Рубиновый венец 70
— Вот, — сказал старик, когда папка оказалась у него в руках. – Мой вам подарок.
Он достал из папки сложенный вчетверо лист с печатями и протянул Марии.
— Это тебе, дарственная на мое поместье, — сказал он, глядя внучке в глаза. — Мой сын, твой дядя, дал полное согласие на этот подарок. Сам он приехать не может, во йна.
Мария, развернув документ, пробежала глазами строки. Дыхание перехватило – дед отписывал ей все имение, со всеми постройками, землями и крестьянами. Юридически безупречно оформленный акт дарения был датирован вчерашним числом.
— Дедушка, — прошептала она, — но как же... Ты ведь...
— Я стар, Машенька, — спокойно ответил Сергей Иванович. — Мои дни сочтены, и мы оба это знаем. А тебе жить, детей растить.
Он перевел взгляд на Федора, добавил уже другим тоном:
— Имение небольшое, но крепкое. Приносит небольшой доход. Я вел хозяйство рачительно, долгов нет. Пятьдесят душ мужского пола, мельница, пасека, лес... Будьте счастливы.
Федор Ильич, явно ошеломленный неожиданным богатством, привставший было из кресла, снова опустился, не находя слов. Только после долгой паузы он произнес:
— Сергей Иванович, я... Мы... Это слишком щедро.
— Ничего не слишком, — усмехнулся старик. — Волковы всегда владели этой землей. Основные земли отошли моему сыну, а имением теперь пусть Мария распоряжается. Я лишь возвращаю то, что и так ей принадлежит по праву рождения.
Он вдруг закашлялся, прижимая к губам платок. Лицо его побледнело, черты заострились. Мария тревожно взглянула на деда.
— Тебе нехорошо?
— Пустое, — отмахнулся он, но по тому, как тяжело он дышал, было видно, что силы его на исходе. — Помоги мне вернуться в спальню, Машенька. Старику пора отдохнуть.
Федор решительно встал, подошел к Сергею Ивановичу.
— Позвольте мне, батюшка.
Он легко, словно тот ничего не весил, поднял старика на руки и, бережно придерживая, понес в спальню. Мария следовала за ними, неся свечу. В скромно обставленной комнате Федор осторожно уложил Сергея Ивановича на постель, поправил подушки.
— Ты хороший человек, — неожиданно сказал старик, удерживая руку зятя. — Береги ее.
— Всей жизнью клянусь, — серьезно ответил Федор.
Сергей Иванович кивнул, словно получил то, что хотел услышать, и откинулся на подушки. Силы его были на исходе. Глаза смыкались, морщинистая рука безвольно лежала поверх одеяла.
— Идите, дети, — прошептал он. — Завтра наговоримся.
Мария наклонилась, поцеловала сухой лоб.
— Спокойной ночи, дедушка.
Она задержалась на пороге, вглядываясь в дорогие черты. Дед уже дремал, дыхание его было ровным, но слабым. Федор мягко взял ее за локоть, увлекая за собой.
— Пойдем, Мария Георгиевна. Ему нужен покой.
Молодые прошли на свою половину – восточное крыло дома, где для них были приготовлены комнаты. Свечи, расставленные заботливыми руками, освещали спальню с большой кроватью под балдахином, туалетный столик у окна, шкаф красного дерева. Все здесь дышало стариной, но было чисто и уютно.
Федор остановился в дверях, не решаясь войти. Лицо его, обычно открытое, выражало сейчас странную смесь счастья и смущения.
— Если ты устала... — начал он, но Мария прервала его движением руки.
— Входите, Федор Ильич. Теперь это ваш дом.
***
Федор сидел в кресле у окна с самого рассвета. Он не сомкнул глаз почти всю ночь. Мартовское солнце било в стекла, капель стучала по карнизу.
Мария лежала тихо, притворяясь спящей. Она чувствовала его взгляд — тяжелый, пристальный. Знала — разговора не миновать. Наконец села, придерживая ворот ночной рубашки.
— Почему ты так рано? Даже прислуга спит, — проговорила она, натягивая на плечи шаль.
— Мария, — Федор встал. — Нам нужно поговорить.
В его голосе звучала такая сдержанная боль, что она невольно отвела взгляд. Мария повесила голову.
— Это подло, не по-дворянски, — произнес Федор, и каждое слово падало тяжело и с болью.
— Мне нет прощения, — тихо сказала она. — Но ты говорил, что меня любишь. Твоя любовь прошла?
Федор отвернулся к окну. Мартовское солнце било в глаза, слепило. Капли с крыш срывались одна за другой.
— Я люблю тебя, — глухо сказал он, не оборачиваясь. — Но зачем было так обманывать.
Мария подняла на него глаза, полные слез.
— Я виновата перед тобой, — сказала она. — Ты был так добр ко мне, а я...
— Кто он? — перебил ее Федор.
Мария вздрогнула. Вот он, самый страшный вопрос, которого она боялась больше всего.
— Это не имеет значения, — тихо ответила она. — Он далеко. И ничего не знает.
— Имеет, — голос Федора стал жестким. — Я хочу знать, за кого я расплачиваюсь своей честью и именем.
Состоялся тяжелый разговор для обоих. Мария сбивчиво рассказывала о Петербурге, о первой встрече с Вольдемаром, о балах и тайном свидании. Голос срывался, а на ресницах дрожали слезы. Федор слушал молча, только желваки ходили на скулах, когда звучало имя Шумского.
— Что ж ты раньше-то молчала? — спросил он, когда она умолкла. — До венца еще?
— Испугалась, — она отвела глаза. - Дедушка умирал, денег не было...
— А я был удобным выходом, — горько усмехнулся Федор.
— Нет! — воскликнула Мария. — Ты был спасением. Единственным человеком, который видел во мне не выгодную партию, а женщину.
Он отвернулся, не желая, чтобы она видела боль в его глазах.
— Есть еще кое-что, — тихо произнесла Мария. — Я должна признаться во всем.
Федор повернулся к ней, ожидая новых откровений.
— Фамильных драгоценностей у меня нет, — сказала она. — Их украли в дороге, когда мы с дедушкой возвращались из Петербурга. Осталась только одна сережка. И еще есть долг батюшки. Большой. Взятый им на пятнадцать лет. Пять лет уже прошло.
Федор молчал, переваривая услышанное. Весь его мир, построенный за эти месяцы, рушился, и ему нужно было время, чтобы собрать осколки.
— Если ты сможешь меня простить, я буду преданной женой, — тихо произнесла Мария. — Клянусь тебе.
Она смотрела на него с такой мольбой, что сердце его дрогнуло. Несмотря на обман, несмотря на боль предательства, он любил ее. Любил ее красоту, ее гордость, ее хрупкость.
Федор долго молчал, глядя в окно на пробуждающийся сад. Потом повернулся к ней.
— Я постараюсь, хотя простить такое невозможно, — произнес он наконец. — А пока, жена, распорядись о завтраке. Я люблю завтракать горячим кофе с бутербродами. И чтобы жена всегда сидела рядом.
В его голосе не было тепла, но и прежней горечи тоже не было. Это было не прощение, но и не отвержение. Это было начало нового пути — трудного, болезненного, но все же общего.
Мария поднялась с постели, накинула халат. Ее движения были порывистыми, неуверенными. Она подошла к Федору, неловко коснулась его руки.
— Спасибо, — прошептала она. — Я не заслуживаю такого мужа.
Он не ответил, лишь слегка кивнул. Мария вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Федор остался один в комнате, наполненной утренним светом и запахом приближающейся весны. Выдержка досталась ему не легко. Хотелось кричать и все крушить. Федор тяжело дышал. Прошло довольно много времени, прежде чем он почувствовал, что спокойствие стало к нему вертаться. "Нужно держать себя в руках, - сказал он сам себе. - В конце концов, я люблю её". Впереди было много боли, много разговоров, много неловких моментов. Но что-то подсказывало ему, что они справятся. Должны справиться. Ради себя самих. Ради будущего, которое, возможно, еще могло быть светлым.
В один из дней в доме объявился гость. Он назвался посыльным из Петербурга и попросил встречи с барыней. Один на один.
— Кто таков? — спросил Семён, с подозрением оглядывая незнакомца в дорожном платье.
— Я из Петербурга, от особы, пожелавшей остаться неизвестной, — ответил тот, не смущаясь. — По личному делу к Марии Георгиевне.
Мария приняла мужчину в гостиной. Он учтиво поклонился, но без подобострастия, и сразу перешел к делу.
— От Вольдемара Львовича Шумского, — сказал он, протягивая конверт.
Пальцы Марии дрогнули. Она распечатала сверток трясущимися руками. В нем были деньги. Много денег.
— Заберите назад, — Мария отшатнулась, словно обожглась, и протянула конверт посыльному.
— Никак нет. Не могу, — тот покачал головой. — Приказано отдать лично в руки.
— Записка или письмо есть? — спросила Мария, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота.
— Никак нет. Просто приказано отдать конверт.
Мария отвернулась к окну, чтобы скрыть выступившие слезы. Значит, вот как. Вольдемар от нее откупался. Деньгами. Без единого слова, без объяснений. Словно заплатил уличной девке.
— Я могу идти? — нетерпеливо спросил посыльный, переминаясь с ноги на ногу.
— Идите, — глухо ответила Мария, не оборачиваясь. — И передайте барину... Хотя нет, ничего не передавайте.
Когда дверь за посыльным закрылась, она медленно опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Что делать с этими деньгами?
Спустя несколько минут она заставила себя встать. Подобрала упавший на пол конверт и спрятала его в шкаф. Ей было больно и обидно. Не так она представляла себе встречу с прошлым.
В гостиную заглянул Федор. Его лицо было спокойным, но глаза смотрели настороженно.
— Кто это был?
— А, этот человек? — Мария поспешно отошла от шкафа. — Предлагал жеребцов. Я отказала.
Федор прищурился, но ничего не сказал. Он видел, как бледно ее лицо, как дрожат руки, поправляющие прическу.
— Мария, давай так, — наконец произнес он, подходя ближе. — Ты теперь занимаешься домашним хозяйством. Все остальные дела я веду сам. Надо было позвать меня. Возможно, цена подходящая.
— Федор, прости. Я поняла, — она виновато опустила глаза. — Все дела ведешь ты.
Он подошел и обнял ее. От него пахло табаком и кожей конской сбруи — он только что вернулся с конюшни. Знакомый, родной уже запах. Запах мужа.
— Привыкай, теперь у тебя есть муж, — сказал он негромко, гладя ее по волосам.
Мария уткнулась лицом в его плечо. Слезы подступали к горлу, но она не позволила им пролиться. Жизнь продолжалась. И в этой жизни не было места для Вольдемара Шумского.
***
А в это время в Петербурге, в своем кабинете, Августа Карловна Шумская потирала руки. Дело сделано, и совесть ее спокойна. Сумма денег, которую она отправила Марии на ребенка, хватит с избытком. Пускай растит. А Вольдемар переболеет, успокоится. Княжна Долгова готова вновь привлекать его внимание.
— Все к лучшему, — произнесла она вслух, переводя взгляд на портрет сына. — Его беспокоить совсем ни к чему.