Тишину воскресного полудня в их небольшой, но уютной квартире в одном из спальных районов Екатеринбурга нарушал лишь мерный гул холодильника да тихое шипение масла на сковороде, где Ольга доводила до золотистой корочки сырники. Алексей сидел за кухонным столом с ноутбуком, но работа не шла. Он прислушивался к доносившимся из гостиной голосам. Его мать, Тамара Павловна, и сестра, Ирина, приехали в гости, как это бывало раз или два в месяц – с пирогами, последними новостями и неизменным ощущением грядущей бури, которую Алексей научился чувствовать кожей за долгие годы.
Ольга была святой. Она принимала его семью, как свою собственную, хотя они никогда не платили ей тем же. Для них она всегда оставалась «Олей», женщиной, которой «повезло» с Алексеем, и обладательницей «лишней» жилплощади – двухкомнатной квартиры, доставшейся ей от родителей.
«Олечка, ну ты же понимаешь, ситуация какая», – начал издалека вкрадчивый голос Тамары Павловны. Алексей замер, перестав двигать курсором. Он знал этот тон. Это был тон, которым его мать выстилала дорогу к очередной не самой приятной просьбе, обычно касавшейся денег для Ирины.
«Что-то случилось, Тамара Павловна?» – голос Ольги был спокоен и ровен. Она была учительницей младших классов, и это олимпийское спокойствие было её профессиональным инструментом.
«Случилось… Ирочке совсем невмоготу. Снимать квартиру с ребёнком одной тяжело, хозяева цены гнут, просто звери. А тут ещё и с работы её попросили… сокращение. Ты же знаешь, как сейчас трудно. А у неё Дашенька, в третий класс пойдёт. Ей стабильность нужна, свой угол».
Алексей медленно, без единого звука, прикрыл крышку ноутбука. Внутри у него всё похолодело. Он знал, к чему идёт дело. Он чувствовал это последние полгода, с тех пор как Ирина в очередной раз развелась и вернулась из Перми в родной Екатеринбург.
«Конечно, тяжело, я понимаю», – сочувственно отозвалась Ольга. – «Может, мы с Алёшей поможем с оплатой аренды на пару месяцев, пока она новую работу не найдёт?»
Наступила короткая пауза. А затем прозвучала фраза, которая расколола мир Алексея на «до» и «после».
«Оль, зачем эти полумеры? – голос матери стал жёстким, деловым, будто она обсуждала покупку картошки на рынке. – Мы тут с Иришкой подумали… У тебя же квартира твоих родителей пустует. Ну, сдаёшь ты её, копейки эти получаешь. А сестре родной, можно сказать, жить негде. Алёша – мой сын, значит, ты мне как дочь. А Иришка – сестра ему. Семья же. В общем, так. Мама приказала, считай, переписать твою квартиру моей сестре. Надо по-родственному, по-человечески. Ей нужнее».
Воздух на кухне стал плотным, вязким. Алексей смотрел на Ольгину спину у плиты. Она не шевелилась. Он представил её лицо – растерянное, убитое этой чудовищной, будничной наглостью. Приказала. Мама приказала. Не попросила. Не предложила обсудить. Приказала. Переписать чужую квартиру. Квартиру, где Ольга выросла, где пахли её детством старые книжные шкафы, где её отец, профессор УрГУ, до последних дней сидел над своими рукописями.
В этот момент что-то внутри Алексея, какой-то многолетний предохранитель, который он сам в себе выстроил, чтобы терпеть, понимать и прощать, сгорел с сухим треском. Ярость поднялась в нём не горячей волной, а ледяным столбом, от пяток до самого затылка. Он встал.
Когда он вошёл в гостиную, мать и сестра сидели на диване, как две просительницы на приёме у важного чиновника. Ирина смотрела в пол, изображая вселенскую скорбь, а Тамара Павловна вперила в Ольгу выжидающий, требовательный взгляд. Ольга стояла посреди комнаты, сжимая в руке кухонную лопатку, словно это было единственное оружие, что у неё осталось. На её лице не было слёз. Было только недоумение и тихий ужас.
«Мама, что я только что услышал?» – его голос прозвучал так тихо и спокойно, что они обе вздрогнули.
«Алёшенька, ты здесь, – спохватилась Тамара Павловна, мгновенно меняя тактику на заискивающую. – А мы тут с Олей как раз по-семейному…»
«Я слышал, как вы по-семейному», – перебил он, делая шаг вперёд. Он посмотрел не на мать, а на сестру. – «Ира. Тебе не стыдно?»
Ирина подняла на него заплаканные глаза. Классический приём, отработанный годами. «Лёш, ну ты же знаешь, как мне тяжело… Даша…»
«Твоей Даше я оплачивал подготовительные курсы. Твоей Даше я покупал ноутбук для учёбы. Твои долги по кредитке после развода с Витькой кто закрывал? Я. Потому что ты сестра. Но это, – он обвёл рукой комнату, словно включая в этот жест и Ольгу, и их жизнь, и её родительскую квартиру, – это конец».
Он повернулся к матери. В её глазах мелькнул испуг, но тут же сменился привычным праведным гневом. «Как ты с матерью разговариваешь?! Я тебе жизнь дала! Я лучше знаю, как правильно!»
«Ты не знаешь ничего, мама», – всё так же тихо сказал Алексей. – «Ты всю жизнь делила нас. Ей – всё, мне – долг. Я терпел. Ради отца, пока он был жив. Потом по привычке. Думал, ты изменишься. Но ты не меняешься. Ты становишься только хуже. Прийти в наш дом и требовать у моей жены отдать то, что принадлежит ей, её родителям… Это не просто наглость. Это дно».
«Да что ты понимаешь! – взвизгнула Тамара Павловна, вскакивая. – Она тебе чужой человек! А это – кровь родная!»
Ольга вздрогнула и сделала шаг назад, к кухне. Этот жест – её молчаливое отступление – стал для Алексея последней каплей.
«Ольга – моя жена. Моя семья, – отчеканил он. – А вы… вы сегодня перестали быть моей семьёй. На выход».
«Что?!» – в один голос воскликнули мать и сестра.
«Я сказал: на выход, – повторил Алексей, и в его голосе появились стальные ноты. Он подошёл к вешалке в прихожей, снял мамино пальто и Иринину куртку. – Одевайтесь. И уходите. Из этого дома. И из нашей жизни».
«Да ты с ума сошёл! Алёша! Сынок!» – запричитала Тамара Павловна, пытаясь схватить его за руку.
Он отстранился, будто от огня. «Не смей меня трогать. Я всё сказал. Если вы сейчас же не уйдёте, я вызову полицию. И скажу, что вы мошенницы, которые пытаются отобрать у моей жены имущество. А я буду свидетелем».
Это подействовало. Слово «полиция» отрезвило их лучше любого душа. Ирина, всхлипывая, начала натягивать сапоги. Тамара Павловна смотрела на сына с ненавистью, её лицо исказилось. «Ты ещё пожалеешь об этом! Ты приползёшь ещё, прощения просить! Когда эта твоя тебя оберёт и вышвырнет!»
«Вон», – просто сказал Алексей и открыл входную дверь.
Они вышли, толкаясь в узком коридоре. Тамара Павловна на прощанье бросила на него взгляд, полный яда. Ирина что-то пробормотала про неблагодарного брата. Потом дверь захлопнулась. Алексей повернул ключ в замке, потом ещё раз. Два оборота. Он прислонился лбом к холодному металлу двери, тяжело дыша. Гул в ушах стоял такой, будто он только что остановил несущийся на него поезд.
Он простоял так, наверное, минуту. Потом вернулся в квартиру. Ольга сидела за кухонным столом, уронив голову на руки. Перед ней на тарелке остывали сырники. Она не плакала. Её плечи мелко дрожали.
Алексей подошёл, опустился перед ней на колени и взял её холодные руки в свои. «Оля. Оленька. Посмотри на меня».
Она медленно подняла голову. В её глазах, обычно таких ясных и тёплых, сейчас была пустота. «Лёша… что это было?»
«Это была справедливость, Оль. Которая опоздала лет на двадцать, но всё-таки пришла».
«Твоя мама… она… она же теперь не простит…»
«И слава богу», – твёрдо сказал он. – «Слава богу, Оля. Теперь всё будет по-другому. Теперь у нас будем только мы. Ты и я. Наша семья».
Она смотрела на него, и в её глазах медленно, как после долгой засухи, проступали слёзы. Но это были не слёзы обиды. Это были слёзы облегчения. Он притянул её к себе и крепко обнял. Аромат подгоревших сырников смешивался с запахом её волос. И в этот момент Алексей понял, что только что совершил самый главный поступок в своей жизни. Он не просто выгнал мать и сестру. Он выбрал свою жену. Он выбрал свою жизнь. Окончательно и бесповоротно.
***
Вечер того страшного воскресенья прошёл в тумане. Ольга почти не говорила. Она механически убрала со стола, вымыла посуду, а потом просто села в кресло с книгой, но Алексей видел, что взгляд её скользит по строчкам, не задерживаясь. Шок ещё не отпустил её. Он сам чувствовал себя выжатым, как лимон. Телефон разрывался. Сначала звонила тётка из Нижнего Тагила, которой мать уже успела напеть свою версию событий. Алексей выслушал порцию причитаний о сыновней неблагодарности и спокойно ответил: «Тёть Нин, ты свечку не держала, поэтому давай не будем. Это наше дело. Больше на эту тему я не говорю». И повесил трубку.
Потом позвонил двоюродный брат. Алексей даже не стал с ним разговаривать, просто сбросил вызов. Он понимал, что запущен огромный, грязный механизм семейных сплетен, и они с Ольгой теперь в его эпицентре.
Ближе к ночи, когда за окном завывал стылый уральский ветер, он достал из бара бутылку коньяка – хорошего, армянского, который держал для особых случаев. Налил два бокала. Подошёл к Ольге и протянул один ей.
Она удивлённо посмотрела на него. Она почти не пила крепкие напитки. «Лёш, я…»
«Надо, Оль. Просто надо. Чтобы отпустило».
Она взяла бокал. Её пальцы дрожали. Они молча выпили. Терпкое тепло обожгло горло, разливаясь по телу. Ольга закашлялась, и вдруг, неожиданно для самой себя, рассмеялась. Сначала тихо, потом всё громче и громче, почти истерически, утирая слёзы, выступившие от смеха и кашля. Алексей смотрел на неё, и его губы тоже тронула улыбка. Этот смех был похож на грозу после долгой, душной жары. Он очищал воздух.
«Прости», – выдохнула она, отсмеявшись. – «Я представила их лица… когда ты им дверь открыл. Как в кино».
«В плохом кино», – хмыкнул он, подливая ей ещё немного. – «Оля… ты не жалеешь?»
Она посмотрела на него серьёзно, её глаза в полумраке комнаты казались огромными. «Я жалею только об одном. Что ты так долго это терпел. Ради меня?»
«Ради мира, – признался он. – Я думал, что худой мир лучше доброй ссоры. Оказалось, я строил мир на болоте. Сегодня оно нас чуть не засосало». Он помолчал, разглядывая янтарную жидкость в бокале. «Знаешь, я сейчас вспомнил… Мне было лет пятнадцать. Ирка тогда только поступила в колледж. Отец подарил мне на день рождения велосипед, «Урал», я о нём мечтал. Так она устроила истерику. Что ей нужнее, до колледжа ездить. И мама заставила меня отдать велосипед ей. Ира покаталась на нём два раза, бросила у подъезда, и его украли. А я всё лето ходил пешком. И молчал. Вот с тех пор я, кажется, и молчу».
Этот маленький эпизод из прошлого, рассказанный будничным тоном, объяснял больше, чем любые длинные монологи. Ольга протянула руку и накрыла его ладонь. «Ты больше не будешь молчать, Лёша. Я не позволю».
На следующий день Ольга позвонила своей лучшей подруге, Светлане. Света, бухгалтер с характером танка и золотым сердцем, выслушала всю историю без единого комментария, а потом выдала: «Так, я поняла. Мой вердикт: Алексей – мужик с большой буквы М. А твоя, прости господи, свекровь и золовка – две токсичные гадюки. Давно пора было этот серпентарий разогнать. Что делаете вечером? Ничего? Ждите, я приеду с тортом и шампанским. Будем отмечать день независимости».
Приезд Светы стал той самой внешней поддержкой, которая была им необходима. Она не утешала и не жалела. Она хохотала, рассказывала анекдоты, наливала шампанское и провозглашала тосты за «свободу от мучителей».
«Олька, ты не понимаешь своего счастья! – говорила она, уплетая торт. – Больше никаких воскресных набегов с кислыми минами. Никаких «помогите Ирочке». Вы теперь свободные люди! Можете по воскресеньям в трусах до обеда ходить и никто вам слова не скажет!»
Её прямолинейный, грубоватый юмор действовал исцеляюще. Ольга, которая с утра ходила с напряжённым лицом, начала улыбаться. Она увидела ситуацию с другой, абсурдной стороны. Две взрослые женщины, пришедшие требовать чужую собственность, как будто это пакет молока в магазине.
Но испытания не закончились. Через пару дней Ирине, видимо, надоело играть в молчанку, и она перешла в атаку на другом фронте. Она написала Ольге длиннющее сообщение в WhatsApp. Это был шедевр манипуляции: смесь жалоб на жизнь, обвинений в жестокосердии и взываний к несуществующей женской солидарности.
«Оля, я не могу поверить, что ты так поступила. Я всегда считала тебя доброй. Неужели тебе совсем не жаль меня и Дашеньку? Неужели эта квартира, которая просто стоит и пылится, дороже живого человека, твоей родни? Я не спала две ночи, у меня давление. А Лёшка… ты его настроила против нас, против родной матери! Он никогда таким не был. Подумай, Оля. Бог всё видит. Тебе это ещё аукнется».
Ольга молча прочитала сообщение, потом протянула телефон Алексею. Он пробежал текст глазами, его лицо стало жёстким.
«Что будешь делать?» – спросил он.
Ольга посмотрела на него, потом снова взяла свой телефон. Её пальцы на мгновение замерли над экраном, а потом уверенно нажали несколько раз. «Готово».
«Что готово?»
«Я заблокировала её номер. И в телефоне, и во всех мессенджерах. А потом удалила чат». Она подняла на него глаза, и в них не было ни тени сомнения. «Я не хочу больше читать эту грязь. И отвечать не хочу. Ты был прав. Это дно».
Алексей почувствовал прилив невероятной гордости за неё. Его тихая, мягкая Оля, которая боялась обидеть даже бездомного котёнка, сейчас одним движением отсекла от себя ядовитую опухоль. Это была её собственная победа, её собственный шаг.
Через неделю, в субботу, он предложил: «А поехали?».
«Куда?» – удивилась Ольга, которая разбирала бумаги на своём учительском столе.
«Просто поехали. За город. На Чертово Городище. Ты же любишь там бывать осенью».
Это было их место. Скалы-останцы посреди леса, с которых открывался вид на километры уральской тайги. Они не были там уже пару лет – всё как-то не было времени.
Дорога, шуршание шин, мелькание пожелтевших берёз за окном. Они почти не разговаривали, но это молчание было уютным, целебным. Они оставили машину у подножия и пошли вверх по тропе. Воздух был чистым, холодным, пах прелой листвой и сосновой хвоей.
Они взобрались на самую вершину одной из скал. Весь мир лежал у их ног – бескрайнее море леса, окрашенное во все оттенки золота и багрянца. Они стояли, обнявшись, и ветер трепал Ольгины волосы.
«Лёша», – тихо сказала она. – «Я вот о чём подумала. А давай продадим ту квартиру?»
Он удивлённо посмотрел на неё. «Квартиру родителей? Ты уверена?»
«Уверена, – твёрдо кивнула она. – Пока она есть, она будет для них как красная тряпка для быка. Они не успокоятся. Они будут ждать, выжидать, придумывать новые способы. А я так больше не хочу. Я хочу спать спокойно». Она посмотрела ему в глаза. «Мы продадим её. И мою, и твою однокомнатную, в которой мы сейчас живём. И купим одну большую. Или даже дом. Помнишь, мы мечтали о маленьком домике в Сысерти, с садом? Чтобы можно было летом сирень нюхать и шашлыки жарить».
Алексей смотрел на неё, и его сердце наполнялось теплом. Это была уже не та напуганная женщина, что сидела на кухне неделю назад. Перед ним стояла его Ольга, но другая – сильная, решительная, знающая, чего она хочет. Она не просто избавлялась от проблемы. Она строила будущее. Их общее будущее.
«Домик в Сысерти, – повторил он, улыбаясь. – С баней. И с большим столом на веранде, чтобы Света с мужем приезжали».
«И с гамаком между двух яблонь», – подхватила она, и её глаза заблестели.
«И никаких пирогов по воскресеньям. Если только наши собственные», – добавил он.
Они рассмеялись. И этот смех, подхваченный ветром, полетел над осенним уральским лесом.
Последняя попытка пробить их оборону была предпринята матерью спустя месяц. Она подкараулила Алексея у его работы. Он выходил из проходной своего конструкторского бюро и увидел её, стоящую у ворот. Маленькая, сгорбленная фигурка в старом пальто. На мгновение ему стало её жаль.
«Алёша», – сказала она, когда он подошёл. В её голосе не было ни гнева, ни привычных властных ноток. Только усталость. – «Прости меня, сынок. Я была не права. Поговори с Олей. Пусть пустит Иришку хотя бы на время пожить. Мы за коммуналку платить будем. Честное слово».
Он смотрел на её лицо, на морщинки у глаз, на опущенные уголки губ. И вся жалость испарилась. Он понял, что это просто новый виток манипуляции. Игра в раскаяние. Если бы она действительно раскаялась, она бы извинялась перед Ольгой, а не перед ним. И не просила бы снова о том же самом.
«Мама, – сказал он спокойно, без тени раздражения. – Поздно. Ольга продаёт эту квартиру».
Лицо Тамары Павловны окаменело. «Как… продаёт?»
«Вот так. Мы будем покупать себе дом. Так что квартиры больше нет. И предмета для разговора тоже нет. Прощай, мама».
Он обошёл её и пошёл в сторону остановки, не оглядываясь. Он не слышал, кричала ли она ему что-то вслед. Он просто шёл вперёд, к новой жизни, где его ждала дома его жена, с которой они вечером будут смотреть в интернете проекты загородных домов.
***
Прошло полгода. Екатеринбург встретил весну робкой капелью и серым, подтаявшим снегом. Они продали обе квартиры на удивление быстро. И так же быстро нашли то, что искали – небольшой, но крепкий двухэтажный дом в ближайшем пригороде. С участком, на котором росли старые яблони и несколько сосен.
В первую субботу после переезда, когда большинство коробок было уже разобрано, они сидели на заднем крыльце, укутавшись в пледы, и пили чай из термоса. Воздух пах влажной землёй и весной. Ольга сделала глоток и мечтательно сказала:
«Знаешь, я нашла курсы ландшафтного дизайна. Всегда хотела. Думаю, здесь мне будет где попрактиковаться».
«А я присмотрел место для бани, – улыбнулся Алексей, показывая в сторону старого сарая. – И для мангала. И для гамака».
Телефон Ольги, лежавший на ступеньке, пиликнул. Она взяла его. Это было сообщение от Светы: «Ну что, новосёлы, самогон гнать начали? Когда на шашлыки звать будете?».
Ольга рассмеялась и начала печатать ответ. Алексей смотрел на неё – на её спокойное, счастливое лицо, на то, как солнце путается в её волосах. Он вспомнил тот день, то воскресенье, тот ледяной ужас в её глазах. И понял, что никогда в жизни не принимал более правильного решения. Он не просто спас её квартиру. Он спас их обоих от медленного, многолетнего отравления. Он вырвал их из болота и вывел на твёрдую землю. Их собственную землю.
Он встал, подошёл к ней сзади и обнял за плечи. Она откинула голову ему на грудь.
«Хорошо-то как, Лёш», – выдохнула она.
«Это только начало, Оленька», – ответил он, вдыхая свежий, весенний воздух их новой жизни. – «Только начало».
34. – Вернулась из роддома и увидела в детской свекровь – ее слова заставили меня вызвать полицию
Дверь в квартиру открылась с тем благоговейным скрипом, на который способны только старые двери, впускающие в дом новую жизнь. Сергей, муж Елены, заносил автолюльку с новорожденным сыном так, словно нес хрустальную вазу династии Мин. Его лицо, обычно сосредоточенное и чуть хмурое от постоянного вглядывания в монитор, сейчас светилось какой-то растерянной, почти детской нежностью.
– Осторожно, осторожно, Сережа, порожек! – прошептала Елена, сама не веря, что она дома.
После пяти дней в казенных стенах роддома их небольшая двухкомнатная квартира в спальном районе Нижнего Новгорода показалась ей дворцом. Родным, уютным, пахнущим пылью на книгах и чем-то еще… чем-то незнакомым. Резким.
– Мама постаралась, все вылизала, – с гордостью сообщил Сергей, ставя люльку на предусмотрительно застеленный пледом диван. – Говорит, стерильность для Мишеньки – первое дело.
Елена поморщилась. Запах был не просто запахом чистоты, не хлоркой и не свежестью. Это был тяжелый, удушливый аромат духов «Красная Москва», которыми Раиса Петровна, свекровь, пользовалась со времен своей комсомольской юности. Этот запах въедался в мебель, в шторы, в обои. Он был как знамя, которым Раиса Петровна метила свою территорию.
Елена, уставшая, но счастливая, опустилась на край дивана, заглядывая в лицо спящему сыну. Крошечный носик-кнопка, ресницы-щеточки, пушок темных волос на голове. Ее сын. Мишенька. Вселенная, сжатая до размеров маленького свертка.
– Пойду, посмотрю, как там наша детская, – сказала она, поднимаясь.
Все последние месяцы беременности она посвятила этой комнате. Сама выбирала обои с неброскими акварельными самолетиками, сама скручивала из икеевских коробок стеллаж для будущих игрушек, сама красила старый комод в нежно-голубой цвет. Сергей ворчал, что проще нанять людей, но для Лены это был ритуал, священнодействие. Она вила гнездо.
Она толкнула дверь и замерла на пороге.
Комната была не ее.
Нет, формально все было на месте: кроватка, комод, тот самый стеллаж. Но дух комнаты, ее душа, были вырваны с корнем. Ее акварельные самолетики были почти полностью заклеены огромными, кричаще-яркими фотообоями с мультяшными медведями и зайцами. Над кроваткой, вместо купленного ею изящного мобиля с войлочными планетами, висел громоздкий пластмассовый агрегат, который при включении, судя по всему, должен был орать какую-то примитивную мелодию и мигать разноцветными огнями. Ее нежно-голубой комод был застелен клеенкой с цыплятами. А на широком подоконнике, где Лена мечтала расставить горшки с бегониями, плотными рядами стояли банки с чем-то мутным и пучки сушеных трав. Пахло от них чабрецом, валерианой и еще чем-то аптечным.
А в центре всего этого великолепия, в кресле, которое Лена притащила с балкона для ночных кормлений, сидела Раиса Петровна. Она дремала, уронив на массивную грудь голову с туго закрученной химической завивкой.
– Мама? – растерянно пробормотал Сергей у Лены за спиной. – А ты чего тут? Мы же договаривались…
Раиса Петровна встрепенулась, открыла глаза. Ее взгляд был цепким, хозяйским. Она не смотрела на сына, она смотрела на Лену.
– Дома, значит, – констатировала она, поднимаясь. Ее фигура заполнила собой почти все пространство. – Ну, проходи, хозяйка. Осматривай владения. Я тут порядок навела, пока ты по больницам прохлаждалась. А то развела мне тут тоску зеленую, а не детскую. Ребенку яркость нужна, для развития моторики и зрения. Я в журнале читала.
Елена молчала. Она чувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Она смотрела на изуродованную комнату, на это буйство безвкусицы, и не могла выдавить из себя ни слова. Это было не просто вмешательство. Это было объявление войны.
– Спасибо, Раиса Петровна, – сглотнув ком в горле, произнесла она. Голос прозвучал сипло и чуждо. – Но мы… мы хотели немного по-другому.
Свекровь хмыкнула, поправляя свой неизменный шерстяной кардиган.
– Хотели они… Что вы, молодые, хотеть можете? У вас ни опыта, ни понятия. Я троих вырастила, знаю, что к чему. А эти твои самолетики блеклые… от них только депрессия у младенца разовьется. И травы вот, собрала. Будем в них купать. От сглаза, от живота, от крика. Проверенное средство. Не то что ваша химия из аптек.
Она говорила уверенно, безапелляционно, как диктор центрального телевидения. Сергей топтался рядом, переводя виноватый взгляд с матери на жену.
– Мам, ну мы же с Леной сами хотели все решить…
– Решить! – отрезала Раиса Петровна. – Ты уже нарешал, когда жену выбрал. Учителка! У нее в голове только тетрадки да планы уроков. А с ребенком практика нужна, хватка! Ну ничего, я теперь рядом, я подсоблю. Научу, как надо. Считай, Леночка, что тебе повезло. Другая бы свекровь руки умыла, а я – нет. Я за внука своего горой.
Елена почувствовала, как внутри у нее что-то оборвалось. Горой. За *своего* внука. Не за их общего, не за сына Лены и Сергея, а за *своего*.
Она молча развернулась и вышла из комнаты. В гостиной, в своей автолюльке, засопел, просыпаясь, Миша. Лена подошла, наклонилась, и ее накрыло волной такой острой, такой первобытной нежности и страха, что закружилась голова. Она взяла сына на руки. Теплый, пахнущий молоком комочек прижался к ней, и в этот момент она поняла, что больше не может быть «тихой Леночкой», которая всем улыбается и со всем соглашается, лишь бы не было скандала. Скандал уже начался. И поле битвы – ее дом. И главный приз в этой войне – ее ребенок.
***
Первые дни были адом, замаскированным под заботу. Раиса Петровна, как выяснилось, взяла на работе отпуск за свой счет на месяц, чтобы «помочь молодым». Она не уходила домой, ночевала в гостиной на диване, который быстро оброс ее вещами: халатом, бигуди, томиком кроссвордов. Она просыпалась раньше всех и начинала греметь на кухне кастрюлями, готовя «правильный, наваристый бульон для кормящей матери». Лена давилась этим жирным бульоном, потому что возразить означало выслушать получасовую лекцию о пользе холестерина для лактации.
– Не так держишь! – командовала она, когда Лена кормила Мишу. – Головку выше! А то захлебнется!
– Не так пеленаешь! Слишком туго! Ножки будут кривые!
– Почему он плачет? Ты его застудила! Дай сюда, я знаю, как успокоить!
Она выхватывала ребенка из рук Лены при любом удобном случае, начинала его трясти, укачивать, что-то приговаривая басовитым шепотом. Миша от этого пугался и кричал еще громче.
– Колики у него, – авторитетно заявляла Раиса Петровна. – Это потому что ты капусту ела. Я же говорила!
Лена не ела капусту. Она вообще почти ничего не ела, аппетит пропал совершенно. Она ходила по квартире тенью, вздрагивая от каждого шага свекрови. Ее мир, который должен был быть наполнен тихим счастьем материнства, превратился в полигон для испытаний чужой воли.
Сергей пытался быть буфером, но получалось у него скверно.
– Леночка, ну мама же помочь хочет, от чистого сердца, – говорил он вечерами, когда они на десять минут оставались одни в спальне. – Она человек старой закалки, ее не переделаешь. Потерпи немного.
– Потерпеть? Сережа, она не дает мне к сыну подойти! Она раскритиковала все, что я делаю! Она хозяйничает в моем доме! – срывалась Лена на шепот, чтобы свекровь не услышала.
– Ну что ты преувеличиваешь… Она же не со зла. Она Мишеньку любит.
– Она не его любит! Она любит командовать! Она решила, что это ее вторая попытка стать матерью, а я так, инкубатор!
Сергей вздыхал, отворачивался к стене.
– Опять ты за свое. Не начинай. У меня и так голова от работы трещит. Давай просто… давай не будем ссориться.
И Лена замолкала. Потому что знала: если она продолжит, Сергей просто «уйдет в себя», в свой код, в свой монитор, оставив ее один на один с его матерью. Эта его привычка избегать конфликтов, которую она раньше считала миролюбием, теперь казалась ей предательством.
Спасение пришло в лице Ольги Ивановны, соседки с четвертого этажа. Бойкая пенсионерка, бывшая заведующая детским садом, она сама позвонила в дверь на пятый день этого кошмара.
– Привет, молодая мать! Принесла тебе пирожков с печенкой, гемоглобин повышать, – без обиняков заявила она с порога, протягивая Лене тарелку, накрытую полотенцем.
Из гостиной тут же материализовалась Раиса Петровна.
– Здравствуйте. А мы гостей не ждали, – холодно процедила она, оглядывая Ольгу Ивановну с ног до головы.
– А я не в гости, я по-соседски, – не смутилась та. – Леночку пришла проведать. Как ты, деточка? Бледная вся. Этот коршун тебя доконал, что ли?
Она бесцеремонно кивнула на Раису Петровну. Та вспыхнула.
– Я бы попросила! Я законная бабушка, помогаю детям!
– Помогать и мешать – две большие разницы, голубушка, – отрезала Ольга Ивановна. – Я сорок лет с детьми и их мамашами работала, и с бабушками тоже. И знаю, что лучшая помощь от бабушки – это та, о которой попросили. А еще лучше – помощь деньгами и на расстоянии. Пойдем, Ленок, на кухню, чай пить. А вы, мамаша, идите внука покараульте, а то мы тут шуметь будем.
Раиса Петровна, побагровев от ярости и не найдя, что возразить на такой прямой напор, фыркнула и удалилась в гостиную, демонстративно громко хлопнув дверью.
На кухне, за чашкой чая, Лена впервые за несколько дней разрыдалась. Она рассказывала все, захлебываясь словами и слезами: про фотообои, про «Красную Москву», про отнятого ребенка, про безразличие мужа.
Ольга Ивановна слушала молча, сурово сдвинув брови. Потом положила свою сухую, теплую руку на руку Лены.
– Так, девочка моя, слушай сюда. Это не свекровь у тебя. Это вампир энергетический. Она тебя сейчас до нервного срыва доведет, у тебя молоко пропадет, а она скажет: «Я же говорила, что она мать никудышная!» – и заберет ребенка себе на воспитание. Это классика жанра.
– Что же мне делать? – всхлипнула Лена. – Сергей ее слушает…
– А муж твой – теленок. Маменькин сынок, который боится мамкину юбку отпустить. Значит, действовать надо самой. Это твой дом. Это твой ребенок. Твои правила. Запомни: моя квартира, мои правила. Повтори.
– Моя квартира… мои правила, – неуверенно прошептала Лена.
– Громче! И не мне, а себе скажи! Ты – мать! Ты главная! Природа так устроила. Ты его девять месяцев носила, ты его рожала, твой организм его кормит. А она кто? Посторонний человек с манией величия. Сегодня же вечером ставишь вопрос ребром. Или она съезжает, или… или съезжаете вы.
– Куда мы съедем?
– Да хоть куда! К родителям своим, на съемную квартиру. Но из этого дурдома надо бежать. Иначе она сломает и тебя, и семью твою. Поверь мне, старому педагогу. Она не остановится. Такие не останавливаются. Они идут до конца.
Этот разговор стал для Лены глотком свежего воздуха. Словно кто-то открыл форточку в душной, затхлой комнате. Впервые за долгое время она почувствовала не страх, а злость. Здоровую, правильную злость. И решимость.
***
Вечером, дождавшись, когда Сергей закончит работать, Лена позвала его в спальню. Раиса Петровна в это время смотрела в гостиной свой любимый сериал, комментируя его вполголоса.
– Сережа, нам нужно поговорить, – начала Лена твердо, глядя ему прямо в глаза.
– Лен, я устал, давай завтра? – он уже тянулся к ноутбуку.
– Нет. Сейчас.
Он удивленно поднял на нее глаза. В ее голосе прозвучали новые, незнакомые ему металлические нотки.
– Твоя мама должна уехать. Сегодня.
Сергей поморщился, как от зубной боли.
– Опять ты начинаешь… Ну куда она поедет на ночь глядя?
– Домой. У нее есть свой дом. А это – наш дом. Мой и твой. И нашего сына. И я больше не потерплю ее присутствия здесь.
– Лена, это жестоко! Она же…
– Что «она же»? Помогает? Сережа, открой глаза! Она уничтожает меня! Она отбирает у меня материнство! Она превратила нашу квартиру в свой филиал! Ты видел, что она сделала с детской? Тебе это нравится?
– Ну… обои, конечно, аляповатые, – нехотя признал он. – Но она же хотела как лучше…
– Мне плевать, как она хотела! Есть результат! Результат – это то, что я, мать, боюсь зайти в комнату к собственному сыну! Я не могу остаться с ним наедине, потому что она тут же врывается с очередным ценным указанием!
Напряжение в комнате росло. Голос Лены дрожал, но не от слез, а от гнева.
– Ты должен с ней поговорить. Ты, как ее сын. Скажи ей, что мы благодарны за помощь, но теперь хотим справляться сами.
– Я не могу, – честно признался Сергей, опустив голову. – Она обидится. Ты же знаешь, у нее сердце…
– Сердце у нее как у быка, не придумывай! – отрезала Лена. – Значит, так. Если ты не можешь, скажу я. Но тогда будет скандал. И я не буду подбирать выражений.
– Лена, не надо… Пожалуйста…
И в этот момент дверь в спальню распахнулась. На пороге стояла Раиса Петровна. Видимо, громкость сериала не смогла заглушить их разговор. Лицо ее было каменным.
– Значит, вот как, да? – ледяным тоном произнесла она, глядя на Лену. – Я вам мешаю? Я, которая жизнь на вас кладет, мешаю? Гнать меня собрались, змея подколодная?
– Раиса Петровна, я просто хочу сама заниматься своим ребенком, – попыталась сохранить самообладание Лена.
– Своим? – свекровь шагнула в комнату. – Да что ты в нем понимаешь? Ты думаешь, родила – и все, мать? Мать – это та, кто ночей не спит, кто душу вкладывает! А ты только о себе и думаешь! Обои ей не те, понимаешь ли! Да ты знаешь, что я всю пенсию на эту вашу детскую потратила?! Чтобы у внука все самое лучшее было! А ты, неблагодарная!
– Мама, перестань! – слабо пискнул Сергей.
Но ее уже было не остановить. Она надвигалась на Лену, как танк.
– Я сразу твоему балбесу говорила – не ту ты выбрал! Гонору много, а толку ноль! Пустышка! Я-то думала, с рождением ребенка в тебе хоть что-то материнское проснется! А ты как была эгоисткой, так и осталась! Ничего, я это исправлю. Я из Мишеньки нормального человека выращу, не такого, как его мать!
Лена смотрела на нее, и слова Ольги Ивановны – «Она не остановится. Такие идут до конца» – звенели у нее в ушах набатом. Она поняла, что это не просто ссора. Это экзистенциальная битва.
***
Следующие два дня прошли в состоянии холодной войны. Раиса Петровна с Леной не разговаривала, но ее присутствие стало еще более гнетущим. Она демонстративно вздыхала, проходя мимо, бормотала себе под нос что-то про «неблагодарных детей» и общалась с Мишенькой так, будто Лены не существовало в комнате.
– Ну вот, мой золотой, сейчас бабушка тебя переоденет, а то мать твоя опять тебя в три одежки закутала, спаришься ведь, – говорила она, меняя подгузник.
Сергей окончательно ушел в глухую оборону, запершись в своем рабочем углу и выходя только поесть.
На третий день после ссоры Лене нужно было сходить в детскую поликлинику, прикрепить Мишу к участку. Раиса Петровна вызвалась посидеть с внуком.
– Иди, иди, прогуляйся, – с ядовитой любезностью сказала она. – Я присмотрю. Уж как-нибудь справлюсь, не в первый раз.
Лене было страшно оставлять сына с ней, но другого выхода не было. Сергей был на важном онлайн-совещании. Она оделась за десять минут, сто раз поцеловала сонного Мишеньку и почти бегом бросилась в поликлинику.
Все дела заняли у нее не больше часа. Она летела домой, подгоняемая тревогой. Сердце колотилось как бешеное. Она открыла дверь своим ключом и сразу поняла – что-то не так. В квартире стояла звенящая тишина. Не было слышно ни бормотания свекрови, ни кряхтения Миши.
– Я дома! – крикнула она.
Тишина.
Она бросилась в гостиную. На диване, где спал Миша, было пусто. Сердце ухнуло в пятки. Она метнулась в детскую.
И вот там она ее и увидела.
Раиса Петровна стояла спиной к двери, около комода. Рядом на полу стояла большая дорожная сумка. Свекровь методично и споро укладывала в нее детские вещи: распашонки, ползунки, бутылочки. На самом комоде, мирно посапывая, лежал Мишенька, уже одетый в уличный комбинезон.
Лена застыла, не в силах вздохнуть. Воздуха не было.
– Что… что вы делаете? – прохрипела она.
Раиса Петровна медленно обернулась. На ее лице не было ни злости, ни раскаяния. Только холодная, стальная решимость.
– То, что должна была сделать давно, – спокойно ответила она. – Я забираю внука.
Лена подумала, что ослышалась. Что это дурной сон, последствие усталости и стресса.
– Что… что вы сказали?
– Я сказала, я забираю Мишу к себе, – так же ровно, без эмоций, повторила свекровь. – Ты не готова быть матерью, Лена. Ты не справляешься. Ты слабая, истеричная, и думаешь только о себе. Ребенку будет лучше со мной. У меня и опыт, и здоровье, и любовь настоящая, не эгоистичная.
Она говорила это так, будто обсуждала покупку картошки на рынке. Обыденно и просто. И от этой обыденности Лене стало по-настоящему страшно. Она поняла, что перед ней не просто властная женщина. Перед ней безумие. Тихое, методичное безумие.
– Вы не имеете права, – шепотом произнесла Лена, делая шаг в комнату.
– Имею, – усмехнулась Раиса Петровна. – Я – его бабушка. И я вижу, что ребенку угрожает опасность в лице неадекватной матери. Я потом все в опеке объясню. И Сережа меня поддержит. Он всегда меня поддерживает, когда дело доходит до серьезных решений. Он просто тебя боится, вот и молчит.
Она застегнула молнию на сумке и протянула руки к ребенку.
И в этот момент внутри Лены что-то щелкнуло. Перегорел последний предохранитель, отвечавший за вежливость, за терпение, за страх перед скандалом. Остался только один инстинкт – инстинкт волчицы, у которой отнимают детеныша.
Она не закричала. Она не бросилась драться. Она молча, на негнущихся ногах, вышла из детской, дошла до прихожей, где на тумбочке лежал ее мобильный телефон. Ее пальцы дрожали, но она безошибочно набрала три цифры.
– Алло, полиция? – сказала она в трубку ровным, мертвым голосом. Раиса Петровна, услышав это, выскочила из детской. На ее лице впервые отразилось изумление, сменившееся яростью.
– Ты что творишь, идиотка?! – зашипела она.
Но Лена уже не смотрела на нее. Она смотрела в одну точку на стене и говорила в трубку.
– Адрес: улица Рокоссовского, дом шестнадцать, квартира восемьдесят два. У меня пытаются похитить ребенка. Да, новорожденного. Собственная свекровь. Она собрала его вещи и говорит, что забирает его к себе. Приезжайте, пожалуйста, быстрее. Я боюсь, что она может ему навредить.
Закончив говорить, она опустила телефон. Раиса Петровна стояла напротив, ее лицо исказилось от ненависти.
– Ах ты, дрянь… Ты… ты на мать родную полицию вызвала! Да я тебя!..
Она сделала шаг к Лене, но тут из своей комнаты, наконец, вынырнул Сергей, привлеченный шумом. Увидев мать с перекошенным лицом, бледную, как смерть, жену с телефоном в руке и собранную детскую сумку в коридоре, он все понял.
– Мама?! Ты что… Лена, что случилось?!
– Спроси у своей матери, – безжизненным голосом ответила Лена. – Она решила, что мой сын – это ее собственность.
И в этот момент в дверь позвонили. Настойчиво, требовательно.
Полиция приехала.
***
Визит наряда был недолгим, но оглушительным по своим последствиям. Два усталых сотрудника, молодой лейтенант и старший сержант предпенсионного возраста, вошли в квартиру и окинули всех тяжелыми взглядами. Раиса Петровна тут же впала в истерику, заламывая руки и крича, что ее, заслуженного человека, оболгали, что «эта гадюка» специально все подстроила.
– Я просто вещички внуку собрала, чтобы к себе на пару дней взять, помочь! – рыдала она.
– Без согласия матери? – спокойно уточнил сержант, глядя на Лену.
Лена молча кивнула.
– Гражданка, – обратился он к Раисе Петровне. – Собирайте свои вещи и проследуйте по месту вашей прописки. Создавать конфликтные ситуации в чужой квартире, тем более с новорожденным, не надо. Иначе проедем в отделение, будем составлять протокол. Вам это надо?
Это подействовало. Угроза поездки в отделение отрезвила Раису Петровну лучше любого нашатыря. Она смерила Лену испепеляющим взглядом, полным обещаний всех кар небесных, молча схватила свое пальто, сумку и, не попрощавшись даже с сыном, вылетела за дверь.
Когда за ней закрылась дверь, а следом ушли и полицейские, в квартире повисла оглушительная тишина. Сергей стоял посреди гостиной, обхватив голову руками.
– Лена… Зачем? Полиция… Боже, какой позор…
Лена подошла к нему. Она была совершенно спокойна. Слезы, гнев, страх – все выгорело дотла. Остался только холодный, ясный пепел.
– Позор, Сережа, – это не полиция. Позор – это когда твоя мать пытается украсть твоего ребенка у твоей жены, а ты сидишь в соседней комнате и ничего не слышишь. Позор – это когда ты два года позволял ей вытирать об меня ноги, а я терпела, потому что любила тебя и не хотела ссор.
Она взяла на руки проснувшегося от шума и готового заплакать Мишу, прижала его к себе.
– Сейчас ты сделаешь выбор. Не завтра, не через неделю. Сейчас. Или в этой квартире живем мы – я, ты и наш сын. И твоя мать не переступает ее порог без моего личного приглашения. Никогда. Или ты собираешь вещи и уезжаешь к ней. Утешать ее и рассказывать, какая у тебя жена-монстр. Выбирай.
Сергей поднял на нее глаза. В них был ужас, растерянность и, кажется, впервые за долгое время – протрезвление. Он смотрел на свою жену, на эту спокойную, незнакомую ему женщину со сталью в голосе, на своего крошечного сына у нее на руках, и, кажется, до него наконец-то дошло, на краю какой пропасти они стояли.
– Я… – начал он, но голос сорвался. – Прости меня, Лена. Я… я остаюсь. С вами.
Это был долгий, мучительный вечер. И еще более долгая ночь. Но утром, когда первые лучи солнца коснулись стен, Лена проснулась в своей кровати, обнимая мужа. В соседней комнате, в своей кроватке, мирно спал ее сын. В квартире пахло только молоком и детской присыпкой. И тишиной. Благословенной, выстраданной тишиной.
Раиса Петровна звонила еще несколько недель. Сначала с угрозами, потом с жалобами на сердце, потом с рыданиями. Сергей брал трубку, выходил на балкон и что-то долго и тихо ей отвечал. Лена не вслушивалась. Это была его битва. Он должен был выиграть ее сам.
Однажды, спустя пару месяцев, они с Мишенькой гуляли в парке. Сергей подошел к ним после работы, взял сына на руки.
– Мама звонила, – сказал он, не глядя на Лену. – Извинялась. Сказала, что бес попутал. Просила разрешения увидеть внука.
Лена посмотрела на мужа, на то, как бережно он держит Мишу.
– В парке. На час. В твоем присутствии, – после долгой паузы ответила она. – И если я услышу хоть одно слово критики или совета, это будет последняя их встреча.
Сергей кивнул.
– Я понимаю. Спасибо, Лен.
Это было не прощение. Это был новый договор. Хрупкий, как тонкий лед, но основанный уже не на слепом терпении, а на четко очерченных границах. Лена медленно сдирала со стен детской уродливые фотообои. Под ними проступали ее нежные, акварельные самолетики. Они летели вверх, в чистое, свободное небо. И Лена знала, что теперь у нее хватит сил, чтобы это небо над головой ее сына оставалось чистым всегда.
🔔 Чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Рекомендую к прочтению увлекательные рассказы моей коллеги: