Лагерь для военнопленных «Офлаг XIII-D» под Хаммельбургом встретил Огурцова не выстрелами, а равнодушной, методичной рутиной. Это был ад другого рода — ад без огня, но с замораживающим душу холодом безнадежности.
Бесконечные ряды колючей проволоки, перечеркивающие серое баварское небо. Сторожевые вышки с пулеметами. Грязь, которая никогда не высыхала. И сотни людей в таких же, как у него, обносках советской формы, с одинаково пустыми глазами.
Здесь были собраны «сливки» пленной Красной Армии — полковники, генералы, командиры корпусов. Немцы не избивали их без причины и даже выдавали скудный паек, который позволял не умереть с голоду.
Но это показное «гуманное» обращение было страшнее побоев. Оно было частью плана. Их морили не голодом, а тоской, унижением и осознанием собственного бессилия. Их ломали психологически.
В первый же день Огурцова вызвали на допрос. Но это был не допрос в привычном смысле. Его привели в чистый, теплый кабинет, где за столом сидел не следователь гестапо, а интеллигентного вида майор в идеально отглаженной форме. Он говорил на почти безупречном русском с легким аристократическим акцентом.
— Майор Клаус фон Штауффен, Абвер, — представился он, указав на стул. — Присаживайтесь, генерал. Вам принесут кофе и сигареты. Настоящие, не эрзац.
Огурцов молча сел, проигнорировав предложение. Его раненая нога все еще болела, но он старался не показывать этого.
— Я восхищен вашим тактическим гением, проявленным при прорыве линии Маннергейма, — продолжил майор, закуривая. — Мы в германском Генштабе изучали эту операцию. Блестяще. Абсолютно не по-советски. Не тупой навал массой, а точный, хирургический удар. Вы — талант. И нам очень жаль, что такой талант теперь гниет здесь из-за упрямства вашего тирана.
Сергей молчал, глядя в одну точку на стене. Он понимал, что начался самый главный бой. И оружием в нем будут не пушки, а слова.
— Вы думаете, Сталин оценил ваш подвиг? — фон Штауффен выпустил струю дыма. — Он бросил вас и вашу армию в «котле», как ненужный хлам. А теперь, — майор сделал паузу, — он и вовсе объявил вас всех предателями.
Он пододвинул Огурцову отпечатанный на машинке лист. Это был перевод приказа Ставки № 270. Сергей пробежал глазами строки, и кровь застыла в жилах. «…командиров и политработников, во время боя срывающих с себя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину».
— Ваша жена. Ваши дети, генерал, — вкрадчиво сказал немец. — Они теперь — семья предателя Родины. Со всеми вытекающими последствиями. НКВД работает быстро. Но мы… мы можем им помочь.
Огурцов медленно поднял глаза. В них не было страха или отчаяния. Только холодная, сжигающая ненависть.
— Собаке — собачья смерть, — прохрипел он.
— Что, простите? — не понял майор.
— Это я про вас и вашего фюрера, — раздельно произнес Огурцов. — А до моей семьи вам, падальщикам, не добраться.
Фон Штауффен не обиделся. Он лишь тонко улыбнулся.
— Эмоции, генерал. Я понимаю. Но вы подумайте. Россия — великая страна, но большевизм — ее болезнь. Мы пришли как врачи, чтобы вылечить ее. И нам нужны такие люди, как вы.
Мы уже находим среди пленных разумных командиров. Людей, которые понимают, что настоящий враг России — не Германия, а Сталин и его комиссары.
Идея о создании Русского Освободительного Комитета, силы, которая сможет по-настоящему освободить ваш народ от большевизма, уже обсуждается на самом высоком уровне.
Представьте, какую армию можно было бы создать! И во главе ее должны стоять не политики, а настоящие солдаты. Такие военные гении, как вы.
Вы могли бы командовать в такой армии дивизией, а не гнить в бараке, а сражаться за новую, свободную Россию.
Это было то самое предложение, которого Огурцов ждал. Вербовка. Он молча встал, опираясь на стул.
— Допрос окончен?
— На сегодня — да, — кивнул майор. — Я не буду вас торопить. У вас много времени на размышления. Подумайте о своей семье. И о своем будущем.
В бараке его встретила тишина. Десятки глаз проводили его до нар. Здесь каждый вел свою войну. Кто-то, сломавшись, уже тайно сотрудничал с немцами за лишнюю пайку хлеба. Кто-то впал в апатию, целыми днями глядя в потолок. Кто-то тихо сходил с ума. Огурцов знал: искать союзников нужно осторожно. Один неверный шаг — и все кончено.
Он начал с малого. Наблюдал. Запоминал график смены караула. Изучал периметр. Обратил внимание на железнодорожную ветку, которая подходила почти к самому лагерю для подвоза угля и провизии. И присматривался к людям.
Его внимание привлек сбитый летчик, майор Воронов. Молодой, резкий, с колючими, злыми глазами. Он не раскисал, как многие, а поддерживал себя в форме, каждый день занимаясь гимнастикой, и с ненавистью смотрел на охранников. Однажды вечером Огурцов подсел к нему на нары.
— Летать охота, майор? — тихо спросил он.
Воронов дернулся, его глаза сверкнули.
— А вам, товарищ генерал, по земле ходить не надоело?
— Надоело, — так же тихо ответил Огуров. — Особенно по огороженной.
Они поняли друг друга без лишних слов. С этого дня у генерала появился первый союзник. Они начали вдвоем, под видом прогулок, изучать лагерь. Воронов, как летчик, обладал феноменальной зрительной памятью и мог нарисовать точный план местности. Огурцов, как стратег, анализировал полученные данные, ища слабое место.
Через неделю его снова вызвал фон Штауффен. На этот раз он был менее любезен.
— Я вижу, вы не оценили нашего доброго отношения, генерал. Ваше упрямство достойно лучшего применения. Я даю вам последний шанс. Через несколько дней вас переводят. В Хаммельбург. Это уже не санаторий. Там ваше здоровье и ваш талант сгниют очень быстро. Или вы принимаете мое предложение, и уже завтра получаете нормальную форму, еду и штабную работу. Выбор за вами.
Вернувшись в барак, Огурцов нашел Воронова.
— Времени больше нет, — сказал он. — Нас переводят. Это наш единственный шанс. Поезд.
Он посмотрел в окно, на видневшуюся за колючей проволокой железнодорожную ветку. Поезд в Хаммельбург должен был стать для него дорогой в ад. Но он сделает все, чтобы она стала его дорогой на свободу.
В следующей 6-й главе:
Апрель 1942 года. Пыльный эшелон с военнопленными ползет по дорогам оккупированной Польши. В наглухо заколоченном вагоне генерал Огурцов и его товарищи готовятся к последнему, отчаянному рывку.
Неожиданное происшествие, секундная оплошность охраны и прыжок в неизвестность. Как горстке изможденных людей удалось совершить почти невозможное?