старик ушел, а Вера Ивановна, как сидела на лавке, так и осталась. Только руки мелко дрожали, комкая передник.
— Господи, — повторяла она. — Господи, спаси и сохрани.
Лена присела рядом, обняла мать за плечи.
— Мама, ты что скажешь? Пойдем в лес?
Вера Ивановна вдруг выпрямилась, лицо ее стало решительным.
— А куда нам еще? — твердо сказала она. — Дети малые, девка на выданье. Сказывают, что немцы с женщинами творят — волосы дыбом. Надо уходить, Ленка. Сейчас же собираться.
Они не спали всю ночь. Увязывали в узлы самое необходимое — одежду, еду, кое-какую посуду. Лена достала спрятанную муку, крупу, сухари. Вера Ивановна сняла со стены фотографию мужа, завернула в тряпицу, бережно спрятала в подпол.
— Корову с собой заберем, — распорядилась она. — Без молока детям не выжить.
Перед рассветом растолкали ребятишек, стали одевать их. Галька проснулась сразу, смотрела испуганно, но не плакала, молча делала, что велят. А Васька захныкал, не хотел вставать, крутился на лежанке. Лена взяла его на руки, прижала к себе.
— Тихо, маленький, — шептала она. — Мы уходим, понимаешь? Нельзя здесь оставаться. Немцы идут.
— А домик? — спросил Васька, хлопая заспанными глазами.
— Домик останется, — ответила Лена, натягивая на него теплую кофточку. — Мы потом вернемся, когда война кончится.
Вера Ивановна оглядела избу — чистую, ухоженную. Провела рукой по столу, по печному боку, словно прощаясь. Задержала взгляд на иконе в углу — Николай Угодник смотрел строго и печально.
— Господи, спаси и сохрани, — повторила она, крестясь.
Выходили затемно. Корова мычала, не хотела покидать теплый хлев. Галька вела ее на веревке, ласково приговаривала: «Пойдем, Зорька, пойдем, хорошая». Лена несла Ваську, закутанного в теплый платок. Вера Ивановна тащила большой узел с пожитками, а в другой руке — ведро с посудой.
На околице уже собирались люди — такие же испуганные, с узлами, с детьми. Марья Петровна стояла у своей избы, у ног ее лежал мешок с пожитками, рядом жалась старшая дочь с двумя малышами.
Семен Кузьмич, опираясь на ружье, пересчитал людей, хмуро кивнул. Желающих было немного. Идти в неизвестность решались не многие. Дома еще надеялись посадить огород.
— Трогаемся, — скомандовал Кузьмич. — И чтоб тихо.
Они двинулись по дороге, ведущей к лесу. Шли молча, только дети изредка хныкали, да коровы мычали, чуя неладное. Лена оглянулась на избу — родную, с резными наличниками, которые отец вырезал своими руками. Сердце сжалось от боли и тревоги.
Небо на востоке начинало светлеть. Морозный весенний воздух пощипывал щеки, иней серебрился на траве. Васька на руках у Лены затих, смотрел широко раскрытыми глазами на незнакомый лес, к которому они приближались.
— Теть Лен, а там страшно? — вдруг спросил он.
— Нет, маленький, — ответила девушка, крепче прижимая его к себе. — Там хорошо. Тихо. Немцы нас не найдут.
Она сама не верила своим словам, но что еще оставалось говорить? Как объяснить двухлетнему ребенку, что все их будущее теперь — сплошная неизвестность?
Вера Ивановна шла чуть впереди, с прямой спиной, с высоко поднятой головой. Только когда деревня скрылась за поворотом, она замедлила шаг, тяжело вздохнула.
— Дожили, — сказала она негромко. — Из собственного дома бежим, как беженцы какие.
— Главное, чтобы дети живы остались, — ответила Лена. — А дома... Дома новые построим, когда война кончится.
Лес встретил их прохладной тишиной. Высокие сосны шумели от ветра, под ногами шуршала прошлогодняя хвоя. Семен Кузьмич уверенно вел группу по едва заметной тропе — петляли между деревьями, спускались в овраги, поднимались на взгорки.
— Скоро будем на месте, — сказал он после двух часов пути. — Там ручей рядом, вода чистая.
Галька, устало бредущая рядом с коровой, вдруг остановилась, прислушалась.
— Мама, — позвала она испуганно. — Слышишь?
Все замерли. Издалека, со стороны деревни, доносился гул техники.
- Никак эти нехристи уже в деревне, - тревожно прошептала Вера Ивановна. Бабы перекрестились и еще быстрее зашагали вперед.
Лесная жизнь оказалась тяжелее, чем они представляли. Первые дни ушли на обустройство — копали землянки, пилили небольшие деревца, укрепляли стены, мастерили лежанки из еловых веток. Измучились все, выбились из сил, но укрытия смастерили.
Вера Ивановна не позволяла себе отчаиваться. Утром первой поднималась, растапливала маленький костер в яме, грела воду, варила что-то наподобие похлебки. Лена доила корову, разливала молоко по кружкам. На улице пригревало, трава не заставила себя ждать, корова, тощая после зимы, на зелени начала отъедаться, молока прибавила. И это было спасением.
— Потерпим, — говорила Вера Ивановна, когда кто-нибудь начинал жаловаться. — Главное — живы.
Май выдался теплым, и лес словно пытался помочь людям – по ночам уже не мерзли. Женщины собирали все, что могло сгодиться в пищу — молодые побеги папоротника, дикий щавель, крапиву. Из принесенной с собой муки пекли лепешки, экономя каждую горсть. В июне пошли ягоды, грибы. Сушили на горячем солнце, складывали впрок.
Васька быстро освоился в лесу. Бегал с Галькой по полянам, собирал землянику, вымазывая щеки в сладком соке. Лена смотрела на него и удивлялась — как легко дети принимают любые перемены. Для него лес стал новым домом, интересным и полным открытий.
Лена улыбалась, гладила его по вихрастой голове. За эти месяцы мальчик стал ей, как родной — она купала его в лесном ручье, расчесывала непослушные волосы, штопала вечно рвущиеся штаны.
Двое мальчишек - подростков пятнадцатилетний Мишка и Колька помладше, иногда ходили к деревне — разведать, что там. Возвращались хмурые, с тревожными вестями.
— Немцы в деревне, — рассказывали они. — Комендатуру устроили в школе. Дома по краю сожгли — наш, тетки Марьи, еще три.
Июнь сменился июлем. К прежним заботам добавились новые — заготовка сена для коровы. Мишка с Колькой ночью сумели пробраться к себе во двор. Принесли косы, вилы. Бабы косили по очереди. Старались это делать ближе к краю леса. Надеялись, что к зиме вернутся в деревню. С краю перевозить сено домой ближе. Всех мучил только один вопрос: когда прогонят проклятых фашистов. Зимовать в лесу не представлялось возможным. И все же, посовещавшись, решили строить одну большую землянку. На случай, если все же придется зимовать здесь.
Иногда по ночам, когда Васька и Галька уже спали, прижавшись друг к другу на лежанке, Лена выходила из землянки, садилась на поваленное дерево и смотрела на звездное небо. Где-то там, за лесами и полями, шли бои. Где-то там был их отец, от которого давно не было вестей. Жив ли он? Вернется ли?
Однажды Мишка принес страшную весть — немцы расстреляли тетку Зину.
— Собаками людей травят, — шептал он, оглядываясь по сторонам, словно боялся, что и здесь, в лесной глуши, их могут услышать.
В ту ночь никто не спал. Женщины молились, прижимая к себе детей. Вера Ивановна крестилась.
— Господи, спаси и сохрани, — шептала она. — Защити нас от врага лютого.
Но страхи оказались напрасными. Немцы в глубь леса не совались — боялись партизан, которые действительно появились в соседних лесах. Иногда до беженцев доносились далекие выстрелы и взрывы — это народные мстители подрывали вражеские обозы на дорогах.
С наступлением сентября жизнь в лесу стала еще тяжелее. Ночи становились холодными, утренний иней серебрил траву. Дети мерзли, жались к взрослым. Лена подолгу растирала Ваське и Гальке озябшие руки и ноги, укутывала их в старые одеяла.
— Как же зимовать будем? — тревожилась тётка Дарья, глядя на своих детей.
— Как-нибудь переживем, — твердо отвечала Вера Ивановна. — Родная земля не выдаст — пригреет и прокормит.
И словно в ответ на ее слова, в начале октября Мишка и Колька примчались из очередной разведки с невероятной вестью — немцы отступают!
— Наши наступают! — кричал Мишка еще издали. — Фрицы бегут! Уже три деревни освобождены!
Женщины не поверили сначала. Слишком долгожданной была эта весть, слишком радостной, чтобы оказаться правдой. Но через два дня прибежал запыхавшийся Колька с новым известием — в их деревню вошли советские войска. Немцев выбили.
— Можно возвращаться домой! — объявил он, сияя от радости.
В лагере началось ликование. Женщины плакали, обнимались, не веря своему счастью. Дети прыгали от радости, не совсем понимая, что происходит, но чувствуя всеобщее облегчение.
— Домой, — повторяла Вера Ивановна, утирая слезы уголком платка. — Господи, неужто правда домой?
Сборы были недолгими — за месяцы лесной жизни пожитки только истрепались, но не прибавились. Узлы связали быстро, коров привязали на веревки.
Шли к деревне той же тропой, что и весной, но настроение было совсем другим. Даже дети притихли, предвкушая возвращение домой. Васька крепко держал Лену за руку и все спрашивал:
— А наш домик стоит? Немцы его не сожгли?
— Не знаю, маленький, — честно отвечала Лена. — Скоро увидим.
Деревня показалась из-за поворота дороги, и женщины невольно замедлили шаг. Многие дома действительно были сожжены — чернели обугленные остовы срубов, печные трубы торчали, как молчаливые памятники. Но большая часть изб уцелела.
Вера Ивановна, Лена, Галька и Васька застыли на околице, вглядываясь вдаль — цел ли их дом? Наконец, Галька не выдержала, бросилась бежать вперед.
— Стоит! — закричала она через минуту. — Мама, Лена, наш дом цел!
Они поспешили за ней. Изба действительно уцелела.
Зима сорок третьего выдалась снежной и суровой. Деревня, едва оправившаяся от немецкой оккупации, притихла под белым покрывалом. Лена просыпалась задолго до рассвета, растапливала печь, готовила нехитрый завтрак. Галя и Вася оставались дома. Вера Ивановна и лена уходили на работу в колхоз. По дороге Лена забегала к дому Михаила и Тони, проверяла — не пришло ли письмо от Михаила.
Но письма не было. Ни в декабре, ни в январе, ни в феврале.
Однажды, встретив на колхозном дворе председательшу Марью Петровну, Лена решилась спросить:
— Марья Петровна, может, есть какие вести про Михаила Смирнова? Может, в сельсовете что знают?
Председательша помолчала, взглянула на девушку сочувственно.
— Нет вестей, Ленка, — ответила она, наконец. — И не будет, скорее всего. Сама посуди — с начала войны ни единой весточки. Наверно, нет уже Мишки. Убили.
Лена стояла, опустив голову. Ветер трепал выбившиеся из-под платка пряди, бросал в лицо колючий снег.
— Значит, сирота Васька, — проговорила она. — Ни отца, ни матери.
— Сирота, — кивнула Марья Петровна. — Если хочешь, оформим его в детдом. Сама знаю, народ голодает.
Лена резко подняла голову, в глазах мелькнуло что-то решительное, упрямое.
— Нет, — твердо сказала она. — Не отдам в детдом. Сама выращу.
Председательша покачала головой, но спорить не стала. Знала характер Лены — если что решила, не отступится.