Тишина в квартире была неправильной. Не той умиротворяющей, к которой Марина привыкла, возвращаясь после смены в областной библиотеке. Эта тишина звенела, как натянутая струна, и пахла чужим, наглым парфюмом и дорогим вином. Она прошла в гостиную, и сердце споткнулось, замерло на миг, а потом тяжело покатилось вниз, в ледяную пустоту желудка.
Её дочь, Алина, сидела на их стареньком диване, закинув ногу на ногу. Рядом с ней, развалившись, будто хозяин жизни, сидел её новый кавалер, Кирилл. Марина знала его всего пару месяцев, но он ей сразу не понравился своей лощёной самоуверенностью и хищной улыбкой. На журнальном столике, где обычно лежали мамины кроссворды и очки, стояла почти пустая бутылка импортного вина и два бокала.
– Мам, ты чего так рано? – Алина даже не встала. В её голосе не было обычной дочерней теплоты, только раздражение, словно Марина застала её за чем-то неприличным и теперь была в этом виновата.
– У нас сокращённый день. Санитарный, – глухо ответила Марина, снимая плащ. Руки двигались сами по себе, расстёгивали пуговицы, вешали одежду в шкаф. А голова была пустой и гулкой, как колокол после удара. Она смотрела на них и видела не свою дочь, а чужую, холодную женщину.
– А, ну понятно, – Алина махнула рукой. – Кирилл, познакомься ещё раз, это моя мама, Марина Викторовна. Мам, это Кирилл. Мы, собственно, тебя и ждали. Поговорить надо.
Кирилл лениво кивнул, не выпуская из руки бокал. Его взгляд скользнул по Марине оценивающе, как по предмету мебели, который пора бы заменить.
– Разговор есть, – подтвердил он.
Марина молча прошла вглубь комнаты. Она не смотрела на них, её взгляд был прикован к закрытой двери в спальню, где лежала её мать, Анна Петровна. После инсульта три года назад она была полностью парализована. Не говорила, не двигалась, только смотрела. И в этом взгляде иногда проскальзывало столько боли и понимания, что у Марины разрывалось сердце.
– Я слушаю, – сказала она, и собственный голос показался ей чужим. Он был ровным, без единой дрогнувшей ноты. Весь шторм бушевал внутри, а снаружи был штиль.
Алина глубоко вздохнула, собираясь с духом, как перед прыжком в холодную воду.
– В общем, так, мам. Мы с Кириллом решили жить вместе. И нам нужна квартира. Эта.
Марина медленно повернула голову. Она посмотрела на дочь, на её идеально уложенные волосы, дорогой маникюр, на платье, которое стоило как две марининых зарплаты. И не узнавала её. Перед ней сидел монстр, которого она сама вырастила, недоглядела, упустила.
– Эта квартира… – начала Марина, но Алина её перебила, и слова, которые она произнесла, стали тем самым спусковым крючком, разделившим жизнь на «до» и «после».
– Да, эта. Так что забирай свою парализованную мать, и съезжайте. Мне нужна квартира! У тебя есть неделя.
Удар был такой силы, что Марина физически пошатнулась. Не было слёз, не было крика. Внутри что-то оборвалось и с оглушительным грохотом рухнуло в пропасть. Она почувствовала, как по венам вместо крови потек расплавленный лёд. Холодная, беспощадная ярость. Она посмотрела на Кирилла, который самодовольно ухмылялся, и поняла, что это его идея, его слова, вложенные в красивый рот её дочери. Алина была лишь исполнителем.
– Хорошо, – сказала Марина так тихо, что Алина переспросила: «Что?». – Хорошо. Мы съедем.
Она развернулась и пошла на кухню. Ноги были ватными, но она шла. Открыла шкафчик, где её покойный муж, отец Алины, хранил коньяк для особых случаев. Она никогда его не трогала. Сейчас был тот самый случай. Она налила в гранёный стакан янтарную жидкость и залпом выпила. Огонь обжёг горло и разлился по телу, возвращая ему чувствительность.
Она вернулась в комнату. Алина и Кирилл уже встали, собираясь уходить.
– Ты всё поняла? – с напускной строгостью спросила Алина. – Неделя. Мы в понедельник уже хотим начать вызывать замерщика для кухни.
Марина посмотрела ей прямо в глаза.
– Я всё поняла, дочка. Я всё про тебя поняла. Можете не ждать неделю. Мы уедем завтра.
Она отвернулась и пошла в спальню к матери. Анна Петровна не спала. Её глаза, ясные, голубые, смотрели на Марину с таким отчаянным сочувствием, что у Марины наконец-то навернулись слёзы. Она опустилась на колени у кровати и уткнулась лицом в тонкое одеяло. Тело содрогалось от беззвучных рыданий. Она плакала не о квартире. Она оплакивала свою дочь, которую сегодня потеряла навсегда.
***
Первым делом она позвонила Светлане. Лучшая подруга с институтских времён, врач-невролог, резкая и прямая, как рельса.
– Света, это я, – голос сел.
– Маруся? Что стряслось? На тебе лица нет, я по голосу слышу.
Марина в двух словах, без эмоций, как сводку с фронта, пересказала разговор. В трубке повисла тишина.
– Вот же сука, – наконец, чеканно произнесла Светлана. – Прости, Господи. Так, без паники. Собирай вещи. Самое необходимое. И мамины документы, лекарства, всё по списку. Я сейчас вызову грузовое такси и санитаров, чтобы маму перевезти аккуратно. Поедете ко мне. У меня комната сына свободна, он в Питере учится. Даже не спорь.
И Марина не спорила. Она была благодарна за этот властный тон, за то, что кто-то взял на себя часть решений. Она вошла в комнату Алины. Открыла шкаф. Дорогие платья, брендовые сумки, десятки пар туфель. Её девочка, которой она когда-то штопала колготки и покупала одну куртку на три зимы, потому что не было денег. Марина горько усмехнулась. Где она ошиблась? Когда это произошло?
Она не стала ничего собирать в комнате дочери. Она пошла в свою. Достала старые чемоданы. Начала методично складывать вещи. Вот её книги – потрёпанные томики Чехова и Бунина. Вот старый фотоальбом. Она пролистала его. Вот она с мужем, молодые, счастливые. Вот маленькая Алинка с бантами. Улыбается беззубым ртом. Марина вытащила все фотографии, где была Алина, и положила их на стол. В новую жизнь она их не возьмёт. Она аккуратно упаковала свои немногочисленные платья, старый, но любимый шерстяной плед, которым укрывалась по вечерам, и шкатулку с нехитрыми украшениями – подарками мужа.
Затем она перешла к маминым вещам. Старенькие ночные рубашки, её любимая шаль, иконка, стоявшая у изголовья. Каждая вещь хранила тепло, воспоминания, жизнь. Та жизнь, которую Алина сегодня так легко перечеркнула.
Когда приехали санитары, крепкие молчаливые ребята, и стали осторожно переносить Анну Петровну на носилки, Марина стояла в дверях, глядя на опустевшую кровать. Место, где три года лежала её мать, казалось чёрной дырой в пространстве квартиры.
Уже сидя в машине, рядом с носилками, она посмотрела на окна своего дома. В окнах кухни горел свет. Она представила, как Алина с Кириллом уже планируют там свой новый, глянцевый быт. И впервые за эти часы почувствовала не боль, а облегчение. Словно с плеч свалился неподъёмный груз.
***
Квартира Светланы в сталинском доме в центре Нижнего Новгорода показалась Марине тихой гаванью. Высокие потолки, широкие подоконники, заставленные цветами, запах пирогов и лекарств. Света действовала быстро и профессионально. Маму разместили в комнате её сына, всё было сделано с максимальным комфортом.
– Так, – сказала Света, наливая Марине на кухне горячий чай с чабрецом. – Теперь слушай меня. Никаких слёз и соплей. Ты сильная, я тебя знаю. Ты одна дочь подняла, мужа похоронила, за матерью три года ходишь. Ты кремень. А эта… – она махнула рукой, – бог ей судья.
– Я не знаю, как жить дальше, Света, – тихо призналась Марина. – У меня нет ничего. Работа в библиотеке на другом конце города, я не смогу ездить. Денег – кот наплакал.
– Решим, – отрезала Света. – Всё решим. Во-первых, живёшь у меня, сколько потребуется. Это не обсуждается. Во-вторых, с работой. Ты увольняешься. У меня в поликлинике в регистратуре место нужно. Платят не ахти, но на первое время хватит. Рядом с домом. Будешь маму в обед проведывать. Согласна?
Марина кивнула, чувствуя, как благодарность тёплой волной разливается по телу.
– В-третьих, квартира. Наследство от отца пополам делится. Ты имеешь право на половину. Мы наймём юриста.
– Не надо, – твёрдо сказала Марина. – Я не хочу с ней ничего делить. Ничего общего. Пусть подавится этой квартирой.
Светлана посмотрела на неё с уважением.
– Хорошо. Твоё право. Значит, будем искать съёмную. Найдём. Главное – не раскисай. Помнишь, как ты в юности мечтала на курсы керамики пойти? У нас тут рядом дом творчества, там прекрасная студия. Может, сейчас самое время?
Керамика. Марина и забыла об этой своей мечте. В юности она обожала лепить из глины, ей пророчили будущее в прикладном искусстве. Но потом замужество, рождение Алины, быт… Мечта покрылась толстым слоем пыли, как старая ваза на антресолях.
– Может быть, – неуверенно улыбнулась она.
Вечером позвонила Алина.
– Ну что, вы съехали? – её голос был деловым и нетерпеливым.
– Да, – спокойно ответила Марина.
– Ключи где?
– Под ковриком.
В трубке была пауза. Кажется, Алина ожидала скандала, слёз, упрёков. А это спокойствие её обескуражило.
– А… ну ладно. Вещи свои остальные когда заберёшь?
– Я забрала всё, что мне нужно. Остальное можешь выбросить.
– Мам, ты чего такая? – в голосе дочери проскользнуло что-то похожее на обиду.
– Какая, Алина? – спросила Марина. – Такая, какой ты меня сделала сегодня. Больше не звони мне. Если что-то понадобится для бабушки, пиши СМС.
И она повесила трубку. Впервые в жизни она повесила трубку, когда говорила с дочерью. И почувствовала, как ещё одна нить, державшая её в прошлом, оборвалась.
***
Жизнь стала налаживаться крошечными шагами. Марина устроилась в регистратуру поликлиники. Работа была суетной, нервной, но она справлялась. Люди шли потоком, с жалобами, с болью, с раздражением. И Марина, пережившая свою собственную катастрофу, научилась их понимать. Она была спокойна, вежлива и удивительно терпелива.
Через месяц они со Светой нашли квартиру. Небольшую двушку на первом этаже в тихом районе на окраине, рядом с большим Щёлоковским хутором – зелёным лесным массивом с озёрами. Квартирка была старенькая, «бабушкин вариант», но чистая и светлая. А главное – с широким балконом, куда можно было летом выкатывать мамину коляску.
Переезжали своими силами. Светлана, её муж Николай и Марина таскали коробки и немногочисленную мебель, купленную на авито. Когда всё было расставлено, Марина сварила кофе на новой плите, и они сидели на кухне, уставшие, но довольные.
– Ну вот, Маруся. С новосельем! – сказал Николай, поднимая кружку. – Теперь это твой дом. Твоя крепость.
И Марина впервые за много недель почувствовала себя дома.
Она записалась в студию керамики. В первый раз, когда её пальцы коснулись прохладной, податливой глины, она ощутила почти забытое чувство восторга. Её руки сами вспомнили, что нужно делать. Она работала на гончарном круге, и под её пальцами бесформенный кусок грязи превращался в изящную чашку или пузатый горшочек. Вся боль, вся обида, вся горечь уходили в глину. Она создавала новый мир – мир форм, фактур и цветов.
В этой студии она и познакомилась с Петром. Он был старше её лет на пять, молчаливый мужчина с основательными, сильными руками плотника и глазами, в которых застыла тихая печаль. Он занимался в соседней мастерской, резал по дереву. Иногда он заходил к ним в студию, просто постоять, посмотреть.
Однажды он подошёл к ней, когда она пыталась вытащить из печи для обжига тяжёлую полку со своими работами.
– Давайте помогу, – сказал он своим низким, спокойным голосом.
Он легко поднял полку и поставил на стол.
– Спасибо, – смутилась Марина.
– У вас красивые вещи получаются. С душой, – сказал он, разглядывая её кривоватые, но уютные чашки. – Меня Пётр зовут.
– Марина.
Они разговорились. Оказалось, он тоже пережил потерю. Несколько лет назад похоронил жену, а дети выросли и разъехались. Он жил один в частном доме недалеко отсюда и находил утешение в работе с деревом. Они были похожи – два одиноких человека, нашедших спасение в ремесле. Он стал иногда провожать её после занятий. Они шли по тихим улочкам, говорили о пустяках, и Марине было с ним легко и спокойно, как не было ни с кем уже много-много лет.
***
Прошло почти полгода. Марина обжила свою квартирку. На подоконниках у неё цвели герани, на полках стояла её керамика. Она научилась делать маме специальный массаж, нашла сиделку на несколько часов в день, чтобы иметь возможность работать и ходить в студию. Анна Петровна, казалось, тоже чувствовала перемены. Во взгляде её появилось что-то вроде покоя.
Однажды вечером, когда Марина читала матери вслух Чехова, зазвонил телефон. Номер Алины. Марина долго смотрела на экран, но всё же ответила.
– Мама? – в трубке раздался сдавленный, заплаканный голос дочери. – Мамочка…
– Что случилось? – ровно спросила Марина.
– Кирилл… он… он меня обманул! Он продал квартиру! Твою квартиру! Он подделал документы, взял деньги и исчез! Меня выселяют! Мама, мне некуда идти! Помоги!
Марина слушала этот истеричный, срывающийся крик, и не чувствовала ничего. Ни злорадства, ни жалости. Только пустоту. И холодное, отстранённое понимание неотвратимости случившегося. Карма, как говорят в народе. Или просто справедливость.
– Успокойся, – сказала она тем же тоном, каким говорила с нервными пациентами в регистратуре. – Возьми себя в руки.
– Мамочка, я приеду к тебе! Можно? Я всё поняла, я была такой дурой! Прости меня! Я буду помогать с бабушкой, я всё буду делать!
Марина закрыла глаза. Она представила Алину в своей маленькой, выстраданной, тихой квартире. Представила её эгоизм, её требования, её вечное недовольство. И поняла, что не может. Не хочет. Её новая, хрупкая жизнь, которую она слепила из обломков старой, просто не выдержит этого вторжения. Её чаша спокойствия будет разбита.
– Нет, Алина, – сказала она твёрдо. – Ко мне нельзя.
– Но… но почему? Я же твоя дочь! – закричала Алина.
– Ты сама отказалась быть моей дочерью в тот день, когда выставила меня с больной матерью на улицу. Ты сделала свой выбор. Теперь живи с ним. Ты взрослая женщина. Сними комнату. Найди вторую работу. У тебя всё получится, ты же пробивная.
– Мама, как ты можешь?! – рыдала Алина.
– Так же, как и ты смогла. У меня всё. Если хочешь, я могу дать тебе телефон недорогого юриста. Больше ничем помочь не могу. Прощай.
Она нажала отбой. Руки немного дрожали. Она подошла к окну. На улице шёл мелкий осенний дождь. Она смотрела на мокрые деревья, на свет фонарей, и чувствовала, как последние цепи, связывавшие её с прошлым, с этой болью, с этим предательством, рассыпались в прах. Она была свободна. По-настоящему свободна.
***
Прошла ещё пара лет. Жизнь Марины текла спокойно и размеренно, как полноводная река. Она уволилась из поликлиники. Её керамика стала пользоваться спросом – сначала среди знакомых, потом она открыла страничку в соцсетях, и заказы пошли со всей страны. Её уютные, тёплые, «живые» чашки, тарелки и вазы находили отклик в сердцах людей. Этого небольшого дохода и маминой пенсии вполне хватало на жизнь.
Её отношения с Петром переросли в глубокую, нежную привязанность. Он не переезжал к ней, она – к нему. Они были как два соседних, но самодостаточных мира, которые с радостью ходят друг к другу в гости. Он сделал для её мастерской на балконе удобные стеллажи. Она лепила для его дома красивую посуду. По выходным они гуляли по лесопарку, катая перед собой инвалидное кресло с Анной Петровной. Иногда им казалось, что в глазах старушки, когда она смотрела на Петра, мелькает одобрение.
Алина… Она звонила ещё пару раз. Марина знала от общих знакомых, что она действительно сняла комнату в коммуналке, устроилась работать в какой-то офис на мизерную зарплату. Она сильно изменилась, похудела, потускнела. Марина не искала встреч, но и не желала ей зла. Она просто вычеркнула её из своей эмоциональной жизни, оставив лишь сухой факт биологического родства.
Однажды солнечным майским утром Марина сидела на своём балконе, переоборудованном в светлую мастерскую. Запахло цветущей сиренью из палисадника под окнами. Её руки привычно мяли кусок глины, готовя его к работе на круге. Мама дремала в кресле неподалёку, укрытая той самой старой шалью.
Зазвонил телефон. Это была Светлана.
– Маруся, привет! Угадай, кого я сейчас видела?
– Не знаю, Свет. Интригуешь.
– Алину твою. Она приходила в поликлинику, к терапевту. Я с ней столкнулась в коридоре.
Марина замолчала, её руки замерли на глине.
– И как она? – тихо спросила она.
– Да никак, – вздохнула Света. – Замученная какая-то. Знаешь, что она мне сказала? «Передайте маме, что она была права. И что я ей… завидую». Представляешь?
Марина положила трубку. Завидует. Она, в своей новой дизайнерской квартире, с модным кавалером, завидовала бы ей, выгнанной, нищей, с парализованной матерью на руках? Нет. А сейчас – завидует. Потому что у Марины было то, чего не купишь ни за какие деньги: покой в душе, любимое дело, близкий человек рядом и чистая совесть.
Она посмотрела на свои руки, перепачканные глиной. На свои простые, но такие родные стены. На спящую маму. В дверь позвонили. Это был Пётр. Он принёс ей свежеиспечённый хлеб из своей печи и букетик первых ландышей.
– Пахнет весной, – улыбнулся он.
– Пахнет счастьем, – ответила Марина, вдыхая аромат цветов.
Она поняла, что её не сломали. Её обожгли, как эту глину в печи, и она стала только крепче. И красивее. И теперь её жизнь была настоящим произведением искусства, которое она вылепила своими собственными руками.
🔔 Чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Рекомендую к прочтению увлекательные рассказы моей коллеги: