Апрель 1942 года. Эшелон полз по оккупированной Польше, убаюкивая свое человеческое содержимое мерным, безразличным перестуком колес.
Внутри товарного вагона, так называемого «телятника», царила спрессованная, душная тьма.
Десятки изможденных офицеров, сваленных в кучу на грязной соломе, молчали. Говорить давно было не о чем. Дорога в Хаммельбург была дорогой в один конец, и все это понимали.
Но в самом дальнем углу вагона, невидимые в темноте, несколько человек не спали.
Генерал Огурцов, майор-летчик Воронов, пожилой полковник-инженер Зайцев и бывший механик, седой старшина Петрович, сбились в плотную группу.
Уже несколько часов, под прикрытием грохота поезда, они вели свою тайную, отчаянную работу.
— Тише, Петрович, чтоб тебя… — прошипел Воронов. — Скрипишь, как немазаная телега.
— А ты попробуй сам эту ржавую дрянь свернуть, майор, — беззлобно огрызнулся старшина.
Его пальцы, когда-то способные перебрать танковый двигатель, сейчас с трудом справлялись с заржавевшим болтом.
— Руки не держат.
Инструментом служил стальной костыль, выломанный Петровичем из внутренней обшивки.
Рискуя всем, они по очереди, миллиметр за миллиметром, отгибали и расшатывали болты, державшие тяжелую крышку напольного люка.
Работа была адская. Запах ржавчины и пота смешивался с вонью немытых тел. Каждый скрип металла заставлял сердце ухать в пятки. Но грохот колес был их главным союзником.
— Я до сих пор считаю это безумием, — прошептал полковник Зайцев. — Прыгать на ходу? В никуда? Шансов выжить — ноль. Нас перестреляют, как куропаток.
— А здесь шансов больше, полковник? — ледяным тоном ответил Огурцов, не прекращая работы. — Здесь у нас один шанс — сгнить заживо. Я предпочитаю умереть в деле.
— Свобода стоит того, чтобы за нее рискнуть, — добавил Воронов. — А сидеть и ждать, пока тебя превратят в лагерную пыль, — вот это настоящее безумие.
Внезапно снаружи раздались тяжелые шаги и удар приклада в стену вагона. Вся группа замерла, вжавшись в доски.
Сердце колотилось где-то в горле. Немецкий охранник, что-то бурча себе под нос, прошел дальше. Несколько секунд они сидели не дыша.
— Пронесло, — выдохнул Петрович.
Они продолжили. Руки, ослабевшие от голода, не слушались, стертые в кровь пальцы сводило судорогой.
Но ими двигало нечто большее, чем физическая сила. Имя этому была надежда.
Они ждали. Час, другой. И вдруг состав дернулся и начал замедляться. Скрип тормозов, лязг буферов. Незапланированная остановка.
Вагон замер в полной тишине, и эта тишина была страшнее грохота. Снаружи послышались возбужденные крики на немецком и польском.
— Что там? — зашептали в темноте.
Огурцов приник к щели в стене. Он видел небольшой полустанок с полустертой табличкой «Ostrowiec».
Но внимание его привлекло другое. Восемь полицаев из местных, составлявших часть конвоя, вдруг о чем-то яростно заспорили с немецкими охранниками-вахманами.
И потом случилось немыслимое. Полицаи, выкрикнув какое-то проклятие, побросали винтовки прямо на перрон, бросились врассыпную и скрылись в ближайшем лесу. Дезертировали.
На полустанке началась настоящая суматоха. Оставшиеся немецкие охранники, растерявшись и рассвирепев, орали, бегали по платформе, пытаясь понять, что произошло.
Они на несколько драгоценных минут потеряли бдительность, полностью отвлекшись от вагонов.
Огурцов обернулся к своим. В его глазах был стальной блеск.
— Сейчас. Или никогда. Петрович, рви последний!
Старшина навалился на костыль всем своим исхудавшим телом. Раздался оглушительный в этой тишине скрежет, и последний болт поддался. Крышка люка отошла в сторону.
В вагон ударил порыв сырого, холодного ночного воздуха. Запахло весной, мокрой землей и свободой. Это был такой пьянящий запах, что у всех на секунду закружилась голова.
— Первый — я! — выдохнул Воронов. — Прикрывайте!
Он змеей скользнул в темный проем. Глухой удар тела о гравий.
— Второй! Третий! — командовал Огурцов шепотом. Люди один за другим исчезали в темноте. Полковник Зайцев на миг замялся, но твердый взгляд генерала заставил его прыгнуть.
Наконец, в вагоне остались только Огурцов и еще один молоденький лейтенант.
— Иди, сынок!
— После вас, товарищ генерал!
— Это приказ! — рявкнул Огурцов так, что лейтенант вздрогнул и тут же скрылся в люке.
Теперь — очередь Огурцова. Он просунул ноги в люк, чувствуя, как ноет старая рана.
И в этот момент поезд с силой дернулся. Состав медленно, но неотвратимо тронулся с места.
А с вышки на последней платформе раздался запоздалый, яростный крик и тут же — хлесткая пулеметная очередь. Пули защелкали по металлу, взрыли землю рядом с путями.
Огурцов не раздумывал. Он оттолкнулся руками и рухнул вниз, на жесткую, усыпанную щебнем насыпь.
Он сильно ударился плечом и ободрал лицо, но успел откатиться в спасительную темноту придорожной канавы.
Поезд, набирая ход, уносился прочь, и стрельба вскоре затихла.
Он лежал в холодной, вязкой грязи, тяжело дыша. Вокруг была ночь, тишина, чужая земля. Он был свободен. Но что это означало?
— Товарищ генерал! Вы живы? — рядом из темноты вынырнула фигура Воронова.
— Живой, — хрипло ответил Огурцов, поднимаясь. — Остальные где?
— Рассеялись. Кажется, видел, как Зайцев с лейтенантом в ту сторону рванули. По нам стреляли.
Неподалеку послышались лай собак и рев мотоциклетного мотора. Погоня. Они не собирались так просто отпускать беглецов.
— Уходить надо. Быстро, — сказал Огурцов, превозмогая боль в ноге. Он огляделся командирским взглядом, который не смогли отнять ни котел, ни плен.
— Туда. К ручью. Он скроет следы. Двигаемся на север, подальше от железной дороги. И ни звука.
Он принял командование снова. Он был уже не безымянным пленным, а командиром крошечного отряда из двух человек, затерянного во вражеском тылу.
Побег, стоивший нечеловеческих усилий, был лишь началом. Впереди была борьба за выживание, где каждый новый рассвет мог стать последним.
Сжав зубы от боли, он похромал вглубь чащи. Он выжил. Теперь надо было жить.
В следующей главе:
Вдвоем в тылу врага. Голодные скитания по оккупированной Польше. Кора деревьев вместо хлеба и заброшенные хутора вместо дома. Неожиданная встреча, которая дарит надежду. Как беглый генерал наткнулся на партизан и как ему, советскому командиру, пришлось доказывать, что он не провокатор…