Ольга положила трубку на рычаг старенького стационарного телефона, который держала в квартире скорее по привычке, и несколько секунд неподвижно смотрела на аппарат. Словно он был виноват в том потоке слов, который только что излился ей в ухо. Бежевый пластик, пожелтевший от времени, казался насмешливо-бесстрастным. А в голове всё ещё звучал голос свекрови, Тамары Павловны, — высокий, дребезжащий, с вплетёнными в него слезливыми нотками, отточенными десятилетиями практики.
«Олечка, деточка, у меня тут катастрофа! Просто вселенского масштаба! Ночью прорвало трубу в ванной, старую, ещё советскую. Затопило всё до первого этажа! Соседи с ума сходят, управдом грозится штрафами, а у меня же пенсия — сама знаешь, копейки. Мастер приходил, насчитал… Ой, даже говорить страшно! И за работу, и за материалы, и плитку менять, и соседям снизу потолок белить… Ты же у меня одна осталась, кровиночка моя названая. Игорь бы не оставил мать в беде. Помоги, а? Сумма большая, тысяч сто пятьдесят, не меньше…»
Ольга медленно прошла на кухню. Нижний Новгород за окном хмурился низкими серыми тучами, обещая затяжной осенний дождь. Она открыла кран и налила себе стакан воды, выпила залпом, чувствуя, как холодная влага немного остужает внутренний пожар. Сто пятьдесят тысяч. Для Тамары Павловны это была просто цифра, очередная просьба, облечённая в форму трагедии. Для Ольги, главного бухгалтера в небольшой строительной фирме, это была сумма, которую она откладывала почти год. На себя. На то, чтобы наконец, в свои пятьдесят два года, впервые в жизни съездить к морю не в душный сезонный пансионат, а в хороший отель где-нибудь в тихом уголке Черногории, о котором так увлечённо рассказывала коллега.
Она вспомнила, как пять лет назад, сразу после смерти Игоря, она оплатила свекрови установку новых пластиковых окон. «Дует страшно, Олечка, все кости ломит, не доживу до весны». Ольга тогда, раздавленная горем, не считала денег. Ей казалось, что, заботясь о его матери, она продлевает жизнь своей любви к нему. Три года назад была «жизненно необходимая» замена холодильника, потому что старый «морозил так, что все витамины в продуктах убивал». Год назад — покупка ортопедического матраса, без которого у Тамары Павловны «отнималась спина». Каждая просьба сопровождалась ритуальными причитаниями, упоминанием покойного сына и давлением на чувство вины. И ни разу Ольга не услышала простого «спасибо». Вместо этого было: «Ну, конечно, ты можешь себе позволить, у тебя зарплата хорошая, не то что моя пенсия».
Игорь… Он был буфером, мягкой прослойкой между двумя этими женщинами с такими разными представлениями о мире. Он умел ласково, но твёрдо сказать своей матери: «Мам, не преувеличивай, мы с Олей сами решим, когда и что». Он привозил ей продукты, сам чинил вечно текущий кран, вкручивал лампочки и выслушивал её бесконечные жалобы, оберегая от них Ольгу. С его уходом этот буфер исчез. И теперь Ольга чувствовала себя голой перед натиском свекрови.
Она снова посмотрела в окно. На подоконнике в глиняных горшках пышно цвели её любимые фиалки — фиолетовые, розовые, белые с сиреневой каймой. Это был её маленький мир, её отдушина. Она ухаживала за ними, разговаривала с ними, и они платили ей благодарностью, которой она так и не дождалась от человека, считавшего её своей «кровиночкой».
«Хватит», — сказала она вслух пустоте кухни. Слово прозвучало непривычно твёрдо. Она взяла мобильный телефон, нашла номер «Тамара Павловна» и нажала на вызов.
— Алло, Олечка? Ну что, ты подумала? Я тут с сердцем лежу, валидол под языком…
— Тамара Павловна, здравствуйте ещё раз, — голос Ольги был ровным, почти безэмоциональным, как будто она диктовала квартальный отчёт. — Я не смогу дать вам эту сумму.
На том конце провода повисла звенящая тишина. Даже дыхания не было слышно.
— То есть как… не сможешь? — прошелестел наконец голос свекрови, в котором изумление боролось с подступающей яростью.
— Так. У меня нет свободных ста пятидесяти тысяч.
— Да как это нет?! Ты же работаешь! У тебя же Игорь… Наследство же его осталось! Квартира!
Ольга почувствовала, как внутри всё сжалось. Квартира, в которой они с Игорем прожили двадцать пять лет, которую они вместе выплачивали по ипотеке, в которой каждый гвоздь был забит их общими усилиями.
— Тамара Павловна, я вам помогала все эти годы. Но эта сумма для меня неподъёмная. Есть социальные службы, есть управляющая компания, которая может сделать ремонт в рассрочку. Давайте я узнаю…
— Не нужны мне твои подачки! — взвизгнула свекровь. — Я на сына надеялась, а он меня оставил на такую змею бессердечную! Думала, хоть капля совести в тебе есть, память об Игоре… А ты! Ты ещё пожалеешь об этом, Ольга! Я тебе это так не оставлю! Ты меня ещё вспомнишь!
Короткие гудки. Ольга опустила руку с телефоном. «Пожалеешь», «не оставлю»… Пустые угрозы, театральные эффекты, как и всегда. Она пожала плечами и пошла поливать свои фиалки. Нужно было жить дальше.
***
Через три недели, в самый разгар подготовки годовой отчётности, когда цифры плыли перед глазами, а запах кофе стал постоянным спутником её рабочего дня, почтальон принёс заказное письмо. Тонкий казённый конверт с гербовой печатью. Ольга с недоумением вскрыла его прямо в коридоре, пропахшем сыростью и старыми газетами. Внутри лежал официальный бланк. Повестка в суд. Истец: Фролова Тамара Павловна. Ответчик: Фролова Ольга Викторовна. Предмет иска: возмещение морального ущерба.
Ольга несколько раз перечитала сухие строчки. Моральный ущерб. Она прислонилась спиной к холодной стене подъезда. Воздух вышел из лёгких со свистом. Это было не просто угрозой, не истерикой. Это был продуманный, холодный и до абсурда жестокий шаг. Она представила, как Тамара Павловна, вся в чёрном, со скорбным лицом, сидит в какой-нибудь юридической консультации и жалуется молоденькой девушке-юристу на свою «бессердечную невестку», которая своим отказом «подорвала её здоровье, лишила сна и покоя, оскорбила память её единственного сына». И ведь нашёлся кто-то, кто помог ей составить этот… документ.
Вечером она позвонила сыну. Дмитрий жил в Москве, работал программистом, и она старалась не дёргать его по пустякам. Но это был не пустяк.
— Мам, привет! Как ты? — бодрый голос сына на мгновение принёс успокоение.
Она, стараясь говорить как можно спокойнее, пересказала ему ситуацию.
— В суд? За моральный ущерб? — в голосе Димы прозвучало искреннее изумление. — Бабушка совсем с ума сошла… Мам, слушай, а может… может, проще было ей дать эти деньги? Ну, или часть хотя бы? Ты же знаешь её характер. Теперь нервов и денег на адвокатов потратишь больше.
Ольга молчала. Она ожидала такой реакции. Дима, как и его отец, был миротворцем. Он ненавидел конфликты и всегда искал самый простой путь к затишью.
— Дима, дело не в деньгах, — тихо сказала она. — Уже давно не в деньгах.
— Я понимаю, мам. Но… блин, это же бабушка. Она старая. Может, я ей позвоню, поговорю?
— Поговори, — безразлично разрешила Ольга. — Но решение я уже приняла. Я пойду в суд.
На следующий день на обеденном перерыве она сидела в маленьком кафе напротив работы со своей единственной близкой подругой и коллегой Светланой. Света, энергичная женщина с короткой стрижкой и живыми глазами, дослушала рассказ, стукнула кулаком по столу так, что ложечки в стакане звякнули.
— Тамарка твоя — вампир энергетический! Я тебе всегда говорила! Моральный ущерб! Да это она тебе должна за все годы выноса мозга доплачивать! Оль, ты только не вздумай сдаваться. Ни копейки ей! Наймём лучшего адвоката в городе! У моего бывшего мужа был один, зверь, а не мужик. Любое дело развалит.
— Света, я не хочу зверя, — вздохнула Ольга. — Я хочу справедливости. И чтобы меня оставили в покое.
— Справедливость — это когда такие, как она, получают по носу. Чтобы неповадно было манипулировать людьми. Пойдём, у меня его визитка где-то в столе валялась. Не раскисай, Фролова! Прорвёмся!
Адвоката звали Алексей Петрович. Он оказался не «зверем», а молодым, лет тридцати пяти, мужчиной с усталыми, но очень умными глазами и спокойными, выверенными движениями. Его офис находился в старом здании в центре города, с высокими потолками и скрипучими паркетными полами. Он внимательно выслушал Ольгу, просмотрел повестку и все бумаги, которые она принесла — старые чеки на окна, на холодильник, квитанции.
— Ольга Викторовна, — сказал он, откинувшись в кресле. — С юридической точки зрения, иск вашей свекрови не имеет абсолютно никаких перспектив. Вы не являетесь её опекуном, вы не связаны с ней никакими юридическими обязательствами по содержанию. Её сын, ваш покойный супруг, оставил вам в наследство совместно нажитое имущество, а не долги своей матери. Это дело — чистой воды абсурд и попытка эмоционального давления.
— То есть, мы выиграем? — с надеждой спросила Ольга.
— Безусловно. Но, — он сделал паузу, — вы должны понимать, что процесс может быть неприятным. Она будет давить на жалость, приводить свидетелей-соседок, которые будут рассказывать, какая она несчастная, а какая вы… нехорошая. Судьи тоже люди, хоть и стараются быть объективными. Это будет стоить вам нервов. Вы готовы?
Ольга посмотрела на свои руки, лежащие на коленях. Пальцы с аккуратным, неярким маникюром. Руки бухгалтера, привыкшие к порядку и точности. А внутри неё был хаос.
— Да, — твёрдо сказала она, поднимая глаза на Алексея. — Я готова.
***
Дни до суда тянулись медленно и мучительно. Ольга машинально сводила дебет с кредитом, ходила в магазин, готовила ужины, но мыслями постоянно возвращалась в предстоящий зал заседаний. Она представляла себе лицо свекрови, искажённое праведным гневом, представляла любопытные взгляды чужих людей, копающихся в её жизни.
Однажды вечером, разбирая старый комод Игоря в поисках каких-то документов для адвоката, она наткнулась на коробку с фотографиями. Вот они с Игорем совсем молодые, на студенческой картошке. Вот их свадьба — скромная, но весёлая. А вот фотография, сделанная лет десять назад. Они на даче у Тамары Павловны. Игорь, смеясь, чинит покосившийся забор, а она, Ольга, прополает грядки с клубникой. А на крыльце, в плетёном кресле, с недовольным видом сидит свекровь и даёт указания.
Ольга вдруг отчётливо вспомнила тот день. Она тогда страшно устала после рабочей недели, хотела просто полежать с книгой. Но Игорь попросил: «Оль, ну поехали, маме надо помочь. Одна она не справится». И она поехала. Как и десятки других раз. Полола, красила, белила, консервировала её урожай. А в ответ слышала: «Что-то криво покрасила», «Огурцы в том году вкуснее были».
Игорь видел это, конечно, видел. Вечером, когда они ехали домой, он брал её руку и говорил: «Прости, Оль. Она у меня такая. Характер тяжёлый, но она тебя по-своему любит». Ольга тогда верила. Или хотела верить. Она любила Игоря, и его мать была частью его жизни, а значит, и её. Но сейчас, глядя на это фото, она поняла, что это была не любовь. Это была привычка потреблять чужую жизнь, чужое время, чужие силы. И пока был жив Игорь, она была согласна на эту сделку. Но его не стало, а условия сделки свекровь хотела оставить прежними.
За день до суда позвонил Дима.
— Мам, я говорил с бабушкой. Это бесполезно. Она твердит одно и то же: «Она меня унизила!». Я не знаю, что делать. Может, мне приехать? Поддержать тебя.
— Не надо, сынок, — Ольга улыбнулась в трубку. Впервые за много недель эта улыбка была искренней. — Я справлюсь. У меня всё хорошо. Ты работай спокойно.
Она вдруг почувствовала, что волнение отступает, сменяясь холодным, ясным спокойствием. Она больше не жертва. Она — человек, который защищает свои границы.
***
Здание районного суда было серым и унылым, как и погода в тот день. Длинные коридоры, выкрашенные казённой зелёной краской, гул голосов, запах пыли и чего-то кислого. Ольга сидела на жёсткой деревянной скамье рядом с Алексеем Петровичем. Она была одета в строгий брючный костюм тёмно-синего цвета — её личная броня.
Дверь напротив открылась, и из неё вышла Тамара Павловна. Она была, как и предсказывала Ольга, вся в чёрном. На голове — чёрный платок. В руках — чёрная сумка. Рядом с ней семенила соседка, баба Маня, известная на весь двор любительница сплетен. Увидев Ольгу, свекровь картинно прижала руку к сердцу и закатила глаза, что-то зашептав на ухо своей спутнице. Та бросила на Ольгу взгляд, полный вселенского осуждения.
Ольга не отвела глаз. Она просто смотрела. Прямо. Спокойно. В её взгляде не было ни ненависти, ни злости. Только бесконечная, глухая усталость и твёрдость.
Заседание началось. Судья, пожилая женщина с потухшим взглядом, очевидно, заваленная подобными делами, монотонно зачитала суть иска. Затем слово предоставили истцу.
Тамара Павловна вышла к трибуне. Её голос, поначалу тихий и дрожащий, постепенно набирал силу. Она говорила о своём одиночестве, о болезнях, о маленькой пенсии. Она рассказывала, как любила своего сына Игоря, «ангела её», и как он всегда заботился о ней.
— А потом его не стало… И я думала, что невестка, Ольга, заменит мне его. Что будет опорой в старости. Я ведь её как дочь приняла! Всё для неё! А когда у меня случилась беда, настоящая беда, когда я чуть не утонула в собственной квартире, я попросила у неё помощи. Не для себя! Для дома, который и Игорь любил! А она… — тут голос Тамары Павловны сорвался на настоящий крик, — она мне отказала! Бросила в лицо, что у неё нет денег! Она, которая живёт в квартире моего сына! Она, которая на курорты собирается ездить, а родная мать… мать её мужа… должна жить в сырости и плесени!
Она зарыдала, закрыв лицо руками. Баба Маня в зале сочувственно зашмыгала носом.
— Этот отказ, ваша честь, — продолжала свекровь, немного успокоившись, — он меня просто убил. У меня давление подскочило до двухсот. Я ночами не сплю. Мне снится мой Игорь, он смотрит на меня с укоризной… Это такое унижение, такое оскорбление! Я считаю, что она нанесла мне глубокую моральную травму. И должна за это заплатить!
Когда она закончила, в зале повисла тишина. Судья что-то записала и повернулась к адвокату Ольги.
Алексей Петрович был спокоен и деловит. Он методично, пункт за пунктом, разбил все доводы истца. Он предоставил доказательства того, что Ольга Викторовна неоднократно оказывала материальную помощь свекрови по доброй воле. Он подчеркнул, что по закону она не обязана этого делать. Он указал на то, что квартира является совместно нажитым имуществом супругов и по праву наследования принадлежит Ольге Викторовне. Его речь была сухой, юридически выверенной и напрочь лишённой эмоций.
Наконец, судья обратилась к Ольге:
— Ответчик, вы хотите что-то сказать? Почему вы отказали в помощи матери вашего покойного мужа?
Ольга встала. Она не смотрела на свекровь. Она смотрела на судью, на эту уставшую женщину, и говорила так, словно они были вдвоём в этом зале.
— Ваша честь, — её голос не дрогнул. — Я отказала не потому, что у меня нет денег. И не потому, что я не чту память своего мужа. Я любила его больше жизни. И все эти годы после его смерти я старалась заботиться о его матери, потому что думала, что он бы этого хотел.
Она сделала паузу, набирая в грудь воздуха.
— Но я отказала, потому что поняла, что любая помощь воспринимается не как помощь, а как моя обязанность. Любая сумма будет недостаточной. Любое моё действие будет раскритиковано. Я отказала, потому что мне пятьдесят два года, и я имею право хотя бы остаток своей жизни прожить для себя. Не в статусе вечной должницы, а просто как Ольга Викторовна Фролова. Человек. Я не желаю Тамаре Павловне зла. Но я больше не позволю использовать память о моём муже как инструмент для манипуляций. У меня всё.
Она села. Алексей Петрович ободряюще коснулся её руки. Тамара Павловна смотрела на неё с открытым ртом, её лицо выражало не горе, а крайнее изумление, как будто её любимая комнатная собачка вдруг заговорила человеческим голосом и потребовала уважения.
Судья удалилась на совещание. Это заняло не больше десяти минут.
— В иске Фроловой Тамары Павловны к Фроловой Ольге Викторовне о возмещении морального ущерба — отказать в полном объёме за необоснованностью требований, — монотонно прочла судья. Она подняла глаза на Тамару Павловну и добавила уже неформально, с ноткой человеческого раздражения: — И я бы вам советовала, гражданка Фролова, больше не отнимать у суда время по таким поводам.
***
Выходя из зала суда, Ольга почувствовала не радость и не триумф. Она чувствовала огромное, всепоглощающее опустошение, словно из неё вынули какой-то стержень, который много лет причинял боль, и теперь на его месте была пустота, которую нужно было чем-то заполнить.
Тамара Павловна, подхваченная под руку бабой Маней, прошипела ей вслед: «Бог тебе судья!», но в её голосе уже не было прежней силы. Только растерянность.
Алексей Петрович пожал Ольге руку.
— Поздравляю, Ольга Викторовна. Всё закончилось.
— Спасибо вам, Алексей Петрович. Огромное спасибо.
— Не за что. Это моя работа, — он улыбнулся. — Честно говоря, за десять лет практики это самый… семейный иск. Берегите себя.
Ольга не поехала домой. Она вышла из здания суда и пошла пешком, бесцельно, по улицам осеннего города. Дождь закончился, из-за туч проглядывало бледное солнце. Она дошла до набережной, откуда открывался вид на Стрелку, на слияние Оки и Волги. Могучие, спокойные реки текли вместе, но не смешивались сразу, какое-то время было видно границу между их водами.
Она простояла так, наверное, час, глядя на воду. Ветер трепал её волосы. И постепенно пустота внутри начала заполняться. Не радостью, нет. Чем-то другим. Тишиной. Уважением к себе. Ощущением заново обретённой почвы под ногами.
Вернувшись домой поздно вечером, она первым делом подошла к своим фиалкам. Один из цветков, нежно-лиловый, только-только распустился. Ольга осторожно коснулась его бархатного лепестка. Потом прошла на кухню, достала из шкафа красивую чашку, которую берегла для гостей, и заварила себе дорогой травяной чай с ароматом бергамота и лаванды.
Раздался телефонный звонок. Мобильный. Номер был незнакомый. Она с замиранием сердца ответила.
— Алло.
— Мам? Это я, Дима. Ну что? Как всё прошло?
— Всё хорошо, сынок. Выиграли.
В трубке помолчали.
— Мам… Прости меня. За то, что я тогда сказал. Про то, что проще было заплатить. Ты… ты очень сильная. Я тобой горжусь.
Слёзы, которые она сдерживала весь день в суде, вдруг хлынули из глаз. Это были не слёзы горя или обиды. Это были слёзы облегчения.
— Спасибо, родной, — прошептала она. — Спасибо.
Через пару недель, в субботу утром, снова зазвонил стационарный телефон. Ольга долго смотрела на него, потом всё-таки сняла трубку.
— Алло, — голос Тамары Павловны был тихим, неуверенным, без малейшего намёка на прежний трагизм.
— Да, Тамара Павловна.
— Олечка… ты извини… Я тут квитанцию за свет получила, новую, с какими-то кодами… Ничего не понимаю. Ты не могла бы… зайти, посмотреть, когда время будет?
Она не просила денег. Не жаловалась. Она просила о простой, человеческой помощи.
Ольга молчала, глядя в окно, где начинался новый день. Она смотрела на свои фиалки, которые пышно цвели на подоконнике, на чистую, убранную квартиру, которая теперь была только её крепостью. Впереди была целая жизнь. И в этой жизни, кажется, ещё оставалось место для многого. Даже для вежливого ответа.
— Хорошо, Тамара Павловна, — спокойно сказала она. — Я зайду завтра. После обеда.
🔔 Чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Рекомендую к прочтению увлекательные рассказы моей коллеги: