Путь на восток был неблизким. Марьям шла, покинув позади единственный мир, который она знала — сначала тихий дом в Назарете, а затем святые, но строгие стены Храма. Теперь ее домом стала дорога, а крышей над головой — бескрайнее небо Палестины.
Она шла, и с каждым шагом городская суета Иерусалима оставалась все дальше позади. Шумные торговые ряды, гомон толпы, строгие взгляды священников — все это растворялось, сменяясь тишиной холмов и шелестом ветра в оливковых рощах. Впервые в жизни она была предоставлена сама себе, и это одновременно пугало и дарило странное чувство свободы.
Ее ногам, привыкшим лишь к гладким каменным плитам Храма, было тяжело ступать по каменистым тропам. Днем ее палило солнце, а ночи были холодными и полными незнакомых звуков. Она, выросшая под надежной защитой, теперь должна была сама искать себе пищу и ночлег.
Но Господь, выведший ее на этот путь, не оставил ее. Ее оберегала Его незримая забота. Когда ее мучила жажда, она набредала на затерянный в скалах родник с чистейшей водой.
Когда силы были на исходе, ей встречалось фиговое дерево, склонившее к ней ветви с последними сладкими плодами. Для ночлега она находила неглубокие, сухие пещеры, укрывавшие ее от ночного холода и диких зверей.
Она поняла, что покинула дом людей, но лишь для того, чтобы войти в другой, куда более просторный дом — дом, сотворенный ее Господом. И в этом доме все живое, казалось, было готово служить ей.
Храм под открытым небом
Через несколько дней пути она нашла то, что искала. Это было уединенное, почти затерянное место — небольшая долина, укрытая от ветров высокими скалами. Здесь бил чистый источник, образовав маленькое озерцо, а на его берегу росла одинокая, но могучая финиковая пальма. Место было тихим, мирным и совершенно безлюдным.
Здесь Марьям и решила остановиться. Эта долина стала ее новым михрабом, ее святилищем.
Она устроила себе скромное жилище в небольшой пещере, устлав пол сухими листьями и травой. Ее жизнь обрела новый, простой и строгий ритм, продиктованный движением солнца и потребностями ее растущего тела.
Ее дни начинались с молитвы на заре, когда первые лучи окрашивали верхушки скал в нежно-розовый цвет. Затем она собирала съедобные травы, пила воду из источника. Она наблюдала за жизнью, кипевшей вокруг нее: за ящерицами, гревшимися на камнях, за орлами, парившими высоко в небе, за муравьями, тащившими свою ношу.
И во всем этом она видела знаки. Она видела величие Создателя не в строках древних свитков, а в живом, дышащем мире вокруг. В том, как устроена каждая травинка, в упорстве муравья, в мощи орла. Природа стала ее учителем, ее книгой, ее собеседником.
Она разговаривала с ребенком внутри себя. Рассказывала ему о красоте этого мира, о величии их Творца. Она пела ему тихие колыбельные — молитвы, которые слагало ее сердце.
В этом уединении ее связь с будущим сыном и с Господом стала почти осязаемой. Она больше не чувствовала себя просто хранительницей тайны. Она чувствовала себя соучастницей великого божественного замысла.
Шепот в пустыне
Но одиночество было не только учителем, но и суровым испытателем. Шли месяцы. Ее тело становилось все тяжелее, движения — все более неуклюжими. И порой, особенно долгими безлунными ночами, когда выл ветер, ее охватывала тоска.
В эти минуты в ее душу пытались прокрасться ядовитые нашептывания. Это был не голос, а тень мысли, холодное прикосновение сомнения.
«Ты одна, Марьям... Совершенно одна. Где же твой Господь, Которому ты посвятила свою жизнь? Он оставил тебя здесь, в этой пустыне, на верную гибель. Никто не поможет тебе, когда придет час. Ты умрешь здесь, и твое дитя умрет вместе с тобой. И никто даже не узнает о вашей могиле...»
Эти мысли были липкими, как паутина. Они пытались опутать ее сердце, заставить ее пожалеть о своем выборе, возроптать на свою судьбу. В такие моменты ее вера подвергалась самому страшному испытанию.
Но Марьям, закаленная годами молитв, научилась бороться с этим врагом. Она не вступала с ним в спор. Она просто отворачивалась от него и обращалась к Тому, Кто был ее единственной опорой.
— О Господи! — шептала она в темноту, и горячие слезы катились по ее щекам. — Я ищу у Тебя защиты от отчаяния, которое мне нашептывают. Ты — мой Покровитель, и мне достаточно Тебя. Я доверилась Тебе, так не оставляй же меня...
Она снова и снова повторяла имена Всевышнего: Милостивый, Милосердный, Защитник, Дарующий удел... Она вспоминала слова ангела: «И дело это уже предрешено».
И понемногу тьма отступала. В ее душу возвращался мир. Она понимала, что это испытание было необходимо. Чтобы стать матерью Слова Божьего, она должна была сначала победить все слова сомнения в своем собственном сердце. Каждая такая победа делала ее сильнее, а ее веру — чище и тверже алмаза.
Тишина перед родами
Наступил девятый месяц. Зима сменилась весной, и даже пустынная долина оделась в скромный наряд из полевых цветов. Живот Марьям стал огромным, и каждый шаг давался ей с трудом. Она знала, что время близко.
Ее духовная битва была выиграна. Теперь в ее душе царили покой и полное принятие своей судьбы. Она сделала все, что могла. Остальное было в руках Господа.
Она сидела у входа в свою пещеру, глядя на пальму, ставшую за эти месяцы ее молчаливой подругой. Она думала о своей матери Анне, о добром Закарии. Она молилась за них. Она больше не чувствовала себя брошенной. Она чувствовала себя воином, дошедшим до последней черты перед решающей битвой.
Движения ребенка внутри стали сильными, настойчивыми. Он словно тоже готовился к своему появлению на свет. Марьям клала руки на живот и улыбалась. Страх перед будущим ушел. Осталось лишь ожидание.
И вот однажды вечером, когда солнце уже коснулось горизонта, она почувствовала это. Острая, глубокая боль пронзила ее поясницу, заставив ее согнуться. Она знала этот знак.
Все началось.
Самое страшное и самое великое испытание ее жизни — рождение ребенка в полном, абсолютном одиночестве — стояло на ее пороге. Она медленно поднялась, опираясь на стену пещеры, и сделала глубокий вдох. Ее одиночество избранницы достигло своего пика.
