Приказ Огурцова «К бою!» подействовал, как удар хлыста. Паника, вызванная внезапной бомбежкой, не исчезла, но у нее появился вектор.
Солдаты и офицеры, вынырнув из ступора, бросились выполнять привычную работу: тушить то, что горит, заводить то, что едет, и стрелять в то, что летит.
Дивизия, растерзанная, но не уничтоженная, начала оживать, огрызаться зенитными пулеметами и расползаться из огненной ловушки летнего лагеря.
Сам Огурцов уже мчался в своем командирском БТ-7 по проселочной дороге, пытаясь на ходу собрать расползающиеся части в единый кулак.
Рядом, вцепившись в поручень, подпрыгивал на ухабах лейтенант Скворцов, пытаясь поймать в наушниках хоть слово из штаба округа.
Наконец, прорвавшись через вой помех, он протянул генералу трубку.
— Товарищ генерал! Штаб фронта!
Огурцов выхватил трубку. Голос на том конце был едва различим, он тонул в треске и грохоте.
— …десятой танковой… в направлении… Дубно… немедленно… контрудар… остановить Клейста…
Связь оборвалась. Генерал несколько секунд молчал, глядя на карту, расстеленную на коленях.
Контрудар. Немедленно. Это слово звучало как насмешка. Чем? Растрепанными батальонами? Без поддержки с воздуха? Без точных разведданных? Он нутром чуял, что это приказ идти в пасть дьяволу. Но приказ был. И его нужно было выполнять.
— Скворцов! Всем командирам полков! — его голос стал жестким, как сталь. — Курс на Дубно. Задача — наступать! Встретимся в аду.
Ад для Василия «Балагура» имел вполне конкретные очертания. Это был пятачок раскаленной брони внутри его легкого танка БТ-7. После бомбежки его экипаж чудом уцелел.
Командира контузило, но он продолжал хрипло отдавать команды. И вот теперь их танк, вместе с десятками других, несся по пшеничному полю навстречу невидимому врагу.
Все шутки и анекдоты вылетели у Василия из головы. Он вцепился в рычаги управления, чувствуя, как по спине течет холодный пот.
Вокруг, обгоняя и отставая, ревели моторы других машин. Впереди, в мареве летнего зноя, показались какие-то темные точки.
— Фрицы! — закричал в ухо командир. — Снаряд! Огонь!
Пушка танка рявкнула. Василий увидел, как одна из точек впереди вспыхнула и окуталась черным дымом. «Попали!» — мелькнула радостная мысль.
Но в ту же секунду их танк тряхнуло так, что он едва не разбил голову о триплекс. Звон в ушах. Запахло горелым.
— Что это?! — закричал он.
— Пронесло! Болванка срикошетила! — ответил заряжающий. — Давай, Вася, жми! Не стой на месте!
Но стоять на месте было невозможно. Земля вокруг них вдруг зацвела огненными бутонами разрывов.
Справа вспыхнул, как рождественская елка, соседний танк. Из него никто не выскочил. Василий видел, как из открытого люка вырвался столб черного пламени.
Его замутило. Он крутанул рычаг, уводя машину в сторону, и в этот момент прямо перед ними из замаскированного укрытия ударила пушка. Снаряд прошил тонкую броню их командирской башенки.
Грохот, скрежет металла и тишина. Балагур обернулся. Там, где сидел командир, теперь была лишь рваная дыра, сквозь которую било солнце. Кровь была повсюду.
Заряжающий смотрел на него огромными, обезумевшими глазами. В этот момент Василий «Балагур» понял, что война — это совсем не смешно.
***
В то же самое время, в нескольких километрах от этого поля, тяжелый танк КВ сержанта Михалыча вел свой собственный бой.
Их задача была проста — захватить и удержать мост через небольшую речушку, чтобы обеспечить проход основным силам.
Они почти выполнили ее, когда немецкий снаряд, ударив в ходовую, перебил гусеницу. Танк дернулся и замер прямо посреди дороги, превратившись в неподвижную стальную крепость.
— Ну, приехали, — сплюнул Михалыч, оглядывая дорогу через триплекс. — Механик, что там?
— Гусенице хана, командир. Пальцы выбило. Тут на полдня работы.
А этих получаса у них не было. Из-за поворота показалась немецкая колонна. Легкие танки Pz.Kpfw. III, штук восемь, и бронетранспортеры с пехотой.
— Вот тебе и здрасьте, — сказал наводчик. — Что делать будем, Михалыч?
— Что-что… Воевать будем, — спокойно ответил сержант. — Заряжай бронебойным. Подпустим поближе.
Немцы, увидев одинокий советский танк, пошли нагло, с ходу открыв огонь.
Снаряды забарабанили по броне КВ, как град по железной крыше. Внутри танка стоял оглушительный звон, но сталь держала.
— Как горох об стенку, — ухмыльнулся Михалыч. — А ну-ка, Петров, угости головного. Прямо в лоб ему засвети.
76-миллиметровая пушка КВ ударила оглушительно. Головной немецкий танк дернулся, из его башни повалил дым, и он неуклюже съехал в кювет. Немцы опешили.
Следующий снаряд Петрова поджег вторую машину. Колонна встала. Завязался неравный поединок. Немецкие танки маневрировали, пытаясь зайти сбоку, но толстая броня КВ держала удар. А экипаж Михалыча работал спокойно и методично, как в тире, выцеливая и поджигая одну машину за другой.
Они подбили четыре танка и один бронетранспортер, прежде чем немцы, поняв, что эту крепость им не взять, отступили, оставив догорать свою технику.
— Вот так, барышня капризная, — похлопал Михалыч по казеннику пушки. — Могешь, когда захочешь.
***
Генерал Огурцов слушал доклады, и его лицо становилось все мрачнее. Да, были очаги героизма, как у сержанта Михалыча. Но общая картина была катастрофической.
Его дивизия, брошенная в лобовую атаку без разведки и прикрытия, таяла на глазах. Танки горели десятками. Связь работала с перебоями. Не было единого фронта — были лишь отдельные, разрозненные группы, ведущие отчаянные бои. Величайшая в истории танковая битва превращалась в величайшую мясорубку.
К вечеру пришел новый приказ: «Наступление прекратить. Отойти на рубеж… и держать оборону до последнего».
Огурцов посмотрел на карту, где разведчики наносили синими стрелками маршруты немецких клиньев.
И ледяной холод сжал его сердце. Синие стрелки не просто давили с фронта. Они обходили их с флангов, глубоко, стремительно, замыкая кольцо.
Он подозвал к себе лейтенанта Скворцова, бледного, с черными от усталости кругами под глазами.
— Смотри сюда, лейтенант, — ткнул он пальцем в карту, туда, где две синие стрелки почти сошлись у них в тылу. — Видишь?
Скворцов непонимающе кивнул.
— Нам приказано отойти и держать оборону, товарищ генерал.
— Это уже не отход, лейтенант, — тихо, почти шепотом сказал Огурцов, и в его голосе прозвучала страшная, холодная ярость. — Это котел. Нас заперли.
В следующей 4-й главе:
Уманский котел. Остатки дивизии Огурцова и двух советских армий отчаянно бьются в полном окружении. Кончаются снаряды, топливо и надежда. Генерал принимает самое страшное решение в своей жизни — идти на прорыв. Последний бой 49-го корпуса и роковой взрыв, который изменил всё…