Ключ не подошел. Марина Викторовна постояла секунду в недоумении, глядя на упрямую латунную головку, торчащую из замочной скважины. Это был её ключ. Тот самый, который тридцать лет лежал в специальном кармашке её сумки, рядом с пудреницей и фотографией сына-первоклассника, которая давно выцвела и превратилась в белесое пятно. Она вытащила его, попробовала снова. Металл упёрся в преграду с глухим, чужим стуком. Не тот угол. Не та глубина.
Она опустила руку и внимательно посмотрела на дверь. Их дверь, обитая темно-коричневым дерматином, с номером «47», который они с Андреем когда-то вместе прикручивали, смеясь, потому что он никак не мог попасть маленьким шурупом в дырочку. Но что-то было не так. Замок. Он был другим. Новый, блестящий, дешёвый — из тех, что ставят в спешке. Старый, надежный, финский, с которым они прожили четверть века, исчез.
Месяц. Всего месяц. «Марин, пойми, маме совсем плохо, — говорил Андрей, складывая в сумку свои рубашки и свитера. — Ей уход нужен. Побудем у неё временно. Всего месяц, может, полтора. Ей так спокойнее будет, и нам проще. А то мотаться из Твери в Конаково каждый день — ни сил, ни денег».
Марина тогда кивнула. Свекрови, Анне Петровне, и правда было нехорошо. Давление скакало, ноги отказывали. Логично. Правильно. Она сама помогла ему собрать вещи, положила сверху термос с её любимым шиповником. «Звони, если что», — сказала на прощание. Он обнял её как-то поспешно, пахнуло от него не привычным парфюмом, а тревогой и чем-то ещё, неуловимо чужим.
Она стояла на тускло освещенной лестничной площадке типовой девятиэтажки в Твери. Внизу хлопнула входная дверь, загромыхал лифт. Из-за соседской двери доносился приглушенный звук телевизора и запах жареной картошки. Мир продолжал жить своей обычной жизнью, а её мир только что треснул, как тонкое стекло. Холодок, начавшийся в пальцах, державших бесполезный ключ, пополз вверх по рукам, к плечам, к самому сердцу. Это была не паника. Это было оцепенение, ледяное и ясное. Она вдруг посмотрела на подоконник рядом с дверью. Там всегда стояли её герани в глиняных горшках. Их не было. Просто пустой, пыльный подоконник.
Марина достала телефон. Руки слегка дрожали, но она нашла номер «Андрей Муж». Гудки шли долго, мучительно. Наконец он ответил.
«Да?» — голос был сонный и какой-то чужой, как будто он говорил из-под толстого одеяла.
«Андрей, я дома, — сказала она ровно, сама удивляясь своему спокойствию. — Я не могу попасть в квартиру. Ты сменил замок?»
В трубке повисла тишина. Такая густая, что, казалось, её можно потрогать. Марина слышала его дыхание, прерывистое, виноватое.
«Марин…» — начал он.
«Что, Марин?» — её голос стал жестче. — «Ты сменил замок, я спрашиваю?»
«Да», — выдохнул он.
И снова тишина. За окном на площадке прокаркала ворона.
«Зачем?» — спросила она, хотя уже знала ответ. Знала его в тот самый момент, когда увидела блестящую сердцевину нового замка.
«Марина… Пойми… так будет лучше. Для всех».
«Для всех — это для кого?» — в её голосе звенел металл. — «Для меня, стоящей под дверью собственной квартиры?»
«Я… я встретил другую женщину, — выпалил он, и в его голосе смешались трусость и какое-то злое облегчение. — Прости».
Прости. Слово упало в тишину и разбилось на тысячи осколков. Марина молчала, глядя на обшарпанную стену напротив. Двадцать восемь лет. Она вышла за него в двадцать четыре, он был её первым и единственным мужчиной. Сын Денис, институт, его скромный бизнес по ремонту техники, её тихая работа в областном архиве. Совместные отпуска в Крыму, одинаковые чашки для утреннего кофе, его привычка разбрасывать носки, её — оставлять свет в коридоре. Всё это огромное, необъятное здание их жизни только что было снесено одним коротким, жалким словом.
«Кто она?» — спросила Марина, не потому что хотела знать, а потому что нужно было что-то сказать, чтобы не закричать.
«Какая разница…»
«Мне есть разница, Андрей. Кто она?»
«Оксана… она… она работает в налоговой. Мы познакомились… это неважно».
Марина закрыла глаза. Налоговая. Конечно. Он вечно жаловался на проверки. Наверное, моложе. Наверное, с яркими ногтями и громким смехом.
«А мама?» — спросила она, и этот вопрос прозвучал глупо. — «Как Анна Петровна?»
«С мамой… с мамой всё в порядке, — промямлил он. — Относительно. Я у неё был пару раз».
Значит, всё было ложью. Каждое слово. Про уход, про болезнь, про «побудем временно». Он просто вывез её из квартиры, как старый диван, чтобы освободить место для нового.
«Понятно, — сказала Марина. — Вещи. Мне нужны мои вещи».
«Я соберу, — поспешно сказал он. — Я всё соберу и отправлю тебе транспортной компанией. Куда?»
«Куда?» — она усмехнулась безрадостно. — «Хороший вопрос, Андрей. Я тебе сообщу».
Она нажала отбой, не дожидаясь ответа. Положила телефон в сумку, рядом с бесполезным ключом. Села на холодные ступеньки, прямо в своем элегантном бежевом пальто, которое они покупали к прошлой годовщине свадьбы. Она не плакала. Слёз не было. Внутри была выжженная, холодная пустота. Она сидела и смотрела на свои руки, на которых всё ещё был тонкий след от обручального кольца, снятого месяц назад, чтобы не мешало полоть грядки на даче у сестры. Как символично.
Первым делом она позвонила Кате, своей младшей сестре в Москву. Катя была её полной противоположностью — резкая, боевая, дважды разведённая и абсолютно не верящая в «жили они долго и счастливо».
«Кать, привет», — голос сел.
«Маринка? Ты чего такая? Что случилось?» — Катя всегда чувствовала её настроение за версту.
«Андрей… он меня из дома выгнал. Замок сменил».
В трубке на секунду воцарилось молчание, а потом раздался такой отборный, яростный мат, что Марина невольно отодвинула телефон от уха.
«ЧТО?! Этот… этот слизняк?! Этот очкарик несчастный?! Марин, ты где?»
«На лестнице сижу. У своей бывшей двери».
«Так. Билет на ближайший поезд до Москвы. Сапсан, ласточка, собака — всё равно. Через четыре часа чтоб была на Ленинградском вокзале. Я встречу. Деньги есть?»
«Есть немного».
«Бери билет. И ничего не бойся, слышишь? Прорвёмся».
Дорога до Москвы прошла как в тумане. Марина сидела у окна «Ласточки» и смотрела на проносящиеся мимо унылые осенние пейзажи. Деревья уже сбросили листву, небо было затянуто серой пеленой. Всё вокруг соответствовало её внутреннему состоянию. В голове крутились одни и те же вопросы. Когда это началось? Как она могла не заметить? Неужели она была так слепа? Всплывали какие-то мелочи, которым она не придавала значения: его внезапные задержки на работе, которые он объяснял «сложным заказом», новые дорогие часы, якобы «премия от благодарного клиента», его раздражение по пустякам в последний год. Он говорил: «Марин, ну что ты опять со своей геранью? Пылесборник». А она любила свои герани.
Катя ждала её на перроне — маленькая, энергичная, в ярко-красной куртке, как маяк в сером людском море. Она молча обняла Марину, крепко, почти до хруста костей, и это объятие сделало то, чего не смогли сделать ни шок, ни унижение — из глаз Марины хлынули слёзы. Она плакала беззвучно, у неё на плече, пока Катя гладила её по волосам и что-то тихо говорила.
«Ну, всё, всё, поревели и хватит. Поехали ко мне. У меня борщ вчерашний, он как раз настоялся. И коньяк есть. Будем лечить твою душу».
Катина однокомнатная квартира в Бибирево показалась Марине после их просторной тверской «трёшки» крошечной шкатулкой, набитой вещами до отказа. Книги стопками на полу, мольберт в углу, на стенах — Катины акварели, яркие, живые. И наглый рыжий кот по имени Рыжий, который тут же запрыгнул к Марине на колени и замурчал, как маленький трактор.
Катя налила в гранёные стопки коньяк.
«Давай, за новую жизнь, — сказала она. — Старая, как видишь, сдохла. Значит, пора начинать новую».
Марина никогда не пила крепкие напитки. Но сейчас она залпом выпила обжигающую жидкость. Внутри разлилось тепло.
«Он сказал, что соберёт вещи, — глухо сказала Марина. — Спросил, куда слать».
«Вот козёл, — Катя поморщилась. — Даже на это мужества не хватило, самому отдать. Ничего. Адрес мой дашь. Посмотрим, что он там тебе насобирает, благодетель».
Через неделю в Катину квартиру доставили три большие картонные коробки. Марина открывала их с замиранием сердца. Там была её одежда. Зимнее пальто, осенние сапоги, пара платьев, халат. Зубная щётка, её любимый крем для рук. Стопка постельного белья. Но там не было ничего из того, что составляло её мир. Ни одной книги из её огромной библиотеки, которую она собирала с юности. Ни её старого альбома с фотографиями, где были её родители, она маленькая, Денис. Ни её любимой чашки с отбитой ручкой. И самое главное — там не было ящика с её инструментами для керамики и старенького, но рабочего гончарного круга, который пылился на балконе. В юности она мечтала стать керамистом, даже училась, но потом замужество, ребёнок… мечта осталась там, в прошлом. Андрей всегда посмеивался над этим её увлечением: «Горшки лепить — много ума не надо».
Она сидела на полу среди этих чужих, безликих вещей, и её накрыла вторая волна — не холода, а обжигающей, злой ярости. Эта новая женщина, Оксана, или кто там был, просто сгребла то, что попалось под руку, то, что не жалко. Она не просто заняла её место в доме, она стёрла саму память о ней.
«Вот видишь, — сказала Катя, которая наблюдала за ней. — Он даже здесь тебя унизил. Вычеркнул всё, что было тобой, оставил только оболочку. Ну что ж. Тем проще будет начать с нуля».
Следующим шагом был звонок сыну. Денис жил в Подольске, у него была своя семья, жена Лена и маленькая дочка. Марина долго оттягивала этот разговор, ей было стыдно. Стыдно за то, что её семья, которую она считала идеальной, развалилась.
«Мам, привет! Как вы там с отцом? Что у бабушки?»
Марина сделала глубокий вдох.
«Денис, мы с отцом разводимся. Он ушёл к другой женщине».
В трубке повисло молчание.
«Как… как ушёл? — Денис растерялся. — В смысле? Вы же… вы же у бабушки были».
«Это был предлог, сынок. Чтобы я уехала. Я сейчас у тети Кати в Москве».
«Мам… подожди… может, это ошибка? Может, вам поговорить надо? Ну, бес попутал мужика… с кем не бывает. Столько лет вместе…»
Его слова, продиктованные желанием сохранить привычный мир, больно ранили.
«Денис, он сменил замки в нашей квартире, — отчеканила Марина. — Разговор окончен. Я просто хотела, чтобы ты знал».
Вечером перезвонила невестка Лена.
«Марина Викторовна, здравствуйте. Денис мне всё рассказал. Вы только не слушайте его, он в шоке просто. Если вам что-то нужно — деньги, помощь, просто приехать посидеть — вы только скажите. Мы с вами. Я за вас».
От этих простых слов на душе стало немного теплее.
Жизнь в Катиной квартире была испытанием. Марина привыкла к порядку и тишине, а здесь царил творческий хаос. Но в этом хаосе была жизнь. Катя работала дизайнером на удалёнке, постоянно с кем-то созванивалась, спорила, смеялась. Вечерами к ней приходили друзья, пили вино, говорили об искусстве, о политике. Марина сначала чувствовала себя чужой на этом празднике жизни. Она, тихая архивариус из Твери, женщина «за пятьдесят», списанная со счетов собственным мужем. Муж как-то сказал ей: «Марин, ну куда тебе в твоём возрасте уже что-то менять? Сиди спокойно». Эта фраза теперь горела в её сознании клеймом.
Однажды Катя сказала: «Слушай, у меня есть знакомый, историк, профессор. У него дача в Переделкино, а на даче — огромный архив его деда, писателя. Всё в коробках, в беспорядке. Он ищет человека, кто мог бы всё это разобрать, каталогизировать. Платит немного, но зато жить можно прямо там, в гостевом домике. Поедешь?»
Марина вцепилась в это предложение, как утопающий за соломинку. Работа. Знакомая, понятная работа. И уединение.
«Поеду», — сказала она без колебаний.
Гостевой домик на старой писательской даче в Переделкино был крошечным, но уютным. Маленькая кухня, комната с продавленной тахтой и огромным окном в сад. А главное — тишина. И работа. Десятки коробок, набитых рукописями, письмами, фотографиями. Марина погрузилась в них с головой. Она разбирала пожелтевшие страницы, читала чужие истории любви и разлук, творческих мук и внезапных озарений. Чужая жизнь, заархивированная на бумаге, strangely, помогала ей справиться со своей собственной катастрофой. Она видела, что её история — не уникальна. Люди расходились, теряли, находили, начинали заново в любые времена.
Она работала с утра до вечера. Вставала рано, заваривала кофе, садилась за большой стол, заваленный бумагами. Она чувствовала себя не жертвой, а исследователем. Вечерами она гуляла по старым улочкам Переделкино, смотрела на дома, где жили Пастернак, Чуковский, Окуджава. Воздух здесь был другой, пропитанный историями и смыслами. Она начала дышать полной грудью.
Андрей позвонил через два месяца. Голос у него был усталый и раздраженный.
«Марин, привет. Как ты?»
«Нормально, — ответила она спокойно. — Работаю».
«Слушай… я тут подумал… Может, зря мы так? Погорячились. Оксана эта… она… ну, в общем, не то всё. Молодая, глупая. Требует только. Давай я её выставлю, ты вернёшься, а? Ну, Марин… Помнишь, как мы в Ялте…»
Он начал вспоминать их молодость, какие-то общие, интимные моменты, пытаясь нащупать старые струны. Но струны оборвались. Марина слушала его и чувствовала только холодное отчуждение. Человек на том конце провода был ей абсолютно чужим.
«Нет, Андрей, — прервала она его. — Я не вернусь. Я подаю на развод и на раздел имущества. Квартира куплена в браке. Мой адвокат с тобой свяжется».
Он опешил. Он ожидал слёз, уговоров, прощения. А получил сухой, деловой тон.
«Ты… ты с ума сошла? Какой адвокат? Какой раздел? Куда ты пойдёшь в твоём возрасте?»
Вот она, опять эта фраза. «В твоём возрасте».
«Я уже ушла, Андрей, — сказала Марина и улыбнулась своим мыслям. — И поверь, мне есть куда идти».
Она повесила трубку. Это был последний разговор. Она сожгла последний мост. И впервые за долгие месяцы почувствовала не боль, а лёгкость. Свободу.
Развод и раздел имущества прошли на удивление быстро. Андрей, поняв, что Марина настроена решительно и за ней стоит Катина бульдозерная энергия и хваткий адвокат, не стал упираться. Он выплатил ей половину стоимости квартиры. Это были приличные деньги.
Марина могла бы купить себе однокомнатную квартиру в Твери и вернуться к своей прежней работе в архиве. Но мысль об этом вызывала физическое отторжение. Тверь была городом прошлого, городом предательства.
«Ты же всегда Питер любила, — сказала ей как-то Катя. — Помнишь, мы ездили студентками, ты часами могла по Эрмитажу бродить? Может, туда?»
И эта мысль упала на благодатную почву. Санкт-Петербург. Город строгой красоты, туманов, разводных мостов. Город нового начала.
Она купила небольшую, но светлую «двушку» в старом фонде на Петроградской стороне. С высокими потолками и большим окном, выходящим в тихий двор-колодец. Первые недели она просто гуляла. Бродила по набережным, сидела в маленьких кофейнях, ходила в музеи. Она смотрела на разводные мосты, и в этом величественном, медленном зрелище ей виделся символ её собственной жизни, которая так же разошлась надвое, отделив прошлое от будущего.
А потом она сделала то, о чем мечтала тридцать лет. Она нашла в интернете адрес гончарной мастерской и записалась на курсы. Первым, что она купила для своей новой квартиры, был не диван и не телевизор, а профессиональный гончарный круг. Он занял почетное место у окна.
Работа с глиной стала для неё медитацией. Мягкая, податливая масса в её руках превращалась в чашки, вазы, тарелки. Она чувствовала, как вместе с формой сосуда она лепит и свою новую жизнь. Её руки, привыкшие перебирать архивные бумаги, обрели новую силу и уверенность.
В мастерской она и познакомилась с Игорем. Он был архитектором, тоже за пятьдесят, переживший тяжелый развод несколько лет назад. Он ходил на керамику, чтобы «перезагрузить мозг». Он не говорил комплиментов и не пытался ухаживать. Они просто разговаривали. О глине, о фактурах, о книгах, о музыке. Он с восторгом рассказывал о конструктивизме, она — о своих находках в архиве писателя. Им было легко и интересно друг с другом. Он был из её мира, из мира, где важны не деньги и статус, а смыслы.
Прошло почти два года с того дня на лестничной площадке. Однажды вечером Марина сидела в своей квартире. На подоконнике, в созданных ею самой горшках, пышно цвели герани. На полках стояли её книги и её посуда. В воздухе пахло глиной и свежезаваренным чаем. В гости приехал Денис с Леной и внучкой. Он долго ходил по квартире, трогал её вазы, смотрел на неё, изменившуюся — постройневшую, с новой короткой стрижкой и живым блеском в глазах.
«Мам, — сказал он, когда они остались вдвоём на кухне. — Я тогда дурак был. Прости. Я смотрю на тебя сейчас… и я так тобой горжусь».
Марине не нужны были эти слова для самоутверждения, она давно всё доказала сама себе. Но услышать их было тепло и правильно.
Когда они уехали, она убрала посуду и села в кресло у окна с чашкой чая. Телефон пиликнул. Сообщение от Игоря. «Марина, добрый вечер. Я тут подумал, а не сходить ли нам в воскресенье в филармонию? Дают моего любимого Шостаковича. Буду рад вашей компании».
Марина улыбнулась. Она не знала, что будет дальше — сложится ли у них что-то серьезное или они останутся просто друзьями. Это было неважно. Она медленно набрала ответ: «С удовольствием, Игорь».
Она допила чай и посмотрела в окно. В соседнем доме зажигались огни. Где-то там, в чужих окнах, шла своя жизнь. А у неё, здесь, в её квартире, наполненной светом и запахом герани, начиналась её. Настоящая. В её пятьдесят четыре года.
🔔 Чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Рекомендую к прочтению увлекательные рассказы моей коллеги: