Предыдущая часть:
— Лен, привет, помоги в деле срочном, — без церемоний начал он по телефону, постукивая пальцами по рулю, — выписку по карте жены, последние дни, срочно, без задержек.
Файл прилетел быстро. Эдуард пробежал транзакции: аптека, магазин в городе. И вот — вчерашняя запись: сельский ларёк в Красном Бору. Дыра на краю области. Три часа за рулём, и в пути он кипел от злости. В посёлке он не стал бродить вслепую — припарковался у магазина и подошёл к бабулькам на скамеечке.
— Здравствуйте, бабушки, жена с пацаном потерялась, не видели? — спросил он, стараясь звучать дружелюбно, но с ноткой угрозы в глазах.
— Как не видеть, милок, — оживилась одна, кивая, — вчера на великах прикатывали, скромная такая, с светлым малышом, вежливая. Наверное, у Петровны поселились, домик на опушке. Прямо по дороге, не промахнётесь, только осторожнее там.
Эдуард кивнул и поехал, сердце не колотилось — только удовлетворение охотника, загнавшего дичь. Прядки окончены, и теперь он был готов к разборкам. Он нашёл их. Эдуард осмотрел дом Геннадия с презрением собственника. Ирина, выйдя на крыльцо звать к ужину, застыла при виде его. Лицо её побелело, полотенце выскользнуло из рук. Артём, игравший неподалёку, съёжился и спрятался за её ноги.
— Ну что, Ирка, нагулялась вольной птахой, решила поиграть в независимость? — прогремел Эдуард, полный самодовольства и подходя ближе, — хватит дурить, собирай манатки, валим домой без лишних слов. Я сегодня в настроении, может, даже прощу эту выходку, если извинишься как следует и признаешь, что без меня никуда.
Он шагнул к калитке, но дорогу преградил Геннадий. Тот просто встал в проходе, неподвижный, как стена. Вся недавняя расслабленность ушла, сменившись сосредоточенностью бойца перед угрозой.
— Она с тобой не поедет, никуда, и точка, — произнёс он ровно, но так, чтобы услышали все вокруг, и шагнул вперёд, загораживая проход.
Эдуард осклабился, оглядывая Геннадия с головы до ног.
— А ты, значит, рыцарь на белом коне, решил поиграть в героя? — прорычал он, сплёвывая в сторону и сжимая кулаки, — слышь, приятель, не суйся в чужие разборки, это моя жена, моя собственность, и я решаю. Хочу — беру, хочу — оставляю. А теперь отвали, пока я тебе не устроил разборки по полной, с переломами и синяками, понял?
Его подручные угрожающе шагнули, переминаясь и сжимая кулаки. Воздух накалился, но Геннадий не шелохнулся. Он смотрел чуть выше головы Эдуарда, как дрессировали в службе, — техника, чтобы не сорваться на провокацию.
— По законам нашей страны, — начал он ровным тоном, без эмоций, и сделал паузу, чтобы слова дошли, — она не твоя вещь, а личность с правами, и у неё есть свобода выбора, которую ты не отнимешь. Ирина выбрала иначе, ясно и просто. А твои запугивания — это прямая статья в Уголовном кодексе, сто девятнадцатая, угроза убийством или причинением вреда, до двух лет за решёткой, и я это знаю не зря, из опыта.
Точность формулировки сбила Эдуарда с толку. Он ждал драки, ругани, но не лекции по праву от этого типа, и это только раззадорило его.
— Ты что, юристом заделался в этой глуши, решил поучить меня жизни? — взревел он, краснея от злости и махая рукой, — пацаны, покажите ему, где раки зимуют, чтобы запомнил надолго!
Двое его прихлебателей двинулись к ограде, и тут случилось неожиданное. Из соседнего участка, лязгнув калиткой, вынырнул дядька лет шестидесяти, коренастый, как трактор, — всю жизнь на земле пропахший. В руках у него была тяжёлая лопата для огорода. Он остановился, уперевшись взглядом в незваных гостей. С другой стороны улицы на пороге возник Петрович, отставной вояка, и сложил руки на груди, всем видом показывая: не уйду. Из окна напротив выглянула тётя Валя, привлеченная шумом. Посёлок был крохотным, все на виду. Они знали Геннадия, его маму, видели перепуганную Ирину с пацаном и троих чужих бузотёров на тачке. Баланс сил перевернулся. Теперь это была не потасовка один на троих, а оборона улицы против чужаков, и воздух наполнился напряжением. Прихвостни Эдуарда это учуяли первыми — их запал угас, они замерли, переглядываясь.
— Эй, уезжай-ка подобру-поздорову, пока не поздно, — посоветовал Геннадий всё так же спокойно, оглядывая соседей, — уезжай по-хорошему. Если ты или твои приятели тронете кого-то здесь, я в полицию, и свидетелей, как видишь, полно. Всё запишут, всё подтвердят, и тогда тебе не поздоровится.
Эдуард обвёл глазами хмурые физиономии, задержался на лопате дядьки и понял: на этот раз облом, ситуация вышла из-под контроля.
— Ты за это поплатишься, слышь, я тебе устрою ад, — прошептал он, тыча пальцем в Геннадия и краснея от бессилия, — и ты, ветреная, думаешь, он тебя прикроет навсегда? Я вас в пыль сотру обоих, запомни мои слова!
Эдуард развернулся, пнул колесо, забрался в машину и рванул с места, взметнув пыль. Когда тачка скрылась, напряжение лопнуло. Дядька хмыкнул, закинул лопату на плечо и подмигнул Геннадию.
— Молодец, парень, не дрогнул ни разу, — проворчал он, хлопнув по плечу, — с такими типами только так и надо — жёстко и коллективно, вместе мы сила.
Геннадий повернулся. Ирина стояла на крыльце, обнимая Артёма. Она смотрела на него, и в глазах не было прежнего страха — там зрела новая сила, уважение, и она подумала, что этот человек, которого она знает всего дни, стал для неё настоящей опорой. Тишина после рёва двигателя оглушила. Соседи, удостоверившись в безопасности, разбрелись по дворам, оставив лёгкий шлейф выхлопа и гнетущую атмосферу, но в воздухе повисло ощущение победы. Геннадий защёлкнул новую калитку — звук засова эхом отозвался в вечернем воздухе, отгораживая их от мира. Он обернулся. На ступеньках Ирина, как статуя, держала сына. Мальчик не ревел — просто смотрел на Геннадия с детской мудростью в глазах. Из дома вышла Людмила Петровна. Она приблизилась к Ирине, взяла её за холодную руку, заглянула в лицо, а потом обняла по-матерински, без слов, передавая тепло. И Ирина, державшаяся на честном слове, наконец разревелась. Она уткнулась в плечо старшей женщины, которая три дня назад была чужой.
— Ну-ну, милая, всё миновало, не держи в себе эту тяжесть, — тихо гладила её по спине Людмила Петровна своей натруженной рукой, чувствуя, как та дрожит, — выходи слёзы, легче станет. А теперь в дом, ужин на столе, остывает зря, и нам всем нужно поесть, чтобы силы набраться.
Эта фраза про еду сработала лучше утешений — вернула в реальность, где есть крыша, тепло и простая забота, и Ирина кивнула, вытирая лицо. Ужинали почти без разговоров. За столом висела тяжесть, но не вражда — каждый переваривал случившееся по-своему, обмениваясь редкими взглядами. Геннадий замечал, как у Ирины трясутся пальцы над вилкой, как мать бросает на них заботливые, полные тепла взгляды. Вдруг Артём соскользнул со стула, подошёл к Геннадию и просто привалился к его ноге, положив голову на колено. Этот жест доверия кольнул в душу сильнее любого удара. Геннадий осторожно взъерошил его вихры, и пацан уснул тут же, доверчиво. Позже, когда Людмила Петровна увела Артёма в постель, а сама ушла отдыхать, сославшись на возраст, они вдвоём остались на кухне. За окном сгущалась ночь.
— Мне нужно убраться отсюда как можно скорее, пока не поздно, — прервала молчание Ирина глухо, опустив голову и глядя в стол, — я не вправе тащить за собой неприятности в ваш дом, это несправедливо. Он вернётся с подмогой или кого пришлёт, и тогда всем достанется. Я подставлю тебя, твою маму, Юльку, и это будет на моей совести.
— Никуда ты не денешься, и не спорь со мной, — отрезал Геннадий твёрдо, не поднимая глаз и наливая себе воды, — здесь ты под защитой, сама видела, как соседи сплотились без слов. В большом городе каждый за себя, а у нас по-другому — не бросаем в беде, помогаем, потому что все свои.
Ирина хотела возразить, но он поднял взгляд, и в нём смешались усталость и непреклонность, заставив её умолкнуть на миг.
— Когда я стоял у этой калитки сегодня, — продолжил он, беря её руку в свою, — я впервые за долгое время почувствовал, что делаю дело по душе, от сердца. Не потому что приказано или выгодно, а потому что сам так выбрал, без чужого принуждения. Я не только тебя оборонял, Ира, — я себя отстоял, своё право на собственную жизнь, на выбор. Понимаешь, о чём я, это как воздух после долгого погружения?
Она кивнула медленно, видя в нём не героя, а такого же борца с обстоятельствами, и это сблизило их ещё больше.
— Я опасаюсь за всех вас, Гена, это правда, — призналась она шёпотом, сжимая его пальцы в ответ, — не за себя столько. За тебя боюсь, за Людмилу Петровну, за Юльку. Твой бывший босс не простит такого, он наверняка уже плетёт сети, чтобы всем вам напакостить, и я не хочу быть причиной.
Он усмехнулся криво.
— Проблемы и без того на подходе, твоё присутствие ничего не меняет в этом, — ответил он, пожимая её руку, — я сорвал его план, унизил дочь — для такого, как он, это хуже кражи, и он не забудет. Так что ждём неизбежного, но вместе.
Он протянул руку через стол и накрыл её свою — большую, тёплую, надёжную.
— Но встретим его вместе, что бы ни было, и я не дам тебя в обиду, — добавил он, и в его словах сквозила решимость.
В ту ночь они просидели допоздна на кухне, беседуя о былом: о детстве в деревне, о несбывшихся надеждах, о мелочах радости и утратах, и эти разговоры помогли им сблизиться. Исчезло напряжение спасённой и спасителя — остались двое, нашедшие в беде взаимную опору, и это стало основой для будущего. Но когда дом затих, и только часы тикали, Геннадий ворочался без сна. Победа над Эдуардом дала передышку, но он знал: это стычка перед бурей. Там, в городе, всемогущий Борис пришёл в себя и запустил механизм возмездия. Против такого, кто мог одним мановением стереть его семью, как устоять, и эта мысль не давала уснуть? Победа над Эдуардом принесла не радость, а лишь миг затишья. Все понимали: он был мелкой сошкой, лёгким противником. Настоящая тень, всевластная, ещё не шевельнулась. Геннадий ждал её ежедневно, вздрагивая от машин на улице, от звонков. Он знал: Борис не из прощающих, и это ожидание висело дамокловым мечом. Ожидание кончилось в субботу, неделю спустя после срыва свадьбы. День стоял ясный, тёплый — обманчиво спокойный, и в эти дни они уже начали привыкать к рутине. Людмила Петровна копалась в грядках. Ирина развешивала выстиранное на верёвке. Юлия ушла к подруге поиграть, а Геннадий с Артёмом на крыльце мастерили кораблик из дерева. Смех мальчишки звенел в воздухе. На секунду Геннадию почудилось: вот так и надо жить всегда. Если б не болезнь матери, он бы, может, и не уехал в город, не влип в эту паутину, и эта мысль мелькнула с грустью. Иллюзию разорвал гул мотора. На улицу вполз чёрный внедорожник, блестящий, как панцирь жука, — здесь, среди скромных хибар и пыльных троп, он выглядел инопланетянином, угрожающим, и соседи начали выглядывать из окон. Двигатель затих ровно напротив калитки, которую Геннадий недавно укрепил. Дверца распахнулась, и вышел Борис Борисович. Не в выходном, а в casual — брюки подороже, свитер из кашемира. Эта "простота" только подчёркивала его превосходство, будто он спустился с обложки журнала о миллионерах инспектировать трущобы. Лицо его было безмятежным, даже скучающим — оттого ещё страшнее, и Геннадий сразу понял: это кульминация. Людмила Петровна встала, прижав руку к груди. Ирина замерла с прищепкой, инстинктивно заслонив Артёма. Геннадий поднялся неторопливо, отложив нож и фигурку. Он шепнул Ирине увести сына внутрь, и она, бросив взгляд полный веры, но тревоги, послушалась, уходя с Артёмом в дом. Геннадий вышел за ограду и встал лицом к лицу с бывшим патроном.
— Здравствуй, Геннадий, рад тебя видеть в родных стенах, — начал Борис Борисович тихо, без эмоций, словно обсуждал погоду, и сделал шаг ближе, — я знал, что ты не блещешь хитростью, но не ожидал, что до такой глупости дойдёшь — сидеть дома, как на ладони, без всякой маскировки.
— Вам тут не место, уходите, и без лишних слов, — ответил Геннадий ровно, хотя внутри всё стягивалось узлом, и он стоял прямо, не отводя глаз.
Борис усмехнулся уголком рта.
— Ты ошибаешься, парень, полностью, — отрезал он, скрестив руки, — я приехал за своей собственностью. За тобой, без вариантов. Моя дочь ждёт тебя, и это не шутки. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы замять этот бардак с гостями и отложить церемонию на другой день.
Он говорил так, будто побег — мелкая шалость ребёнка, которую пора прекратить, и его тон был полон уверенности в своей власти. Взгляд его скользнул за спину Геннадия, на крыльцо, где мелькнула Ирина. На лице Бориса мелькнуло презрение.
— А ты, смотрю, уже прицепил к себе подходящую под пару — потрёпанную беглянку с багажом, которая явно не из вашего круга, — бросил он саркастически, качая головой, — типично для тебя, Геннадий. Благородство для тех, кто на дне, но это не меняет дела.
— Не смейте так о ней отзываться, она человек, как и все, — прорычал Геннадий, стискивая кулаки и делая шаг вперёд.
— Я буду выражаться, как заблагорассудится, и ты мне не указ, — отрубил Борис, и тон стал стальным, как клинок, — слушай внимательно, храбрец, без пререканий. У тебя выбор, и я даю его раз в жизни, так что обдумай.
Он шагнул ближе, вторгаясь в пространство.
— Первый путь: садишься в тачку прямо сейчас, мы забываем инцидент, как дурной сон, — предложил он, глядя в глаза, — ты женишься на Виктории, как договаривались изначально. Твоя жизнь и жизнь матери вернутся в колею — лекарства будут приходить вовремя, работа твоя на месте, всё как прежде. Я великодушно прощаю этот позор, и мы продолжим.
Он помолчал, давая осознать, и в его паузе сквозила уверенность.
— Не поеду, и не уговаривайте, — твёрдо отказался Геннадий, выпрямляясь.
Лицо Бориса не дрогнуло — он ждал этого, и продолжил, не повышая тона.
— Ладно, второй вариант, как просил, — сказал он холодно, — оставайся в этой глуши с роднёй, живи своей нищетой. Но завтра твоя мать лишится поставок лекарств, и через месяцы её, вероятно, не станет, это факт. На тебя я навешу кражу — скажем, шкатулки с ценностями перед отъездом, и мои адвокаты обеспечат срок по полной, без шансов.
Он кивнул на дом, где укрылась Ирина.
— А насчёт неё — я уже навёл справки, её муж-алкоголик на расстоянии вытянутой руки, без проблем, — добавил он, усмехаясь криво, — дам ему бабла, юристов нанял. В суде докажем, что она ветреная мамаша, бросившая сына ради утех с любовником. Опеку отдадут ему, и представь, что он с ними вытворит наедине, без свидетелей. Я прослежу лично, чтобы их муки затмили всё прошлое, по-настоящему. Готов ли ты сломать жизни всех, кого любишь, ради своей упрямости?
Продолжение: