После ухода пресвитера я почувствовал некоторое просветление и решил помолиться сам, как учила меня мама. «Господи, – произнес я тихо, чтоб никто не слышал. – Господи, прости и помилуй меня».
Каганец вспыхнул и после этого вдруг совсем поник. Но ещё не погас.
Когда он погаснет, подумал я, меня больше не будет. Я тоже погасну и умру…
Я больше не могу. Не могу и всё.
Не могу…
***
И вот каганец погас.
И он в самом деле – умер! И перестал дышать!
Мать, еще не понимая, что случилось, хотела было возжечь каганец, но притронувшись по привычке к телу сына и поняв, что с ним что-то не так, она вдруг закричала страшным голосом:
– По-мо-ги-те-е-е-е!
Прибежали дежурные медсестра, врач. По случайному совпадению дежурил как раз многоопытный Петряк. Не раздумывая, доктор начал проводить искусственный массаж сердца и лёгких мальчика. Он, не переставая, работал и работал, периодически надавливая на детскую хилую грудь своими жилистыми руками и вдувая воздух в рот мальчика. Пот струями стекал с лица доктора, заливал глаза, но он, не обращая внимания, всё качал и качал. «Ну, давай, – хрипел он, изнемогая от напряжения, – давай, работай».
Наконец, сердце больного затрепыхалось, забилось, и он задышал.
– Давай, дружок, возвращайся, – проговорил доктор Петряк, переводя дух. И, обессилев, рухнул на табуретку.
Вы читаете продолжение. Начало рассказа здесь
***
Моя клиническая смерть порядком всполошила всю палату и медперсонал.
Я был совсем слабым, когда утром снова собрался консилиум. Но на этот раз не именитые врачи обследовали меня, а доктор Петряк. Мой лечащий врач (которого отныне и до конца дней своих я буду почитать как моего спасителя) подробно выстукивал и выслушивал мои сердце и легкие, считал пульс. Пробовал разогнуть мои скрюченные руки и ноги, но резкие боли не позволили добиться успеха. Наконец, доктор Петряк встал с моей постели и сказал, обращаясь к коллегам:
– Просматривается значительное увеличение левого желудочка, нагрузка на миокард возросла. Вероятно, поражен митральный клапан. Пульс сильно учащенный.
Он предложил отменить все предыдущие назначения, и сделать мне инъекции какого-то нового – я не запомнил, какого – препарата для укрепления сердечной мышцы. Кошелев и Юхим согласились.
***
В течение следующих дней, после ввода нового препарата, я почувствовал некоторое облегчение. Стал дышать полной грудью, появился аппетит. Мама немного повеселела и сходила домой. К вечеру она принесла в горшочке, завернутом в одеяло, горячий куриный супчик, который я раньше очень любил. Наверное, пожертвовала всё-таки одной из своих курочек. Она с улыбкой смотрела, как я ем. Без её помощи я не мог даже ложку поднести ко рту.
Однажды на утреннем обходе вместе с лечащим врачом к моей койке подошел еще один человек. На нем внакидку висел белый халат поверх военного мундира. В какой-то момент я разглядел узенькие белые серебряные погоны майора медицинской службы. Майор был коренаст и плотен, его круглое лицо излучало дружелюбие и внимание.
– Это военный врач Марко Петрович, – представил незнакомого человека доктор Петряк, обращаясь не столько ко мне, сколько к маме.
– Ну, здравствуй, герой, – протянул Марко Петрович мне свою пухлую руку, но, увидев, что я не могу ответить ему тем же, мягко сжал мое предплечье. Я почему-то сразу понял, что это – рука друга, в которой я так нуждался.
– Марко Петрович – терапевт, – пояснил доктор Петряк. – и он ещё специалист-ревматолог. Он служит в военном госпитале в нашем городе и по моей просьбе дал согласие поработать в нашей больнице.
Марко Петрович внимательно посмотрел на меня. Взгляд его из-под кустистых рыжеватых бровей по-прежнему излучал добродушие и какую-то бесшабашную уверенность и силу.
– Теперь осталось главное, – сказал он, – настроиться на выздоровление. Выздоравливают и выживают те, кто хочет выжить… Главное – это настрой. Настрой на жизнь… Ты готов? – вдруг спросил он у меня.
– Да, да! – пропищал я с надеждой. – А вы поможете мне?
– Для этого я и пришел к тебе. – И Марко Петрович грузно сел ко мне на койку и приступил к врачебному обследованию того, что от меня ещё оставалось.
Я понял, что в моей жизни, точнее, в том зыбком состоянии между жизнью и нежизнью, в котором я пребывал последних два месяца, начинают происходить кардинальные изменения. Наконец-то, после всего того, что я перенес, появилось твердое желание – выжить! И жить, жить, жить…
***
Марко Петрович приходил ко мне через день. И каждый раз он приносил с собой небольшие пузырьки, и медсёстры делали мне уколы из каких-то новых препаратов. Я не знал их названия, но чувствовал, что они помогают. Откуда что бралось, я не знаю, но похоже, что это был тот самый «дефицит», о котором говорил доктор Юхим.
Через неделю меня вообще колоть перестали – дело явно шло на поправку. Дедушка Николай приезжал каждый день и привозил разнообразную еду, которую успевали приготовить баба Маня и тетя Сеня. Я всё подметал теперь с немыслимой быстротой: жор был отменный.
Марко Петрович начал учить меня упражнениям для восстановления функций рук и ног. Я кряхтел, обливался потом и делал всё, что он велел.
Марко Петрович принес две больших тубы и сказал, что в них – редкий немецкий препарат, который надо принимать для окончательного выздоровления. Препарат по цвету напоминал кизиловое варенье и на вкус был непротивный – кисло-сладкий.
***
Наконец, наступил день выписки из больницы. Дедушка Николай подъехал на санях почти к нашей палате, меня завернули в тулуп – ходить сам я не мог – и повезли домой.
Какое счастье возвращаться домой, зная, что ты идешь на поправку! Вдыхаешь в себя тугой свежий воздух и кажется, что его свежесть проникает не только в твои легкие, бронхи, а во все клеточки. И ты упиваешься этой свежестью и не можешь насытиться. И окружающий тебя новый мир вдруг приобретает такую полноту и разнообразие красок, что хочется кричать или плакать от переполняющих тебя чувств…
Мартовское солнышко чуть-чуть припекало, а почерневший снег еще лежал плотной коркой. На дороге, в колеях стояла талая вода, хотя ручьёв еще не было. Зима еще не ушла, но голубое небо в пушистых барашках и бодрый напористый ветерок уже тянули к весне. И мир деревьев, птиц, животных и людей уже готовился к весенним переменам.
***
В Бессарабии природа начинает пробуждаться к жизни в марте: вскрываются спящие подо льдом мелкие речки и неожиданно превращаются в бурные и опасные потоки, на лугах и полях появляется щетина зелени, а на деревьях проклёвываются почки. В марте начинают цвести и в апреле-мае полностью распускаются деревья сливы, яблони, груши, черешни, вишни, абрикоса, персика, айвы. В мае же кусты персидской сирени начинают фонтанировать нежно-лиловыми кистями и, наконец, каштаны зажигают величественные паникадила своих соцветий. Воздух пропитывается таким сумасшедшим бело-розовым дурманом, от которого кружится голова и появляются нелепые желания.
Никогда природа Бессарабии не бывает так прекрасна и так вызывающе нарядна, как в мае. Никогда кровь в жилах не бурлит так сильно и так настойчиво, будоража сознание и всю сердечно-сосудистую и эндокринную системы.
Зелёная солнечная страна наполняется счастьем и радостным ожиданием…
Май – время наивысшей активности всего живого и возрождения всего самого красивого в нашем мире.
***
Дальше всё было просто и хорошо. Доктор Марко Петрович изредка приезжал к нам домой и привозил тубы с немецким препаратом. Тётя Сеня сшила мне теплое пальтишко, а соседка тетя Маруся подарила мне теплую стёганую безрукавку. Дедушка своими руками смастерил мне из старой шинели теплые бурки. Мама стала выносить меня на улицу, и я тихо сидел на призьбе (завалинке).
Прошло еще какое-то время, пока мои руки и ноги стали почти нормальными, и в начале мая я начал заново учиться ходить.
Каждый день мама одевала меня, выносила во двор и сажала на призьбу.
Я смотрел на воскресающий весенний мир и чувствовал, как сам воскресаю. С каждым днем становилось все теплее. Единственное дерево на нашем подворье, шелковица, уже отцвело и листва на его кроне становилась все гуще. На грядках нашего маленького огородика пробивались стрелки лука, чеснока, курчавилась морковка, вылез горох, широкой сапой мама окучивала зеленые рядки картофельной ботвы. К вечеру начинали летать золотокрылые хрущи; они были медлительны и гудели как бомбовозы. Стрелами летали ласточки, охотясь на хрущей.
Мир, в котором я живу, немыслимо красив, думал я. Впервые я осознал всем нутром своим, но не сознанием, что я люблю этот мир и люблю всё, что живет в нем. Я чувствовал эту любовь, но еще не понимал ее.
Иногда мама снимала меня с призьбы, и мы потихоньку начинали с ней ходить. Я учился этому важному делу заново.
***
То было первое, еще не осознанное, а только прочувствованное, понимание моего единства с миром, который основан на любви. То было начало необычного просветления.
Во второй раз я прочувствовал это, когда мне было четырнадцать лет и я учился в седьмом классе.
Зимой я снова простыл, заболел ангиной, после которой начались проблемы с суставами и сердцем – ревматизм. Снова попал в больницу. Снова был на грани жизни и смерти. Снова вылезли волосы на голове от высокой температуры. Два месяца я лежал – не мог ходить. Но хорошее лечение с применением антибиотиков позволило моему организму выдержать ревматическую атаку, и я начал понемногу выздоравливать и учиться ходить. В начале мая меня выписали из больницы и, несмотря на слабость, я решил идти домой своим ходом.
От больницы до дома было километра три.
И вот я иду, спотыкаясь и держась руками за заборы. А вокруг – бушующий зеленый май, все та же весенняя красота. Цветущие сады. Возрождающийся от сна прекраснейший из миров.
Я был еще совсем слабенький, шёл почти полдня. Шел и опять меня охватывала невыносимая радость от всей окружающей красоты. Боже мой, думал я, никогда больше не буду болеть, как можно болеть в таком солнечном и красивом мире.
И снова после долгой и тяжелой болезни было просветление, и я чувствовал свое единство с возрождающей природой и любовь к родной земле. Но до конца я тогда еще не понимал, что со мной происходит.
Продолжение здесь Начало рассказа здесь
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пернай Николай
Ещё одна история этого автора здесь