Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 5
Если бы за бытовой артистизм давали «Оскара», Леонид в тот вечер собрал бы их целую полку. Началось всё с его знаменитого коронного приёма – падения в ноги. Он рухнул так стремительно и театрально, будто играл последнюю сцену «Отелло», только в роли несчастной жертвы оказался он сам. Лёг на ковёр, распростёр руки и стал биться в конвульсиях раскаяния. Голос его дрожал, срывался, сипел, он завывал так, будто его только что выгнали из рая и навсегда лишили доступа к бесплатному шведскому столу.
Я стояла, наблюдала за этим действом и не знала – смеяться или злиться. Потому что вид у него был… как бы это помягче сказать… жалко-смешной. Лицо перекосило, губы подрагивали, глаза зажмурены, а в носу что-то подозрительно хлюпало, пока он тёрся об ковер. Хотелось достать телефон и заснять его, чтоб потом при случае показать друзьям: мол, смотрите, новая постановка в жанре «сельский хоррор».
– Прости-и-и! – протянул он, вытягивая ко мне руки. – Я был слеп, я был глуп, я не понимал, что теряю!
Подача, надо признать, с интонациями была у него хороша. В другом месте – в театре, на сцене – зал бы всхлипнул. Но в моей комнате, после того, что я увидела своими глазами несколько минут назад, всё это выглядело жалкой клоунадой.
Я не выдержала и прыснула. Вот честное слово, удержаться было невозможно! И тут меня добил один штрих – он так спешил кинуться к моим ногам, что забыл одеться. В результате весь пафос его выступления улетучивался, стоило лишь опустить взгляд чуть ниже. Сцена получалась до нелепости карикатурной: мужчина в самом, что ни на есть, натуральном виде, разыгрывающий трагедию мировой скорби.
Жалость во мне всё-таки шевельнулась. Мелькнула мысль: не отморозил бы себе чего-нибудь важного, ведь по полу тянуло холодом. Но эта жалость стала короткой вспышкой – тут же сменилась новым приступом смеха. Я отвернулась, закрыла лицо руками, потому что уже начала хрюкать от смеха.
Он, видимо, воспринял моё веселье за слёзы и решил, что спектакль удался. Завыл ещё громче, закатил глаза и, заикаясь, начал бормотать что-то о вечной любви, о том, что готов добровольно покинуть бренный мир, если я его выгоню. Даже головой пару раз стукнулся об ковёр, изображая отчаяние. Честное слово, если бы не знала, что это мой бывший (в том, что отныне он останется в этом статусе навсегда, даже не сомневалась), подумала бы: прямо в моей квартире идут съёмки какого-то артхаусного фильма.
Когда Леонид понял, что «униженный и поверженный» из него получается плохо, он резко сменил маску. Словно по щелчку – встал, отряхнулся, и передо мной оказался уже не жалкий проситель, а обиженный аристократ, которому нанесли страшное оскорбление. Он надул щёки, выпрямился и даже сунул руки в воображаемые карманы, хотя одет был кое-как, впопыхах. Жестикулировал так активно, что я всерьёз испугалась: сейчас заденет вазу и устроит осколочное фиаско.
– Ах вот оно что! – загремел он, словно вещал со сцены Малого театра. – Это я виноват, да? Это я один подлец? А ты… ты же святая, безупречная, вечно недовольная!
Я молча смотрела на это представление. Но он, окрылённый пафосом, пошёл дальше:
– Да если бы ты хоть немного старалась в наших отношениях! – он ткнул в мою сторону пальцем, словно прокурор на суде. – Если бы ты хоть раз подумала о моих чувствах! Но нет! Ты холодна, ты равнодушна, ты… фригидна!
Я приподняла бровь. Вот оно, пошло.
– А между прочим, – продолжал он, размахивая руками, – мужчина имеет право на радости, на маленькие желания! Ты же всё время только своё, своё, своё!
Голос его дрожал, он хватал воздух ртом, будто в нём вся вселенская обида. Я сидела, скрестив руки на груди, и думала: «Интересно, это у них в театральном училище репетируют, или он сам додумался?»
– Ты знаешь, чего мне не хватало? – с вызовом бросил он, приподняв подбородок. – Нет, конечно, ты не знаешь, потому что никогда не интересовалась!
Я молчала в ожидании продолжения. И дождалась. Леонид с видом трагического героя, раскрывая объятия к потолку, выкрикнул:
– Ты никогда не позволяла мне… быть собой!
В этот момент я едва не захлопала в ладоши. Вот честное слово, лучшей пародии на старые советские мелодрамы я не видела.
– Всё, что я делал, – он ткнул себя в грудь, – я делал ради тебя! Я из кожи вон лез, а ты даже не оценила!
Ну да, конечно. Особенно «лез» он хорошо, когда я застала его с другой. Но тут уж решила промолчать, просто наблюдала за спектаклем. Он, между тем, набирал обороты. Голос становился всё громче, глаза блестели. Если бы в этот момент в моей комнате появился случайный зритель, то подумал бы, что идёт репетиция какой-то гротескной драмы. И Леонид, как последний из могикан сцены, отчаянно борется за аплодисменты.
После очередного обвинительного монолога Леонид словно понял, что пора переходить к кульминации. Он резко опустился на пол, растянул руки в стороны, закатил глаза, и началось настоящее шоу. Сначала он издавал всхлипы, которые казались слишком громкими для одного маленького человека. Потом перешёл к причитаниям – такие рыдания, будто мир вот-вот рухнет и только его страдания способны остановить апокалипсис.
Я, сидя на диване, наблюдала это с растерянным изумлением. Казалось, в каждой нотке его плача таится мировая трагедия, а каждый вздох – отдельная сцена из мыльной оперы. Он бегал по комнате, вытягивая ноги и руки, издавая при этом звук, похожий на скрип старых дверей, и громко причитал:
– Как же так?! Я всего лишь хотел… всего лишь хотел!
Звуки его рыданий заполняли комнату так, что казалось, стены вот-вот сдадутся под напором драмы. Он периодически хватался за голову, как актёр, который забыл текст в самый ответственный момент, и подпрыгивал, стуча кулаками по полу, будто пытаясь разбудить саму судьбу.
В моменты паузы Леонид делал вид, что сражается с невидимым врагом, бросаясь в воздух руками и ногами, как будто пытается поймать ускользающую справедливость. Я сидела рядом, удерживая смех, но и с любопытством наблюдала: как же он умудрился превратить обычный скандал в спектакль с декорациями воображения?
– Алина! – всхлипнул он, опираясь на колени, – разве ты не видишь? Я страдаю! Я всё терплю!
– Видим, – спокойно ответила я, – слишком ярко.
Но он не унимался. Каждый его вздох становился длиннее, каждый жест драматичнее. Он носился по помещению, руки тянул к потолку, глаза закатывал в небеса в поисках поддержки, видимо. При этом периодически выдавал монологи:
– Я делал всё ради любви, ради счастья! Как же я могу без неё жить?!
В конце концов, я решила вмешаться. Подошла, встала рядом, положила руку на плечо. Он моментально замер, словно его драматическая энергия потеряла опору.
– Лёнька, – сказала я мягко, – хватит. Всё кончено. Я вижу, что тебе тяжело. Но твои рыдания не изменят решения.
Он на мгновение замер, потом вдохнул глубоко, поднимаясь на колени, опустил голову и, наконец, осознал: спектакль окончен.
– Ты… не простишь? – тихо спросил он.
– Не стоит надеяться, – ответила я спокойно. – Всё, что нужно, я сказала.
Леонид Иванович медленно отошёл, выпрямился и, стиснув руки, вышел из квартиры. Его шаги ещё долго отдавались в моей голове – как эхо театрального спектакля, в котором главный герой сам себе режиссёр и драматург.
И вот здравствуйте, я ваша тётя! Опять звонит, напоминая о событиях того неприятного дня. Нет, теперь не дам себе расклеиться. В прошлый раз позволила слёзы, заказала на дом пару бутылочек красного игристого и как следует отметила расставание с мужчиной, за которого едва не вышла замуж. Теперь он такой чести не заслуживает. Вообще, мне нужно собираться в аэропорт, и никаких лишних воспоминаний! Порядок – превыше всего.
Вылет сегодня, в два часа ночи. Включаю комп, принтер, распечатываю присланный Снежком электронный билет. На всякий случай дублирую его в телефон, чтобы не переживать о технических проблемах. Затем встаёт главный вопрос: что брать с собой? Захлюстинск недаром так назван. Места далекие, северные, с морозами под тридцать градусов. Значит, мне понадобится всё самое тёплое, что есть: термобельё, шерстяные свитера, толстые колготки, пижама, спортивный костюм, перчатки, шапка и шарф, пара офисных костюмов, четыре лучших вечерних платья – и, конечно, обувь. Обувь, которая не только греет, но и поддерживает стройную походку. Не забыть косметику, предметы личной гигиены, фен – кто знает, есть ли там вообще такой прибор, чтобы не превращаться в северного медведя с заиндевевшими волосами.
Время половина одиннадцатого ночи. Чемодан мой получился тяжеленным, едва могу его поднять. Каждое движение требует усилия, но я не спешу. Нужно заказать такси, проверить документы, повторно взглянуть на маршрут, убедиться, что всё на месте. Стоит включить телефон – валятся сообщения: СМС и в мессенджере. Вот же заноза в пятой точке этот Леонид! Удаляю всё непрочитанное, чтобы не отвлекаться. Потом звоню Марише, своей лучшей подруге, чтобы предупредить: меня отправляют в командировку, не будет целый месяц.
Она ахает, охает, вся в волнении, но я люблю её за это. Мы вместе с детского дома. Она младше на пару лет, когда познакомились, мне было десять, а ей восемь. Я – старожил в авторитете, она – новенькая, робкая и неуверенная. Что делают с такими в детдомах? Правильно: стараются подчинить, унизить, приручить. Вот и с Мариной Ветошиной чуть так не вышло.
Когда её привезли, заплаканную, она несколько часов сидела в углу и дрожала от страха. Девчонки сначала пытались с ней заговорить, она молчала. День потерпели, другой. Потом стали шпынять: то подножку поставят, то локтем заденут больно. Она всё молчала, по ночам ревела в подушку. Большинство считало, что зазнайку нужно проучить. Подождали отбой, затем наволочку на голову и били скрученными полотенцами.
Тут я не выдержала: «Надо спасать новенькую, изуродуют, балбесины!» И кинулась на них с кулаками. Одной врезала, другой, остальные разбежались. Знали мой характер. Недаром в детдоме прозвали меня Стрелой: быстрая, четкая, с помешанностью на справедливости. Отбила я Марину, и после этого она ко мне прилипла, как родная. С тех пор не расставались, несмотря на все детдомовские бури, шалости и дежурства.
Когда стали общаться, я узнала её историю: жила девочка в счастливой семье, с мамой и папой. А однажды случилось несчастье: поехали они кататься на катере в океане. Напоролись на риф и утонули. Забрала девочку к себе единственная бабушка – отцовская мать. Да только она всегда ненавидела свою невестку. Считала, что сын сделал неправильный выбор. Но квартира, что осталась после родителей, перешла в наследство Марины.
Вот бабка и решила: сначала оформить над девочкой опеку, а потом как-то по-хитрому переписала имущество на себя. После пошла в собес и заявила: мол, не могу ухаживать за ребёнком, я серьёзно больна. Заберите её в детдом. Отказалась от малышки, и точка. Так Мариша оказалась в нашем учреждении. С той поры мы с ней не разлей вода. Только судьбы наши разные немного. Она уже пять лет замужем, двое детей. Муж пожарный, и любит она его до беспамятства. А мне иногда бывший Леонид звонит, чтобы ему пусто было.
Вернувшись к сегодняшнему дню, я снова рассматриваю вещи, параллельно обсуждая с Маришкой. Каждая деталь важна: перчатки должны подходить к пальто, пижама – быть удобной, свитера – достаточно тёплыми, чтобы выдержать долгие северные вечера. Даже продумываю, как сочетать офисные костюмы с обувью, чтобы выглядеть аккуратно, несмотря на командировку. Суета, сборы, тревога – всё смешано в моём сознании. Каждый предмет вызывает воспоминания о том, что было и что будет.
Пока болтала с подругой, приехало такси. С трудом спустила вниз свой огромный чемодан, и пришлось водителю сунуть тысячу за дополнительные услуги, – чтобы донёс поклажу от двери подъезда. Он отвёз меня в аэропорт, я нашла расписание полётов и стала искать рейс «Москва–Захлюстинск». Смотрела, изучала, а потом меня как током шибануло: написано «Отменён». Что значит?! Какого лешего?!
Я поспешила в справочную. Там пояснили: Захлюстинск не принимает самолёты из-за тяжёлых метеоусловий.
– А когда будет принимать? – спрашиваю.
– В это время года самолёты туда почти не летают, – говорят в ответ. – Может, следующий рейс через пару недель.
Я отошла в сторону и начинаю названивать Снежку. Та отвечает сонным голосом:
– Да, слушаю…
– Ты знала, что рейс отменили? – спрашиваю строго.
– Нет, честное слово, Алина Дмитриевна! – божится помощница.
– Ладно, хорошо, – прерываю звонок.
Набираю Романа.
– Доброй ночи, Золушка, – насмешливо отвечает. – Что, карета превратилась в тыкву?
– Нет, возница крысой стал! – бросаю ему с намёком. – Ты знал, что самолёт отменили?
– Конечно, – слышу усмешку в голосе.
– А мне сообщить не судьба была?!
– Так я же написал.
– Когда?!
– Два часа назад, в мессенджер. Но ты удалила, не прочитав.
Твою ж налево дивизию! А всё этот Лёнька виноват со своими слезливыми приставаниями, поганец такой! Это же я из-за него всё поудаляла на фиг!
– И что делать теперь?
– Как это что? Я битый час жду на железнодорожном вокзале, – спрашивает Роман. Нисколько не расстроился этот нахал, что рейс отменили!
– На каком? Быстрее говори!
Он называет, спешу на стоянку такси. Тащу за собой неподъёмный чемодан, попутно призывая кары небесные на голову бывшего. Он сейчас икает, наверное. Да чтоб к этому у него всё выходило боком! Тут же воображение рисует картину: Лёнька делает мощный «Ик!» – и тут же у него всё выходит из-под контроля. Хихикаю и бегу, насколько тяжесть позволяет, дальше.
Таксисты, конечно, не люди. Они тут акулы, распухшие от человеческой плоти. Цены ломят безбожно! Приходится отойти в сторонку и вызывать машину в приложении. Тоже недешево, но всё же не в пять-шесть и больше раз.
На железнодорожном вокзале иду к расписанию. Оказывается, поезд отправляется через полчаса. Отлично, успела!
– Доброй ночи, Алина Батьковна, – слышу знакомый насмешливый баритон.
Поворачиваюсь. Так хочется выдать что-то резкое и с намёком на неприличное, аж скулы сводит! Но смотрю в красивые аквамариновые глаза, и… улыбаюсь в ответ. Чувствую себя глупышкой, которая поддалась на чары красивого мужчины. Но ничего не поделаешь. Он ещё и кавалером выгодным оказывается! У него только небольшая сумка на плече. Он легко, будто пушинку, подхватывает мой чемодан и идёт в нужном направлении. Спешу за ним, ощущая себя верной спутницей уверенного и сильного мужчины.
Оказывается, он даже билеты нам забронировал, осталось лишь выкупить. Что и делаем, а после спешим к поезду, чувствуя лёгкое волнение и радость, что эта поездка станет настоящим приключением.