Тишина в квартире была густой, вязкой, как непромешанное тесто. Елена сидела на диване, обхватив руками чашку с остывшим ромашковым чаем, и смотрела в одну точку на ковре — туда, где вытерся узор, обнажив серую основу. В ушах до сих пор стоял голос врача, ровный, почти безразличный, но слова его были острыми, как осколки стекла. «Злокачественное новообразование. Не тяните, Елена Викторовна. Протокол предлагает операцию, но очередь на квоту… Сами понимаете. Платный вариант надежнее и быстрее. Время — ключевой фактор».
Время. За последние тридцать лет брака ее время будто принадлежало кому-то другому. Оно текло по расписанию, установленному мужем, Алексеем: его работа, его увлечения, его мать, его планы. Она, учительница младших классов, была тихой гаванью, надежным тылом. Ее мир состоял из тетрадок в косую линейку, запаха мела на пальцах и детских голосов, щебечущих на перемене. Вечером — ужин, проверка домашних заданий, негромкий телевизор. Алексей, владелец небольшой автомастерской, приходил поздно, пахнущий машинным маслом и усталостью, ужинал молча и утыкался в телефон или газету. Они существовали в одной плоскости, но давно уже не пересекались по-настоящему.
Диагноз стал тем камнем, который, упав в их застоявшееся болото, должен был поднять волну. Елена ждала мужа с замиранием сердца, репетируя слова. Она не собиралась плакать или впадать в истерику. Нужно было просто и ясно изложить факты. Есть проблема, и есть решение — платная операция. У них были сбережения, отложенные «на старость», на ту самую мифическую «черную» дыру в бюджете, которая, казалось, никогда не появится. Вот она появилась.
Дверь щелкнула, в прихожую ввалился Алексей. Скинул ботинки, прошел на кухню, не глядя на жену.
— Ужинать будешь? Я котлеты сделала, твои любимые, с чесночком.
— Потом, — буркнул он, открывая холодильник и доставая бутылку кефира. — Устал как собака. Опять этот Колька накосячил с покраской, пришлось самому переделывать.
Он сел за стол напротив, отхлебнул кефир прямо из бутылки. Его лицо, обычно просто утомленное, сегодня светилось каким-то странным, лихорадочным возбуждением.
— Леш, — начала Елена, и голос предательски дрогнул. Она откашлялась. — Мне нужно с тобой поговорить. Серьезно.
— Давай, выкладывай, — он даже не поднял на нее глаз, листая что-то в смартфоне.
— Я сегодня была у врача. У онколога. В общем… — она замялась, подбирая слова, чтобы не напугать, не показаться паникершей. — У меня нашли… опухоль. Нужна операция. Срочно.
Алексей наконец оторвался от экрана. Его взгляд был не испуганным, не сочувствующим, а скорее… оценивающим. Словно он прикидывал стоимость ремонта для очередного клиента.
— Серьезно? — спросил он.
— Более чем. Врач говорит, нельзя тянуть. Можно по квоте, но это ждать несколько месяцев. А можно платно, через две недели. Деньги у нас есть. Те, что мы откладывали…
Елена осеклась. Выражение лица мужа изменилось. Возбуждение, которое она заметила раньше, прорвалось наружу.
— Вот же совпадение, а! — он хлопнул ладонью по столу. — Я как раз тоже хотел поговорить про деньги. Ленка, ты не представляешь! Я сегодня такой вариант нашел!
Она смотрела на него, не понимая. Какое совпадение? Какой вариант?
— Мать звонила, опять вся в слезах. Давление скачет, в городе ей душно, соседи шумят. Говорит, помру я тут, в четырех стенах. И я подумал… Помнишь, мы говорили про дачу? Так вот, я сегодня после работы заехал в одно место… Кооператив «Рассвет». Там бабка одна продает участок. Шесть соток, домик, конечно, старенький, но крепкий. Яблони, смородина… Речка рядом. И цена — смешная! Как раз наши сбережения. Надо брать немедленно, пока не ушло! Представляешь, мать на свежий воздух перевезем, она там огурчики-помидорчики посадит, оживет сразу!
Елена слушала этот поток восторженных слов, и холод расползался по ее венам, замораживая страх и оставляя после себя звенящую пустоту. Она смотрела на мужа, на его горящие глаза, и не узнавала его. Или, может быть, наоборот — впервые за много лет увидела по-настоящему.
— Леша, ты меня слышал? — тихо спросила она. — Я сказала, мне нужна операция.
Он досадливо отмахнулся, словно от назойливой мухи.
— Слышал я, слышал. Ну что ты сразу паникуешь? Опухоль… Все у тебя будет нормально. Встанешь на очередь, получишь свою квоту. Не ты первая, не ты последняя. А тут — шанс! Для мамы! Она всю жизнь на нас с тобой горбатилась, неужели не заслужила спокойной старости на своей земле?
Звенящая пустота внутри Елены начала наполняться чем-то тяжелым, ледяным.
— Но врач сказал… время. Несколько месяцев могут быть критичными.
Алексей встал, прошелся по кухне. Он был полон энергии, планов. Ее проблема была лишь досадным препятствием на пути к его великой цели.
— Лен, ну давай реально на вещи смотреть. Все эти врачи всегда нагнетают, им лишь бы денег содрать с перепуганных людей. Подумаешь, подождешь немного. Ничего с тобой не случится. А вот дача… Такой вариант второй раз не подвернется. Так что давай решим так. Твоя операция подождет, сначала маме купим дачу!
Он произнес это так просто, так уверенно, будто озвучил единственно верное и логичное решение. Словно речь шла не о ее жизни, а о покупке нового телевизора, которую можно отложить. В наступившей тишине было слышно, как гудит старый холодильник и как внутри Елены что-то с хрустом ломается. Не кость, не орган. Что-то гораздо более важное — основа, на которой тридцать лет держался ее мир.
***
На следующий день Елена пошла на работу как в тумане. Детские голоса казались приглушенными, лица расплывались. Она автоматически объясняла правило «жи-ши», выводила на доске каллиграфическим почерком образцы букв, но мысли ее были далеко. Они бились, как птицы в клетке, о вчерашние слова мужа. «Твоя операция подождет». «Ничего с тобой не случится».
На большой перемене к ней в класс заглянула Светлана, учительница истории из параллели. Женщина лет сорока, разведенная, резкая, но с добрыми и внимательными глазами.
— Викторовна, ты чего такая бледная? Давление? Может, таблетку?
Елена только покачала головой, не в силах вымолвить ни слова. Светлана прикрыла дверь, присела на краешек ученической парты.
— Так, рассказывай. Что стряслось? Только не говори, что ничего. Я тебя не первый год знаю. У тебя на лице все написано.
И Елену прорвало. Она не плакала, нет. Слезы замерзли где-то внутри. Она просто начала говорить. Тихо, сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Про диагноз, про врача, про сбережения. И про дачу для свекрови.
Светлана слушала молча, только брови ее медленно ползли вверх. Когда Елена закончила, она долго молчала, глядя в окно на школьный двор, где носились и кричали дети.
— Вот же… козел, — наконец произнесла она, и это грубое слово прозвучало на удивление уместно. — Прости, Викторовна, но других слов у меня нет.
— Он не со зла, — по инерции попыталась защитить мужа Елена. — Он просто… о матери очень заботится. Она для него все. Он считает, что это логично…
— Логично? — Светлана развернулась к ней. — Лена, какая к черту логика? Есть твоя жизнь, которая под угрозой. И есть прихоть его мамани, которая прекрасно проживет еще десять лет в своей квартире, отравляя существование всем вокруг. Где в этом уравнении ты? Твои страхи? Твое здоровье? Или ты просто функция — «жена», которая должна все понять и подождать?
Слова Светланы были как пощечина. Отрезвляющая и болезненная. «Где в этом уравнении ты?» Елена никогда не задавала себе этого вопроса. Она была частью чего-то общего: «мы», «семья». А оказалось, что в этом «мы» ее доля была ничтожно мала.
— Я не знаю, что делать, — прошептала она.
— А что тут делать? — пожала плечами Светлана. — Деньги общие? Общие. Значит, половина твоя. Бери свою половину и иди на операцию. А он пусть на свою половину покупает маме хоть виллу на Канарах. Или берет кредит. Это уже его проблемы.
— Так нельзя… Мы же семья.
— Семья — это когда друг за друга горой. А то, что ты описала, — это, извини, паразитизм. Он давно уже живет своей жизнью, а ты его обслуживаешь. Болезнь просто вскрыла этот нарыв. Подумай об этом, Лен. У тебя сейчас не так много времени на рефлексию. Нужно действовать.
Вечером Алексей вернулся в приподнятом настроении. Он развернул на кухонном столе какой-то план, нарисованный от руки на листке в клетку.
— Смотри! Я тут прикинул. Вот тут домик. Мы веранду пристроим, застеклим. Будет у мамы зимний сад. А здесь баньку поставим. Я уже с мужиками говорил, сруб недорого можно взять. А огород…
Он говорил и говорил, увлеченно тыча карандашом в схему. Елена смотрела на его затылок и впервые в жизни чувствовала не привычную тихую нежность, а отчуждение. Словно перед ней сидел совершенно чужой человек, говорящий на незнакомом языке о вещах, не имеющих к ней никакого отношения.
— Завтра поедем смотреть, — заявил он, сворачивая план. — Я с хозяйкой договорился. После обеда. Так что отпросись с последних уроков.
— Я не поеду, — тихо сказала Елена.
Алексей замер. Медленно повернулся.
— Это еще почему?
— У меня нет на это сил. И желания.
— Так, я не понял, — в его голосе появились жесткие нотки. — Ты что, бунтовать вздумала? Я для семьи стараюсь, для матери, а ты мне тут концерты устраиваешь?
— Это не для семьи, Леша. Это для твоей мамы. И для тебя. Меня в этих планах нет.
— Ах, вот как мы заговорили! — он усмехнулся. — Это тебе подружка твоя разведенная мозги вправила? Что, тоже захотелось «свободной и независимой» стать? Не на ту напал, дорогая. Мы тридцать лет вместе. И я лучше знаю, что для нашей семьи хорошо. Так что завтра после обеда я за тобой заезжаю. И это не обсуждается.
Он вышел из кухни, демонстративно хлопнув дверью. Елена осталась сидеть за столом. Холод внутри нее сгустился до твердости стали. Она вдруг поняла, что Светлана была права. Действовать нужно сейчас.
***
Поездка на «смотрины» превратилась в изощренную пытку. Алексей заехал за ней прямо к школе, демонстративно посигналив. Коллеги, выходившие на крыльцо, проводили их любопытными взглядами. Елена села в машину, чувствуя себя экспонатом в музее. Рядом с Алексеем на переднем сиденье восседала его мать, Таисия Петровна, одетая в лучшее свое пальто и надушенная «Красной Москвой» так, что у Елены запершило в горле.
— Здравствуй, Леночка, — проворковала свекровь, даже не повернув головы. — Вот, едем мое будущее гнездышко смотреть. Алешенька, сынок, такой заботливый у меня. Всю душу вкладывает, чтобы мать на старости лет порадовать.
Всю дорогу Алексей и его мать оживленно обсуждали предстоящую покупку. Таисия Петровна уже распределяла, где у нее будут грядки с укропом, а где — клумба с флоксами.
— И парник надо обязательно, Алеша! Чтобы огурчики ранние были. И крыжовник посадить, ты же любишь варенье из крыжовника.
Елена сидела сзади, как невидимка, и смотрела в окно на проплывающие мимо унылые пейзажи ярославского пригорода. Она чувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Нет, хуже — она была ресурсом, тем самым «общим сбережением», которое должно было оплатить этот банкет.
Дача оказалась именно такой, как описывал Алексей. Покосившийся домик, заросший бурьяном участок. Но Алексей смотрел на это безобразие глазами влюбленного.
— Мам, смотри, тут яблоня какая! Антоновка! А вот тут сарайчик под снос, на его месте баня встанет идеально!
Таисия Петровна ходила по участку, картинно охая и прижимая руку к сердцу.
— Ох, воздух-то какой! Не то что в нашем гадюшнике городском. Прямо дышится легче. Леночка, а ты чего молчишь? Не нравится?
Елена вздрогнула от прямого обращения.
— Я… я просто устала, Таисия Петровна.
— Устала она, — поджала губы свекровь, бросив на сына выразительный взгляд. — Конечно, о чужом счастье думать — это не мешки ворочать. Некоторые только о себе и думают. Вот у меня сердце заходится от радости, а ей и дела нет.
Алексей нахмурился.
— Мам, не начинай. Лена просто неважно себя чувствует.
«Неважно себя чувствует». Эта фраза, брошенная как подачка, прозвучала для Елены как приговор. Он знал. Он все знал, но предпочел отодвинуть ее болезнь на задний план, как ненужную ветошь.
На обратном пути они заехали в банк.
— Надо снять деньги на задаток, — деловито пояснил Алексей, не спрашивая ее мнения. — Я договорился с хозяйкой, завтра утром отдадим, чтобы она другим не показывала.
Елена молча наблюдала, как он стоит у банкомата, как аппарат отсчитывает пачки купюр. Ее деньги. Их общие деньги. Деньги, которые могли бы спасти ей жизнь, сейчас превращались в залог чужой мечты.
Когда они вернулись домой, и Алексей, высадив мать, поднялся в квартиру, он был на взводе.
— Ну, и что это за представление было? — накинулся он на нее с порога. — Ходила с кислой миной, матери все настроение испортила! Не могла улыбнуться ради приличия?
— Какого приличия, Леша? — голос Елены был тихим, но на удивление твердым. — Приличия требовали бы сначала спросить меня, хочу ли я этого. Хочу ли я отдать деньги, предназначенные для моего лечения, на эту развалюху.
— Опять ты за свое! — взорвался он. — Да пойми ты, дура, это вложение! Недвижимость! А твоя операция — это расход! Трата! К тому же, тебе ее и так сделают, бесплатно! Рано или поздно! Что ты прицепилась к этим деньгам?
— Потому что это и мои деньги тоже. И моя жизнь.
— Ах, твоя жизнь! — он издевательски рассмеялся. — А жизнь моей матери ничего не стоит? Она меня одна поднимала, пока твой папаша-профессор лекции читал! Она заслужила! А ты… ты просто эгоистка. Всегда ей завидовала.
Этот удар был ниже пояса. Елена никогда не завидовала свекрови. Она ее жалела. Жалела за ее неустроенную жизнь, за ее вечное недовольство, за ее отчаянную, душащую любовь к сыну.
Она ничего не ответила. Просто развернулась и ушла в спальню, закрыв за собой дверь. Она легла на кровать прямо в одежде и уставилась в потолок. В голове не было ни одной мысли. Только гулкая, оглушающая пустота. А потом, из самой глубины этой пустоты, медленно, как росток сквозь асфальт, начало пробиваться решение. Холодное, ясное и окончательное.
***
Следующие несколько дней прошли в состоянии странного, отстраненного спокойствия. Елена ходила на работу, вела уроки, общалась с коллегами. Она даже улыбалась. Но это была улыбка человека, который смотрит на мир через толстое стекло. Алексей, видя ее покорность, успокоился. Он решил, что она «перебесилась» и смирилась. Он был занят: звонил каким-то строителям, чертил планы, договаривался о вывозе мусора с будущего участка. Он жил уже там, в мире новой дачи и счастливой матери.
Елена же жила в своем, новом мире. Мире, где нужно было принимать решения. Она позвонила в клинику.
— Девушка, здравствуйте. Это Елена Викторовна Белова. Я была у вас на приеме у доктора Самойлова.
— Да, Елена Викторовна, минутку… — зашуршали бумаги на том конце провода. — Да, вижу вас. Вы надумали по поводу операции?
— Да, — твердо сказала Елена. — Я согласна на платный вариант. Когда ближайшая дата?
— Давайте посмотрим… Есть окно через полторы недели. Вас устроит? Нужно будет сдать анализы и внести предоплату.
— Устроит. Я завтра подъеду.
Положив трубку, Елена почувствовала не страх, а облегчение. Словно тяжелый груз, который она носила много лет, наконец-то свалился с ее плеч. Она сделала первый шаг. Сама. Для себя.
На следующий день она взяла отгул. Утром, пока Алексей был на работе, она поехала в банк. Попросила операционистку разделить их общий счет на два. Девушка удивленно подняла брови, но молча выполнила операцию. Елена сняла свою половину. Ровно столько, сколько требовалось на операцию и первоначальную реабилитацию. Держа в руках конверт с деньгами, она не чувствовала себя воровкой. Она чувствовала себя человеком, который забирает свое.
Потом она поехала в клинику. Подписала договор, внесла предоплату. Получила на руки список необходимых анализов и памятку для госпитализации. Все было реально. Четко. Понятно. Никаких туманных обещаний и ожиданий.
Вечером Алексей вернулся домой возбужденный и злой одновременно.
— Представляешь, эта бабка-хозяйка цену на тридцать тысяч взвинтила! Говорит, еще покупатели нашлись. Срочно нужен полный расчет, иначе продаст другим. Завтра утром надо ехать в банк, снимать остаток и оформлять сделку.
Он сел за стол, ожидая, что Елена принесет ему ужин. Но она не двигалась с места. Она сидела в кресле в гостиной, спокойная и прямая.
— Леша, денег на счете больше нет.
Он не сразу понял.
— В смысле нет? Мы же только задаток сняли. Там основная сумма лежит.
— Там лежит твоя половина. Свою я сегодня забрала.
Алексей смотрел на нее так, будто она заговорила на китайском. До него медленно доходил смысл сказанного. Лицо его побагровело.
— Ты… что сделала? Ты взяла деньги? Без моего разрешения?
— Мне не нужно твое разрешение, чтобы распоряжаться моей половиной нашего общего имущества, — ее голос был ровным, без единой дрогнувшей нотки. — Я оплатила операцию. Через десять дней у меня госпитализация.
Он вскочил, опрокинув стул.
— Ты… ты с ума сошла?! Ты сорвала мне сделку века! Я матери обещал! Ты понимаешь, что ты наделала?!
— Я понимаю. Я спасаю себе жизнь.
— Какую жизнь?! — орал он, размахивая руками. — Тебя бы и так прооперировали! А дача?! Мать?! Ты о ней подумала?!
— Я думала о ней последние тридцать лет, Леша. Больше, чем о себе. Хватит.
Это было то самое «Нет», но произнесенное не в пылу ссоры, а как констатация факта. Окончательное и бесповоротное.
Алексей задыхался от ярости. Он не находил слов. Он привык, что она уступает, соглашается, молчит. А сейчас перед ним сидела чужая, холодная, незнакомая женщина.
— Я… я этого так не оставлю! — выдохнул он. — Ты пожалеешь!
Он схватил куртку и выбежал из квартиры, хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда.
Елена не вздрогнула. Она продолжала сидеть в кресле, глядя на темное окно. Впервые за много лет в квартире была настоящая, благословенная тишина. И в этой тишине она ясно слышала стук собственного сердца. Оно билось. А значит, у нее еще было время. Ее собственное время.
***
Оставшиеся до госпитализации дни Елена провела в странном, деятельном оцепенении. Она собрала сумку в больницу: халат, тапочки, книга, которую давно хотела прочитать. Сходила в школу, написала заявление на длительный отпуск за свой счет по состоянию здоровья. Директриса, пожилая мудрая женщина, все поняла без лишних слов и подписала бумаги.
Алексей дома не появлялся. Пару раз он звонил. Первый звонок был полон угроз и оскорблений. Он кричал, что она его предала, что он подаст в суд, что она останется ни с чем. Елена молча выслушала и положила трубку. Второй звонок был другим. Он говорил растерянно, почти жалобно. «Лен, ну ты чего? Ну давай поговорим. Мать плачет, давление подскочило. Ну нельзя же так…». Она ответила только одно: «Мне не о чем с тобой говорить, Алексей». И снова нажала отбой.
В день госпитализации за ней заехала Светлана. Она молча помогла донести сумку до машины.
— Все будет хорошо, Викторовна, — сказала она, когда они подъехали к больнице. — Ты сильная. Сильнее, чем думаешь.
— Спасибо тебе, Света. За все.
— Ерунда, — отмахнулась та. — Позвони, как в себя придешь.
Елена кивнула и пошла к приемному покою. Она не оглядывалась. Прошлое осталось за спиной, там, за воротами больницы.
Операция прошла успешно. Первые дни были тяжелыми: боль, слабость, капельницы. Но даже сквозь туман медикаментов Елена чувствовала нечто новое — легкость. Будто вместе с опухолью врачи удалили из нее что-то еще, гораздо более тяжелое и ядовитое. Многолетний груз чужих ожиданий, обид и необходимости быть удобной.
Когда ей разрешили вставать, она первым делом подошла к окну. Внизу был больничный сквер, по дорожкам ходили люди. Она смотрела на них и понимала, что снова стала одной из них. Человеком, у которого есть будущее.
Алексей пришел один раз, через неделю после операции. Принес апельсины и кефир. Он выглядел постаревшим и растерянным. Сел на стул у кровати.
— Ну, как ты? — спросил он тихо.
— Нормально. Иду на поправку.
Они помолчали.
— Мать очень переживает, — наконец сказал он. — Дачу ту мы упустили. Денег не хватило.
Елена только кивнула. Ей было все равно.
— Лен… — он поднял на нее глаза, и в них была не злость, а какая-то вымученная мольба. — Может, это… забудем все? Вернешься домой, все будет по-старому.
По-старому. Эти слова прозвучали для Елены страшнее любого диагноза. Вернуться в ту тину, в то болото, где ее нет?
— Нет, Леша, — ответила она спокойно, глядя ему прямо в глаза. — По-старому уже не будет. Никогда. Я подаю на развод.
Он смотрел на нее долго, потом тяжело вздохнул, встал и ушел, оставив на тумбочке пакет с апельсинами. Больше он не приходил.
Через три недели Елену выписали. Она не вернулась в их общую квартиру. Светлана помогла ей снять маленькую, но уютную однокомнатную квартирку на окраине Ярославля. Первое время было трудно. И физически, и материально. Развод и раздел имущества оказались грязным и неприятным процессом. Алексей, подстрекаемый матерью, бился за каждый квадратный метр, за каждую ложку. В итоге суд разделил их трехкомнатную квартиру пополам. Ей присудили денежную компенсацию, которой едва хватило, чтобы покрыть долги за аренду и скромно жить, пока она не сможет вернуться на работу.
Но однажды вечером, сидя в своей съемной квартирке у окна, Елена смотрела на заходящее солнце. На подоконнике в горшочке робко набирала цвет фиалка, подаренная Светланой. В квартире пахло свежезаваренным чаем и свободой. Не было ни страха, ни сожаления. Она потеряла мужа, квартиру, стабильность. Но она обрела нечто несоизмеримо большее. Она обрела себя. И это было самое дорогое наследство, которое она могла получить. Наследство от самой себя — право на собственную жизнь.
Рекомендую к прочтению: