Тишина. Вот чего Елена ждала больше всего, возвращаясь из кисловодского санатория. Не лечебной воды, не процедур и даже не южного солнца, а тишины. Своей, родной, тверской тишины, настоянной на запахе старых книг и пыльных портьер, тишины, в которой каждый скрип паркета был знаком, как родная морщинка на лице. Две недели казённого оптимизма, разговоров с соседками по номеру о болячках и внуках, ранних подъемов на ингаляции — всё это было платой за право вернуться в своё маленькое, идеально устроенное царство.
Она провернула ключ в замке дважды — привычка, оставшаяся от покойного мужа Игоря. Дверь поддалась с привычным вздохом. Елена шагнула в полумрак коридора, предвкушая, как сейчас скинет туфли, поставит на плиту чайник и, не разбирая чемодан, сядет в любимое кресло у окна. Но что-то было не так. В воздухе висел чужой запах. Не просто чужой — враждебный. Смесь валокордина, дешёвых карамелек «Дюшес» и чего-то острого, кошачьего.
Елена замерла, прислушиваясь. Из дальней комнаты, бывшей детской их сына Пети, доносилось приглушённое бормотание телевизора — какая-то мыльная опера, которую она терпеть не могла. Сердце сделало тревожный кульбит. Петя обещал заезжать, поливать герань, но он бы не стал смотреть здесь телевизор.
На цыпочках, словно вор в собственном доме, она прошла по коридору. Дверь в Петину комнату была приоткрыта. Елена заглянула внутрь и обомлела.
На кровати сына, застеленной её старым, выцветшим покрывалом, сидела, поджав под себя ноги, её свекровь, Тамара Павловна. В линялом ситцевом халате, с седыми волосами, собранными в неряшливый пучок, она смотрела на экран с напряжённым вниманием. У её ног, свернувшись клубком на Игоревом свитере, который Елена хранила на полке, спала огромная, облезлая сиамская кошка Мурка. На прикроватной тумбочке — батарея пузырьков с лекарствами, стакан с мутной водой и блюдце с надкусанной котлетой. Комната, которую Елена держала в идеальном порядке, как мемориал ушедшему детству сына, превратилась в филиал вокзала.
— Тамара Павловна? — голос Елены прозвучал хрипло и неуверенно.
Свекровь вздрогнула, обернулась. На её лице не отразилось ни удивления, ни смущения. Только лёгкое недовольство, что её оторвали от сериала.
— А, Леночка. Ты уже вернулась? Рано что-то. Сказали же, в субботу.
Кошка Мурка открыла хищные голубые глаза, зевнула, показав игольчатые зубы, и снова улеглась, вжимая когти в дорогую шерсть свитера.
Елена почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Она вцепилась в дверной косяк, чтобы не упасть.
— Сегодня суббота, — механически произнесла она. — Что вы здесь делаете?
— Живу, — просто ответила Тамара Павловна и снова повернулась к телевизору. — Петенька привёз. Третий день уж. Ты проходи, не стесняйся, разувайся. Чайник, небось, остыл.
Елена не двинулась с места. Она смотрела на этот натюрморт: на сброшенные у кровати стоптанные тапки, на кошачий лоток, нагло стоявший в углу у фикуса, на запах, который, казалось, въелся в обои. Её тишина, её крепость, её мир были не просто нарушены. Их захватили. Без объявления войны.
Она молча развернулась, вышла в коридор и, сев на обувную полку, набрала номер сына. Гудки тянулись бесконечно.
— Мам! Привет! Ты уже дома? — бодрый голос Пети резанул по ушам.
— Петя, — сказала Елена ледяным тоном, в котором не было и намёка на радость от возвращения. — Что твоя бабушка делает в моей квартире?
В трубке повисла пауза. Потом сын виновато забормотал:
— Мам, ну ты только не нервничай… Тут такое дело… Войди в положение. У бабушки дачу её… в общем, продали. Срочно. А из квартиры её соседи выжили, там скандал был, участкового вызывали… Ну куда ей было деваться? Я её к себе забрать не мог, ты же знаешь, у Дашки аллергия страшная, да и однушка у нас. А тут у тебя целая комната пустует… Я думал, на пару недель, пока что-нибудь не придумаем…
Елена слушала и не верила своим ушам. Её не спросили. Её просто поставили перед фактом. Её пятидесятидвухлетнюю жизнь, её выстраданное право на покой просто перечеркнули решением, принятым за её спиной.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — прошептала она.
— Мам, ну не начинай, пожалуйста, — заныл Пётр. — Это же бабушка. Родной человек. Мы что, её на улицу должны были выставить? Я вечером заеду, всё обсудим. Всё, мне бежать надо, совещание. Целую!
Короткие гудки. Елена сидела с телефоном в руке, глядя в одну точку. Из комнаты донёсся громкий чих, а затем властный голос Тамары Павловны:
— Мурка, иди ко мне, моя золотая! Хозяйка вернулась, сейчас колбаски нам купит!
Елена медленно опустила телефон. Чувство оглушения сменилось холодной, звенящей яростью. Это была не просто бытовая неурядица. Это было предательство.
***
Первое утро было похоже на дурной сон. Елена, привыкшая просыпаться от луча солнца, бьющего в окно, подскочила от грохота на кухне. Было только полседьмого. В её кухне, где каждая чашка знала своё место, хозяйничала Тамара Павловна. Включив верхний свет, который Елена использовала только во время генеральной уборки, свекровь пыталась заварить в её любимой фарфоровой чашке какой-то дешёвый гранулированный кофе.
— О, проснулась, — беззлобно констатировала она. — А я вот уже на ногах. У вас тут всё так неудобно. Где соль? Я кашу варю.
Елена молча открыла навесной шкафчик и указала на солонку.
— Пшённую, — с гордостью сообщила Тамара Павловна. — Полезно для сердца. А то пьёшь свой кофе, желудок только портишь.
На столе, рядом с её вазой для фруктов, стояла миска с остатками вчерашней рыбы для Мурки. Кошка терлась о ноги свекрови, утробно мурлыча.
— Вы бы хоть миску её на пол ставили, — не выдержала Елена. — Это же стол, за которым едят.
— Ой, да ладно тебе, чистюля какая, — отмахнулась Тамара Павловна. — Она у меня аккуратная. Не то что некоторые.
Елена налила себе воды и вышла из кухни. Завтракать расхотелось. Она заперлась в своей спальне, единственном островке её прежней жизни, и попыталась дышать. Но даже сюда просачивался запах валокордина и звук работающего телевизора. Тамара Павловна любила смотреть новости на максимальной громкости.
Днём она встретилась с Ольгой, своей единственной близкой подругой, коллегой по библиотечному техникуму. Они сидели в их любимой маленькой кофейне «Абажур», где пахло сдобой и корицей. Ольга, женщина резкая и прямая, выслушав сбивчивый рассказ Елены, побагровела.
— Ты серьёзно? Он просто привез её и оставил, как чемодан на вокзале? Лена, ты в своём уме? Гнать её в шею, и сына твоего заодно! Совсем обнаглели.
— Оля, ну как я её выгоню? — устало вздохнула Елена, ковыряя вилкой пирожное, которое не лезло в горло. — Она же старый человек. Мать Игоря…
— А Игорь бы позволил так с тобой обращаться? — жёстко спросила Ольга. — Он свою маман знал как облупленную. Всегда её на место ставил, помнишь? Говорил: «Мама, это наша семья, а это — твоя. Не путай». А ты что? Тряпка?
Слова подруги были жестокими, но справедливыми. Игорь… Он бы никогда такого не допустил. Он был стеной, за которой она прожила двадцать пять лет. После его смерти ей пришлось самой становиться стеной для себя. И вот, казалось бы, научилась, обрела равновесие, и тут такая пробоина ниже ватерлинии.
— Петя обещал что-нибудь придумать, — пробормотала она, скорее для самоуспокоения.
— «Придумать»! — фыркнула Ольга. — Знаем мы эти «придумки». Это надолго, Лен. Если ты сейчас же не покажешь зубы, она из твоей квартиры сделает дом престарелых имени себя. И кошка её тебе все обои обдерёт.
Они ещё долго сидели. Ольга предлагала варианты — от скандала до вызова участкового. Елена только качала головой. В ней боролись чувство собственного достоинства и вбитое с детства «надо потерпеть», «неудобно», «что люди скажут». Она вернулась домой опустошённая.
В коридоре её ждал новый сюрприз. На стене, где висела серия акварелей с видами Твери, теперь красовался большой вышитый крестиком ковёр с лебедями — творение Тамары Павловны. Её акварели стопкой лежали на полу у стены.
— Вот, повесила, — радостно сообщила свекровь из кухни. — А то у тебя голые стены, как в больнице. Сразу уютнее стало, правда?
Елена посмотрела на аляповатых лебедей, на их глупые оранжевые клювы. Что-то внутри неё оборвалось. Это было уже не просто вторжение. Это была экспансия. Завоевание её территории.
— Где вы взяли гвозди? — глухо спросила она.
— Так у Игорёчка в ящике, на балконе. Там всё есть. Молоток нашла. Я женщина хозяйственная.
Вечером, как и обещал, заехал Пётр. Он принёс торт — «Примирение». Даша с ним не поехала, сославшись на головную боль. Елена смотрела на сына и видела в нём не взрослого тридцатилетнего мужчину, а нашкодившего подростка.
Они сели на кухне. Тамара Павловна деликатно удалилась в свою новую комнату, но оставила дверь приоткрытой.
— Мам, я всё понимаю, — начал Пётр, избегая её взгляда. — Но правда, ситуация безвыходная. Её из квартиры той попросили. Там скандал был из-за кошки, она у соседки курицу с балкона стащила. Бабушка наша с характером, сама знаешь. Ну и слово за слово… Хозяин квартиры сказал съезжать в двадцать четыре часа. А дачу она продала, чтобы мне на первый взнос по ипотеке добавить. Понимаешь? Деньги уже у нас. Я не мог её бросить.
Елена молчала. Она думала о том, что хочет кричать, бить посуду, выставить сына за дверь вместе с его тортом. Но вместо этого она спросила, и её голос прозвучал на удивление спокойно:
— И на какой срок ты планируешь это «придумать»? Месяц? Два? Год?
Пётр заёрзал на стуле.
— Ну… не знаю. Как пойдёт. Может, подвернётся вариант какой-нибудь. Есть же эти… дома для ветеранов. Или пансионат какой-нибудь… Но это же всё время, деньги…
— Понятно, — отрезала Елена. — Значит, навсегда.
— Мам, ну не утрируй!
— Я не утрирую. Я просто называю вещи своими именами. Ты привез её в мой дом, не спросив меня, и оставил мне решать эту проблему. Потому что так проще. Для тебя.
Она встала, взяла со стола торт и протянула ему.
— Забери. И поезжай домой. У Даши, наверное, уже голова прошла.
Пётр смотрел на неё с обидой и облегчением одновременно. Он молча взял торт и попятился к выходу.
— Мам, ты это… не обижайся. Я позвоню.
Она не ответила. Только когда за ним захлопнулась входная дверь, она позволила себе прислониться к стене и закрыть глаза. Тишины не было. Из-за стены доносился храп Тамары Павловны — громкий, прерывистый, чужой.
***
Дни потянулись, как липкая патока. Елена ходила на работу в свою тихую библиотеку как на спасительный остров. Она задерживалась допоздна, перебирая картотеку, протирая пыль с фолиантов, лишь бы оттянуть момент возвращения в свой оккупированный дом. Тамара Павловна тем временем освоилась окончательно. Она переставила мебель в гостиной «по фэн-шую», как она выразилась, накупила дешёвых освежителей воздуха с запахом «морского бриза», от которых у Елены слезились глаза, и вела долгие телефонные разговоры со своими подругами, громко обсуждая «странности» своей невестки.
Кульминация бытового апокалипсиса наступила в четверг. Вернувшись домой, Елена обнаружила, что её любимое вольтеровское кресло, купленное на первую зарплату и перетянутое дорогой тканью, изуродовано. Кошка Мурка, очевидно, точила об него когти. Вся боковина была в затяжках и выдранных нитках.
Елена застыла в ужасе. Это кресло было её местом силы. В нём она читала, пила утренний кофе, в нём плакала, когда не стало Игоря. Это был не просто предмет мебели. Это был друг.
В этот момент из комнаты вышла Тамара Павловна. Увидев лицо Елены, она проследила за её взглядом.
— Ах, это… — она махнула рукой. — Мурка наша пошалила. Животное же, что с него взять. Я вот думаю, может, накидочку какую на него сшить? У меня там в сундуке отрез ситца есть, в цветочек.
И в этот момент в Елене что-то щёлкнуло. Не злость. Не обида. А холодная, кристальная ясность. Она поняла, что Ольга была права. Что Пётр ничего не решит. Что «потерпеть» и «войти в положение» — это путь в никуда. Путь к разрушению себя и своего мира.
Она ничего не сказала. Молча прошла в свою комнату, закрыла дверь и села за стол. Она достала ноутбук, который не открывала с приезда. Она не стала искать форумы «как выжить со свекровью». Она начала искать другое. Пансионаты для пожилых в Тверской области. Частные, государственные. Условия, цены, отзывы. Потом она стала смотреть объявления о сдаче в аренду однокомнатных квартир. Маленьких, скромных, на окраине. Она потратила на это три часа. Составила список с адресами и телефонами. Распечатала его.
Ночью она почти не спала. Она не думала о свекрови или о сыне. Она думала о себе. О той Лене, которая двадцать пять лет была за мужем. О той, что пять лет училась жить одна. И о той, которая сейчас, в свои пятьдесят два, рискует потерять себя окончательно. Она смотрелась в тёмное окно, как в зеркало. И видела там уставшую, измученную женщину. Но в глубине глаз этой женщины зарождался стальной блеск. Блеск, которого там не было очень давно. Она вспомнила, как Игорь, когда она сомневалась в чём-то, говорил: «Ленка, не бойся. Просто сделай первый шаг. А там дорога сама появится».
Утром она была на удивление спокойна. Она сварила кофе, сделала себе бутерброд. Тамара Павловна, как обычно, гремела на кухне, выговаривая Мурке за то, что та плохо ест. Елена дождалась, когда свекровь сядет смотреть свой утренний сериал, и подошла к ней. В руках она держала распечатанный лист.
— Тамара Павловна, нам надо поговорить.
Свекровь неохотно оторвалась от экрана.
— Что ещё?
Елена села в кресло напротив. Не в своё, изуродованное, а в обычное.
— Я вас очень уважаю. Вы мать моего мужа и бабушка моего сына, — начала она ровным, отчеканенным голосом, в котором не было ни одной просительной нотки. — Но это мой дом. Моя жизнь. И то, что происходит сейчас, больше продолжаться не может.
Тамара Павловна нахмурилась, её лицо приняло обиженно-агрессивное выражение.
— Это ты меня выгоняешь? После всего, что я для вас сделала? Сына тебе вырастила, внука нянчила…
— Я вас не выгоняю, — так же спокойно прервала её Елена. — Я предлагаю вам выбор. Вот, посмотрите. — Она протянула ей лист. — Это список. Здесь три частных пансионата. Очень приличных, я почитала отзывы. С четырёхразовым питанием, врачебным уходом и компанией сверстников. Я поговорю с Петей, мы будем оплачивать. Если вам не нравится этот вариант, вот второй список. Это однокомнатные квартиры в Заволжском районе. Маленькие, но уютные. Мы снимем для вас одну из них. Вы сможете забрать свою мебель, свою Мурку, и жить так, как вам удобно. Но не здесь.
Наступила тишина. Даже телевизор, казалось, замолчал. Тамара Павловна смотрела на лист, потом на Елену. В её глазах плескалось неверие, обида, гнев. Она, видимо, ожидала слёз, упреков, скандала. К такому деловому подходу она была не готова.
— Да как ты смеешь… — начала было она, но голос сорвался. — Петенька…
— С Петей я уже поговорила, — солгала Елена, не моргнув глазом. Это была необходимая ложь. — Он согласен. Он просто не знал, как вам это сказать. Мы даём вам неделю, чтобы вы приняли решение. Какой вариант вам больше подходит. Если вы не выберете, я выберу за вас.
Елена встала. Ноги слегка дрожали, но она этого не показала. Она чувствовала себя хирургом, который только что провёл сложную, но необходимую операцию. Болезненную, но спасительную. Она развернулась и пошла в свою комнату, оставив ошеломлённую Тамару Павловну наедине с телевизором, кошкой и листом бумаги, который был приговором её вторжению.
***
Последующая неделя была странной. Тамара Павловна почти не выходила из своей комнаты. Она больше не включала громко телевизор и не пыталась «улучшать» квартиру. В воздухе висело напряжение, густое, как кисель. Пётр позвонил один раз. Елена, предвосхищая его вопросы, сразу взяла быка за рога.
— Петя, решение принято. Мы либо снимаем твоей бабушке квартиру, либо оплачиваем пансионат. Все деньги, которые она дала вам с дачи, мы вернем ей до копейки. Возьмем кредит, если надо. Но в моем доме она жить не будет. Это не обсуждается.
Сын помолчал, а потом неожиданно тихо сказал:
— Хорошо, мам. Я понял. Наверное, ты права.
В его голосе слышалось такое облегчение, что Елена поняла: она освободила не только себя, но и его.
В субботу утром Тамара Павловна вышла из комнаты одетая в своё лучшее выходное платье.
— Я выбрала, — сказала она без обычной воинственности. — Квартиру. Вот эту. — Она ткнула пальцем в одно из объявлений. — Только чтоб Мурку можно было.
Елена кивнула.
— Хорошо. Я позвоню сегодня же.
Процесс переезда был быстрым и деловым. Пётр нанял «Газель» и двух грузчиков. Сундук, старый телевизор, кровать, ковёр с лебедями — всё немногое нажитое добро Тамары Павловны быстро перекочевало из квартиры в машину. Кошка Мурка, запертая в корзине-переноске, издавала душераздирающие вопли. Елена помогала укладывать посуду в коробки. В какой-то момент их руки столкнулись. Тамара Павловна посмотрела на неё долгим, непроницаемым взглядом.
— Думаешь, я не понимаю? — сказала она тихо. — Игорь тоже таким был. Упрямым. Сказал — сделал.
Это не было ни комплиментом, ни упрёком. Просто констатация факта. Елена ничего не ответила.
Когда за последним грузчиком закрылась дверь, Елена осталась одна посреди пустой Петиной комнаты. Запах валокордина ещё не выветрился, но он уже не был враждебным. Он был просто запахом прошлого. Она подошла и настежь распахнула окно. Морозный ноябрьский воздух ворвался в комнату, очищая, выдувая остатки чужого присутствия.
Вечером она занялась уборкой. Она отодрала от стены уродливый ковёр с лебедями, зашпаклевала дырки от гвоздей. Вернула на место свои любимые акварели. Она отнесла в химчистку Игорев свитер и разодранное кресло. Она вымыла всю квартиру с хлоркой, изгоняя последние молекулы чужого запаха.
Работала она до глубокой ночи, не чувствуя усталости. Это был ритуал. Ритуал возвращения своего дома себе.
Закончив, она заварила свой любимый травяной чай, села в другое кресло у окна и впервые за много недель посмотрела на свой дом с любовью. Он снова был её. Её крепостью. Её тишиной.
В дверь позвонили. Елена вздрогнула. На пороге стояла Ольга с большим тортом в руках.
— Ну что, изгнала демонов? — улыбнулась она.
— Изгнала, — кивнула Елена, пропуская подругу.
Они сидели на кухне, пили чай с тортом и говорили о всяких пустяках. О новой книге, которую привезли в библиотеку, о погоде, о планах на Новый год. И Елена вдруг поняла, что тишина, к которой она так стремилась, вернулась. Но она была другой. Это была не пустота одиночества. Это была наполненность. Полнота её собственной жизни, которую она отвоевала. Жизни, в которой правила устанавливала она сама.
Она посмотрела в окно. Начинался первый снег. Крупные, ленивые хлопья медленно опускались на тёмный город, укрывая его белым, чистым покрывалом. Всё начиналось с начала. И это начало ей, определённо, нравилось.
Рекомендую к прочтению: