- Когда я вырасту большая. Глава 15.
Молока у Маруси было много. Жирное, чуть сжелта, выступало оно над жадной верхней губой мальчика, с упоением впившегося в мамину грудь. Добыть материнское молоко - нелёгкая работа, и на висках и на лбу сына выступали крупные прозрачные капли пота. Он смотрел прямо в счастливые глаза матери, причмокивая от удовольствия:
-Мнга, мнга, мнга, - и Маруся уже чувствовала зарождение его низкого грудного голоса не только из требовательного плача, но и из этого «мнга».
У «Мышки» молока не было. Когда она слабыми пальцами теребила свой бледный невыпуклый сосок, проступало молозиво, но его хватало лишь на то, чтобы скатиться скудной слезой с маленькой груди на полу выцветшего больничного халата. Её дочь, возможно, была слишком слабой, чтобы рассосать, заставить материнскую грудь проснуться, понять, насколько она необходима крошечному существу.
Вся она была забитая, серая, молчаливая. Даже когда эта женщина сидела на кровати, пытаясь втиснуть сосок к крошечный рот дочери, Марусе казалось, что та сидит съёжившись и будто опасаясь внезапного удара. Приходила детская сестра, оттягивала сосок так, что «Мышка» вздыхала, закусив до крови нижнюю губу и закрывала глаза. Но девочка, лизнув грудь пару раз, начинала вертеть головой, будто ей предлагали молоко не родной матери, а дикой волчицы, будто оно было чужим и отвратительным для неё. Ей приносили бутылочку со смесью, но и резиновую соску она брала плохо. Держала в полуоткрытом рте и ждала, когда жидкость сама закапает внутрь. Старая соска недолго сопротивлялась, и смесь, набрякнув, проливалась в беззубый рот.
Марусин сын спал подолгу, крепко, так, что даже нытьё слабой соседки не могло разбудить его. Но в самой Марусе начинало подниматься что-то, похожее на странное беспокойство. Будто и женщина, и слабая дочь этой слабой матери были ей чем-то родны и близки. К вечеру второго дня она не выдержала:
- Дай её сюда, - Маруся кивнула на пищащий серый кулёк.
Матери вокруг неодобрительно посмотрели, но каждая была слишком занята своим малышом. Время кормления пролетает так быстро, и детей скоро снова унесут в отдельную от них палату.
- Зачем? - тише тихого прошептала «Мышка».
- Кормить её буду, - Маруся положила сына между собой и синей больничной стеной и протянула руки женщине.
Та послушно отдала девочку, и снова села на край кровати, готовая к принятию осуждения и своей никчёмности.
Марусе малышка показалась лёгкой, почти невесомой, после сына. Она внимательно посмотрела на личико, размером не больше её ладони. Кожа на лице и шее всё ещё была красноватого оттенка, но надбровные дуги были ровненькие, аккуратные. Лобик гладкий, с одной лишь неглубокой продольной морщинкой, непонятно откуда берущейся у новорожденных. Подбородок круглый, и такой маленький, с крошечным углублением на подбородке. Женщина улыбнулась, подумав, что вот, мужик - он и родится мужиком. И по повадке, и по лицу сразу видно его. А девчонка сразу на другую колодку делана, и ротик у неё такой аккуратный, и щёчки, вон, даже подбородок удался. Склонив голову на бок, Маруся достала из надорвавшегося разреза ночнушки грудь. Приподняв девочку, капнула пару капель в уголок маленького рта, будто дразня. Малышка покрутила головой, от чего послышался лёгкий шелест об пелёнку её тонких, как шёлковые нити, белых волос. Она раскрыла ротик и стала поводить им в поисках молока.
Стараться ей особо не пришлось. Хоть из Марусиной груди ещё не била тугая струя, как это бывает через несколько месяцев после начала кормления, молоко лилось, как крохотный ручей. «Мышка» беззвучно заплакала, упала боком на подушку, спрятала лицо в скомканном клетчатом одеяле.
- Ну чего ты, дурочка, - ласково попыталась успокоить её Маруся. - Не реви. Покормлю я твою малышку, пока лежим.
Маленькое тело безмолочной матери тряслось, пока Маруся кормила малышку.
- Наверное, хватит, - сказала она, вытирая уголком своей косынки детский рот. - Как бы плохо не стало. Пока малышка крутила головой, Маруся выглядела у неё на тонкой шейке родинку, ниже правого ушка. Пятнышко было тёмным, крошечным, как льняное семечко.
Детей стали забирать у матерей. По три ребёнка на руке, шесть малышей за один раз несли нянечки в детскую палату. Увидев, что около Маруси два ребёнка, нянечка улыбнулась:
- Ну вот и хорошо. Вот и ладно... А ты, мамаша, не отчаивайся. Ешь побольше, спи побольше. Да чай горячий с молоком чаще пей. Сама удивишься, как грудь-то от молока разломит. Так бывает у первородков, молоко не сразу приходит. Поняла?
«Мышка» кивнула, шмыгнув красным носом, и ревниво проводила глазами уносимую прочь дочку.
Приезжал навестить Марусю муж. Привёз всякого, особенно много того, чего нельзя. Жена ласково смеялась в окно, показывая Даниле оставшиеся продукты. Ни выпечки, ни конфет, ни солёных домашних грибочков в её руках не было.
К «Мышке» никто не приходил. И Маруся, не спрашивая её разрешения, делила домашний творог на двоих. Наливала той стакан молока из банки, и стояла, дожидаясь:
- Пей же, кому говорю!
Соседка морщилась от непривычного деревенского запаха, но пила и ела послушно, опустив невзрачную голову с прилипшими к затылку редкими серыми волосами.
На выписку Данила привёз два куля с приданым. Два одеяла было в них, синее и розовое. Приданное для сына Марусей было приготовлено заранее. Приданное для девочки Данила купил в универмаге. В нём были пара белых пелёнок, чепчик и распашонка.
Марусю с сыном собирали первыми. Нянечка туго спелёнывала мальчика своими огромными ручищами, покряхтывая от удовольствия:
- Вот это богатырь, я понимаю. Весь в отца, здоровенный мужик будет. А то... Нарожают сикух, ни тела, ни дела...
Пышный синий бант, как пропеллер, украшал свёрток, сопротивляющийся и кряхтящий изо всех детских сил. Данила мялся на крыльце, теребя слишком тёплую для оголтело-ранней весны. Воробьи не умолкали ни на минуту, споря друг с другом и пытаясь перекричать капли, часто падающие в крыши в прозрачную бетонную лужу. Нянечка вышла первой, гордо так неся на руках свёрток, будто это она сама его родила. Белая косынка съехала набекрень от приложенных стараний. Женщина хотела поправить её, удержав ребёнка в одной руку, но не смогла. Так и передала мальчика отцу в смешном виде, взяв в замен привычным движением протянутую ей увесистую сумку. Вслед за ней вышла Маруся, светлая, счастливая. Вздохнув полной грудью, она с радостью почувствовала, как ослабло натяжение тугого прежде пальто. Как сладко пахнут почки и талый снег. И с какой тревожной радостью смотрит на неё любимый муж, синеглазый Данила. Она поправила шаль на голове, будто смущаясь и не решаясь самой сделать первый шаг. Но тут раздалось дружное «Ура!!!», и Данила приник губами к её потрескавшимся губам. Закружилась Марусина голова от древнего материнского счастья, от предчувствия долгой и радостной жизни. От истинной Веры в то, что всё загаданное тревожными ночами ожидания, непременно сбудется. Не может не сбыться!
Открыв наполненные слезами глаза, она увидела три колхозные машины, и народу человек десять - двенадцать. Хлопнуло шампанское и полилось из горлышка, растрясённое по весенней ухабистой дороге. Раскрыли коробку шоколадных конфет, откуда-то взялся белый мягкий зефир. Маруся смеялась своему счастью, друзьям, весне, сыну, и небо плыло над ней синее и глубокое.
Вдруг хлопнула форточка на втором этаже, в окно застучали маленькие Мышкины ладони:
- Молоко, - кричала она, высоко задрав голову, не достающие до распахнутой форточки. - У меня молоко!
В ответ на это вокруг Маруси рассыпался тугим горохом смех, и снова хлопнуло шампанское, и радостное «Ура-а-а!!!» поднялось и растаяло в синем небе.